(Отрывок из биографического романа "ДАР КАРИАТИД", автