Роман ЯЗДЖИ ФУАД
Начальные главы 1, 2, 3,4 части 1 читайте по ссылкам.
Главу 4 части 1 читайте здесь.
Об авторе.
ЯЗДЖИ ФУАД [р. 1959]. Сирийский прозаик, публицист, переводчик. С 1982 по 1988 г. учился в СССР, после возвращения в Сирию выпустил первые романы: Шанс на мираж [2000], Зубы мертвого человека [2010]. После начала гражданской войны в Сирии был вынужден эмигрировать в Германию, где живёт по настоящее время. Опубликовал еще два романа на арабском языке: Семь молитв любви [2017], Синяя Волга [2018]. Его роман Семь молитв любви переведен на английский язык и опубликован в США, на русском Ф. Язджи публикуется впервые.
Он будет рад сотрудничать с издательствами с целью публикации его работ.
_______________
Глава 1. Часть 2.
Этим утром он бегал в туалет раз шесть; общежитие было пустым, все на занятиях, и только Рита иногда выглядывала из своей комнаты в другом конце коридора, удивленная его страданиями… А он мучился жесточайшим расстройством желудка.
Арабских студенток у них до этого не было, и вдруг осенью приехала девушка из Ливана по имени Рита – для учебы как раз в их инженерном потоке. И все арабские парни, у которых в городе имелась русская зазноба – или две, или… – позабыли о них ради этого лица, возбуждающего лишь мысли о чистой любви, но волновавшего до глубины души. Восемнадцатилетняя Рита была черноволоса и черноглаза, и пленительность ее взгляда достигала такой силы, что каждый, кто видел ее, тут же говорил себе: об этой девушке я мечтал всю жизнь. Все общежитие подверглось умопомрачению, а она ходила по коридорам и бросала на парней взгляды, заставляющие каждого думать, что именно он является ее выбором; и парень всю ночь маялся от бессонницы или видел во сне именно ее, - а она казалась с каждым днем все более опьяненной и счастливой от экскурсий по городу. Глаза ее блестели все ярче, а живущие здесь парни, давно не видевшие арабских девушек, прибавляли громкость своих магнитофонов, чтобы музыка достигла ее ушей. Они включали песни, выражающие самые глубокие их чаяния, и неслись по общежитию напевы Фейруз, Маджиды аль-Руми и Абдель Халима Хафеза. При местном строгом порядке этого совсем не водилось в предыдущую эпоху «до Риты»; вместе с тем, никто не лелеял мыслей из разряда «переспать бы с ней», но все думали о любви и вернулись в состояние робких и скромных юношей, вдруг понявших, что их опыт сексуальной жизни в России – пустяки, а вот любовь – жемчужина и святыня.
…Рита достала из чемодана аптечку, а из нее – таблетки от поноса и отправилась в комнату Нидаля, где нашла его в одиночестве, жалким и изнуренным. Сквозь завешенные шторы в комнату едва проникал утренний свет. Измученный, он смотрел на ее небесное лицо, а она сочувственно спросила его:
- Ты страдаешь от расстройства желудка? Хочешь, я вызову скорую, или достаточно будет этих таблеток?
Пожирая ее глазами, он с трудом принял сидячее положение и выпил лекарство, а она добавила:
- Этого мало, я сейчас вскипячу тебе чаю.
И ушла; а Нидаль осознал, что ничегошеньки о ней не знает, что едва замечал ее, и как же поразило его теперь ее появление возле его койки – с черными волнами волос, ниспадающими на плечи, с волшебными глазами… И он вновь рухнул в постель, прошептав про себя: вот загадка; кто же она? Где я видел это чудо и эту целомудренность? - …И тут перед ним начал проступать мир давно ушедший, мелькнувший когда-то подобно комете; начала оживать любовь к девочке, которую он знал в детстве, в начальной школе… Деревянные парты, обветшалое учебное здание… Грязные, злые девчонки… И Самар – так ее звали… У нее было то же самое лицо, которое мелькнуло передо мной минуту назад. Он начал вспоминать. «Она носила черную школьную юбку и две белые ленты в волосах; сидела на первой парте, молчаливая и печальная, иногда глядела на деревья акации за окном; голос у нее был монашески-тихий, а лицо светилось как первый проблеск зари. Я чувствовал, что между нами должна возникнуть сильная сверхъестественная связь, и, хотя девочка была для меня непостижима, я верил, что она близка мне по духу, вплоть до того, что постоянно помнил о ней и иногда непроизвольно двигался в соответствии с ее движениями. Я понимал, что я должен что-то сделать, чтобы добавить тепла в ее душу, например, купить ей конфет или помогать ей на качелях.
Потом отец перевел меня в другую школу, а в эту я вернулся через четыре года… Я бегал по пустому двору и заглядывал в окна классов, жадно всматриваясь в лица и отыскивая Самар, - и, наконец, нашел ее: у нее в волосах были такие же белые ленты, и она сидела тихо и молча.
Потом зазвенел звонок…
Мы с ней сразу разговорились, - я был очень рад, но ее слова были холодны, как зимняя ночь, - такой ли была маленькая Самар? У той сердце горело, а голос прожигал. И вдруг я услышал, что ее зовет подруга: Мини! Ты идешь, Мини?.. Боже мой, какая еще Мини? – Я схватил ее за руку, не давая уйти, и воскликнул: «Разве ты не Самар?» - Она рассмеялась: «Я Мини».
- А Самар – ты ее знаешь? Ты очень похожа на нее!
- Самар перевелась в Наблус!
…И я начал ходить к пустым качелям и мокнуть под дождем в одиночестве. Вспоминал те дни… Как бы мне хотелось, чтобы она тогда положила мне голову на плечо и заплакала, а я бы погладил ее волосы и пожалел ее, и сказал бы: «Я люблю тебя, Самар». Это был крайний предел моих мечтаний. Ведь мы с ней мало разговаривали, хотя я пожирал глазами ленты в ее волосах, я каким-то образом боялся, что она сожмет мое сердце и раздавит его, я вел себя подчеркнуто спокойно, и между нами все время оставалась пропасть; я держал язык за зубами, боясь, как бы она не отнеслась ко мне пренебрежительно. Таким образом, это оставалось привязанностью, о которой знал только я; я даже боялся выразить любовь взглядом, опасаясь, что она посмеется надо мной: тогда пропасть между нами еще выросла бы, - ведь я и так говорил с ней с некоторым холодком, как бы желая намекнуть: я не раб, который тебе служит, а личность, обладающая достоинством. А когда она в классе отвечала на вопросы учителя, я почему-то считал это преступлением, и тут вообще все переворачивалось и доходило до ненависти к ней.
Качели ходили под моей рукой туда и обратно; и облетали листья акации, и я вспоминал нашу последнюю встречу, когда я уезжал в другую школу.
- Самар, ты будешь меня помнить?
Мне показалось, что черты ее лица слабеют, а выражение ее становится вялым и изнеженным; в глазах ее сверкнула мука, и я предупредил ее ответ:
- Я тебя не забуду, Самар!»
…Рита остановила кровотечение воспоминаний. Когда она вошла вторично, он показался ей еще более жалким; она пододвинула стул к его койке и села, подала чай:
- Ты бледен как мертвец.
- Я долго ходил под дождем.
- Где?
- Далеко по реке, в прибрежных зарослях.
- Ты один был?
- Да.
- А что случилось?
- Все люди одиноки, милая девушка, разница в том, что я об этом знаю.
- И все же, что заставило тебя покинуть стаю?
- Ты когда-нибудь видела эту реку осенью, как ветер днем разгоняет ее волны? Ты видела, как желтые листья летят, а потом плывут на печальной воде? Такие вещи вызывают сладкую, соблазнительную боль в душе.
Она смотрела на него удивленно и сопереживающее.
- Я не понимаю… Твоя главная страсть – уходить в такие далекие места?
- Нет.
- Тогда что?
- Очарование.
- Кем или чем?
- Меня чарует неизвестность, кроющаяся в оттенках сущего.
Она подлила ему чая, глядя на него вопросительным чистым взглядом.
- Новенькая это ты? – спросил он.
- Да… я из Ливана.
- Как тебя зовут?
- Рита.
Он зачарованно наблюдал, как она подходит к шторам и отдергивает их; комнату залил утренний свет… Она приносит радость; но неужели могли забыться те наши встречи под акацией? Та вера друг в друга двух маленьких существ, которые раскачивались, подставляя ветру разгоряченные лица? Качели ходили взад и вперед, и падали листья акации, расцвечивая собою землю… Боже мой, неужели возможна настоящая любовь в семь лет? Она сделала мое детство раем.
Рите показалось, что он смотрит на нее, но ничего не видит. Она сказала:
- Ты грустен и загадочен.
- А как иначе, Рита? Ответь: зачем мы живем?
Она вновь присела к нему.
- Ты имеешь в виду, зачем мы живем здесь, в России?
- Я не понимаю: зачем мы едим, пьем, спим, женимся и умираем.
- Как это зачем? Чтобы небо осталось синим, а земля – зеленой, и чтобы на ней играли дети.
- А мне кажется, Рита, что жизнь это море без берегов, и имя этому океану – хаос, или печаль, или потери. Мы носимся без направления – жертвы случайностей и несовпадений. По нам бьют волны и хлещут ветра – неважно, мудрый ты, умелый, богатый… Все дрожат от стужи и летят в пропасть.
Она вздрогнула так, будто ей открылась новая грань жизни, взгляд ее стал более заинтересованным, хотя она, видимо, не понимала, чем можно его утешить. И сказала бесхитростно:
- Завтра ты станешь инженером, женишься, родишь детей.
Эти слова наполнили его горечью… Неужели ради того, чтобы стать инженером, жениться и оставить потомство, он живет? Неужели ради этого стоит жить?
- Сколько всего видел мир, Рита! Сколько реформаторов, пророков, сколько философов было на земле, и сколько теорий подтверждено практикой – но люди не перестают содрогаться от холода, голода и несчастий. Так доколе же, о вознесенная над бедами богиня, доколе?
Ее глаза спрашивали: «Кто ты? Кто ты такой? В какую бездну ты погружен? И почему мир уходит из-под твоих ног?»
- Разве жизнь лишена радости? – спросила она.
- Пойми, прошу: я говорю о том, что мы делаем с нашей жизнью в целом. Мы похожи на студентов, которые пришли в экзаменационный зал и ждут, но никто не задает им вопросов.
Она задумалась, потом сказала:
- Послушай, у нас есть энергия, не так ли? Есть сила. А, кроме того, мы владеем временем, нашей собственной жизнью. И, как инженеры, мы знаем, что энергия, помноженная на время, означает работу, то есть полезный результат, – в нем цель жизни.
- Отлично, но почему сводить все к работе на результат? Вспоминаю притчу о богаче, который пришел на рынок и пригласил к себе множество работников и работниц, но, когда они пришли к нему домой, он запер их и исчез. И они не знали, что делать, и занялись поглощением пищи и деторождением, в ожидании этого чудака.
Она прикусила ноготь большого пальца и сказала:
- Знаешь, а может быть, жизнь это уравнение с трудным решением, и в начальной школе нам кажется, что решения нет, – но в десятом классе мы вдруг узнаем, что найти ответ можно интегральным или дифференциальным способом… Может, и у жизни есть интегральное решение?
Он нахмурился:
- Ну конечно, ничего и нет кроме аллегорий, которыми можно обмениваться до бесконечности… А истина состоит в том, что мы не знаем истины.
Ей уже хотелось уйти, так как видно было, что он будет рассуждать, из принципа, только пессимистически. И своим пессимизмом, как настойчивой мелодией вальса, он вовлекал ее в некий мрачный танец.
- Значит, принимай по три таблетки ежедневно, - сказала она, вставая. – Я должна не опоздать на лекцию, поэтому прощаюсь.
- До свидания, Рита!
Он глядел на закрывшуюся за ней дверь и чувствовал вновь запах той акации, и в памяти его колебались те пустые качели под цветущим деревом. Он прошептал: даже если сама природа надо мной посмеялась, если я стану клоуном для всех, если даже Бог от меня отвернется, – все равно я не забуду тебя, любимая. И он откинулся на подушку и вскоре забылся сном. Вернулись два его русских соседа, но он ничего не сознавал кроме присутствия многих людей, которые входили и выходили, и дверь открывалась и хлопала, и дребезжала, и кто-то показывал на него и со смехом говорил: «Он слег от любви», - и порой его лихорадка так усиливалась, что он приходил в себя, и что-то гремело у него в голове, и он бормотал слова, понятные лишь ему одному. Потом возобновлялся бредовый сон, в котором он видел множество разноцветных вагончиков: синие, красные, а некоторые – позолоченные; один из охранников вдруг открыл дверь первого вагончика; он был очень суров на вид, лицо мрачное, но почтительное, и из вагончика вышла… Самар – и на голове ее была высокая шапка, а с подбородка свешивалась седая борода; одеяние же ее было широким и длинным до земли.
…Однако терпкая осень, река и припорошенные тайной холмы вскоре заставили Нидаля прервать заточение. Невозможно было лежать в кровати, когда по ветру летели осенние листья. И он вновь начал бродить вдоль реки, где за каждым поворотом берега ждали новые открытия. Подолгу стоял в прибрежной роще, глядя на птиц, на пушистые ели и чувствуя себя не в силах совладать с тревогой… Или сидел на прибрежном утесе и ощущал на себе глаза природы, наблюдающей за ним и вопрошающей: кто этот чужестранец? Чего он хочет? От вида невозмутимой воды постепенно им овладевало онемение, бесчувствие; и мысли его текли вслед за волнами, впадая в сумерки. Он смотрел на редкие тучки или, наоборот, на сгущенные плотные облака, предвещающие сильный дождь, и говорил безмолвно: о, вольная река, раскинувшаяся меж просторов и облаков, ты течешь к небесам и несешь им послание земли, а потом возвращаешься и объявляешь людские судьбы.
Волны казались то бархатными, то пепельными, печальными как облака. Посидев и отдохнув, Нидаль двигался дальше. Попадались затейливые ракушки и цветные камни, он собирал их, потом бросал в реку. Начались холмы, чередующиеся с оврагами; он поднимался на склон, потом спускался. Цеплялась за ноги густая пожелтевшая трава, насквозь промокшая и словно оплакивающая ушедшее лето. Он шел и не мог понять: куда и зачем он бредет? Он счастлив? Или, наоборот, страдает? А река текла, внушая ему, что все преходяще.
Он увидел холм на отдалении от берега и пошел к нему, а, приблизясь, остановился, пораженный все тем же страшным вопросом: «Кто я?.. И зачем я живу?» И опять не чувствовал ничего кроме давящей головной боли и подступающей тяжкой болезни. «Что меня притягивает к себе? И что подталкивает меня?» Эти вопросы он произнес вслух, и звук собственного голоса вдруг сильно его испугал… Он предпочел вернуться в город.
На прибрежном бульваре остановился недалеко от памятника Пушкину и долго созерцал реку, долго рассматривал бронзовое лицо поэта, его руки, цилиндр на голове, а, когда вспомнил одно из стихотворений Пушкина, пошел от памятника прочь, повторяя:
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
И вновь он был на берегу Волги… Сколько я читал о тебе, река, задолго до того, как ты открыла мне объятия! На твоих берегах родились Некрасов, Горький, звезда русской оперы Шаляпин. Здесь изменился ход Второй мировой войны. Возле тебя начался мой любовный роман, и сверкание твоих волн было свидетелем того, как дети взрослели…Однако здесь же все и закончится. Как теперь мне вернуться на родину – без надежды, без средств для борьбы, без профессии? Он дошел до разрушенной церкви, окруженной забором, через который он перелез и стоял, наблюдая, как воронье кружит над ветхими куполами и садится на них. В окнах кое-где сохранились осколки стекол, в которых отражалась река, и он спрашивал себя: почему я чувствую такой покой рядом с этими руинами? Наверное, потому, что я – такая же развалина?
Он вошел на церковное кладбище. Сколько раз он и раньше бродил здесь, притворяясь, будто ищет чью-то могилу, и размышляя о том, какой вопрос он мог бы задать мертвым, - о проблемах, которые не обсуждают живые. Он всегда чувствовал здесь покой и безопасность, ведь мертвые гарантированно защищены от любой агрессии, у них уже нет связи даже с теми, кто пришел попрощаться с ними. Сегодня был пасмурный день, и в отдалении, в тумане он заметил похоронную процессию. Подошел и увидел, что большинство в ней – негры, хотя впереди шел православный священник. Люди негромко пели, и очень странным в тумане казалось шествие чернокожих по дорожкам кладбища. Возле могилы гроб поставили на землю, и священник снял с него покров, чтобы с покойным попрощались. Потом гроб опустили в могилу, и все стояли и смотрели, как могильщики засыпают его землей. Начался слабый дождик. Нидаль стоял поодаль и наблюдал, как провожающие двинулись в обратный путь, исчезая в тумане. Тогда он спросил одного из распорядителей:
- Иностранца похоронили?
- Да… Тимбо из Уганды.
…Тимбо? Имя это Нидаль где-то слышал. Ну конечно: так звали друга Наташи, чью фотографию он видел в ее альбоме. Он догнал уходящего:
- Скажите, а что с ним случилось?
- С ним случилось самое горькое… Умер от СПИДа в больнице. Хотя целый год пролежал на лечении.
Нидаль почувствовал лезвие в сердце. Боже мой… Наташа… Может быть, и она заразилась? О, Господи…
- Неужели СПИД дошел до Волги?
- Он привез его из Африки.
Нидаль вспомнил жестокое расстройство желудка, от которого страдал еще вчера… И почувствовал ужас, переходящий в оцепенение, в паралич всех мышц; ему показалось, что звезды в небе изменили траектории; словно какая-то катастрофа произошла в далекой галактике, - но он встряхнулся и буквально вылетел из ограды кладбища, направляясь к Наташиному дому.
Дождь усилился, и луга превратились в болота… До ее дома было недалеко, и, однако, он решил еще срезать и пошел через поля, и увяз в грязи! Однако добрался-таки до моста Кирова, откуда молнией миновал речной порт, и вот уже улица Комсомола, параллельная берегу, а вон вдали и Наташин дом.
…Браво, судьба! Браво… Он торопливо шел, мельком взглядывая на реку, которая в сгустившихся сумерках была похожа на печальную перед брачной ночью невесту. Чайки кружились в небе, несмотря на дождь, и ему казалось, что они преследуют его… О, богиня ночи, о, богиня дождя, о, богиня грозы, о какой новой беде вскоре узнает моя матушка?
Он позвонил и сильно постучал в дверь Наташи. Ни звука кроме плеска дождя на мостовых. Она услышала этот стук и сразу почувствовала, что весть плохая. Кого еще принесло в ненастный вечер? Какого пьяницу? Квартира ее находилась на первом этаже, и она стояла в кухне, не открывая и ожидая, что стучащий покажется под окном. Появилась чья-то темная фигура – лица она не узнала, опять пришелец скрылся, и опять начались истерические удары в дверь. Наташа решила не открывать, потом вновь подошла к окну и тут узнала приблизившегося к стеклу Нидаля. Такая тревога в его лице – что ему нужно? Забыл, какую боль он причинил?Она заперла за собой квартиру и вышла на улицу, подчеркнуто не приглашая его войти. Платье ее быстро намокало, и, однако же, отчаянная интонация Нидаля не позволила ей прогнать его.
- Наташа! Ты правда спала с Тимбо, из Уганды?
…Смотри-ка, что его интересует! Но глаза как у безумца, и мокрый насквозь, все это странно и тревожно.
- Какое тебе дело? Чего ты хочешь?
Он повторял как бешеный:
- Скажи одно слово: да или нет?
…Что ему все-таки нужно? В этой тьме и непогоде мы как две фигуры из преисподней.
- Да: спала! И пошел бы ты вместе с ним к чертям!
Нидаль опустил голову и ответил едва слышно:
- Он уже там… И мы за ним последуем!
Она ничего не поняла, а платье ее уже слишком промокло, и они оба вошли к ней. Он почувствовал себя выбившимся из сил пловцом, достигшим, наконец, островка сухой земли. Залил водой половину комнаты… Она заперла за ним дверь:
- У меня сердце в пятки ушло… Так чего ты добиваешься?
Он говорил как в бреду:
- Ты спала с Тимбо, и ты получила от него внутрь… Все вот это…
Ноги не держали его, и он сел на край кровати. Канарейки в клетке казались больными, молчали и словно ждали непоправимого.
- Хватит загадок и вранья! – повысила голос Наташа. – Что происходит? Что я получила от Тимбо?
- СПИД!
Ее лицо побледнело, она притронулась рукой к его все еще мокрому лбу…
- Какой еще СПИД?
Потом она ахнула, и слезы смешались с дождевой водой, и она столь же обессиленно села рядом с ним на кровать. Однако слова ее были разумны, а тон уверенным:
- Все понятно. Но спокойствие… Ничего еще не доказано.
- Как не доказано? Я страдаю от страшного поноса, уже неделю… Причем вероятность заражения женщины – сто процентов, мужчины – только тридцать три процента.Тем не менее… Боже мой! Похоже, я заразился.
Наташа долго молча курила, а он не мог думать ни о чем кроме своей матери – словно вернулся в детство. Потом она достала из-под кровати чемодан и начала его собирать.
- Я еду в Москву.
- Но я… А я буду три месяца сходить с ума? Пока не будут готовы результаты анализов?
- Спокойствие… Черт побери! Из какого теста ты сделан?
Нидаль, действительно, не знал, что ему говорить и что делать, он был в полной растерянности, но, к его удивлению, она быстро успокоилась, и вот уже готова была к отъезду.
- Захлопни дверь, когда будешь уходить, - сказав это, она растворилась во тьме.
Он остался один с двумя птичками и неярко светящим торшером, и вскоре комната наполнилась призраками, и он также пустился в бегство по направлению к студенческому общежитию. Он теперь напоминал летучую мышь, рассекающую тьму, - какие-то скрытые радары помогали ему избежать ночных столкновений, скорость и одержимость вели его, и он не видел ничего кроме редких фонарей, освещающих отвесно падающий дождь.
Он ворвался в общежитие как безумный и взлетел на пятый этаж, в комнату Филиппа, где, не обращая внимания на всполошившихся соседей, отодвинул занавеску и бухнулся на колени возле лежащего на койке Филиппа, словно джинн, явившийся к хозяину.
- Слушай… Мне нужно отпущение грехов.
Тот, не меняя положения тела, спокойно произнес:
- Ты совершил грех?
- Я хочу вступить на путь благочестия.
- Я не думаю, то в жизни марксиста есть место для благочестия.
Нидаль ответил, борясь со слезами:
- Я в полном ужасе, я как загнанная лошадь.
Тот произнес, по-прежнему лежа на спине:
- Твоя одежда как из болота, ты весь мокрый и в той же лихорадке, в какой был недавно, когда не мог проснуться… Сегодня тебя целый день не было.
- Откуда ты знаешь?
- Твои соседи заходили ко мне, как и в тот день, который ты пролежал пластом. Я тогда спускался к тебе в комнату, но мы не стали тебя будить. Но что случилось сегодня?
- Я заразился СПИДом… Тимбо умер. А я… Только никому не говори! У нас…
Он не мог сдержаться и прерывающимся голосом рассказал Филиппу все, со всеми подробностями, - тот был поражен и, сев на постели, прислонился к стенке, смотрел на Нидаля расширившимися глазами.
- …Успокойся… Я не думаю, что вероятность твоего заражения выше одного к трем – это в том случае, если она заражена.
- Но это мое расстройство желудка… У меня такого никогда не было.
- Действительно, реальное число заболевших, похоже, скрывают, говорят, что на всю Россию только двадцать заразившихся, большинство – в Москве, где много иностранцев… В любом случае, ты не пори горячку, понос твой закончится, а через три месяца получишь результаты анализов… Бог поможет.
- Естественно, понос закончится; он возобновляется через шесть месяцев.
- Послушай, а не логично ли предположить, что твой понос вызван застуженностью – этими долгими твоими прогулками?
Лишь после этих слов Нидаль кое-как собой овладел. Действительно… Мало ли, какие причины у расстройства желудка? Почему он полностью потерял разум? Он это сказал сам себе и вскочил, собираясь уйти.
- Ты куда?
- Все в порядке: мне надо переодеться.
- Подожди… А ты… Предохраняешься сейчас?
- С кем? – спросил он, не думая о том, что говорит, и задернул шторку перед кроватью Филиппа. Однако, стоило ему остаться одному, как бредовое состояние вернулось. Определенно, Наташа заразилась, следовательно, вероятность его заражения – один к трем, и кто знает, может быть, понос, и правда, вызван СПИДом. Если она больна, то как она могла не заразить меня?
Продолжение романа главу 2 части 2 читайте здесь.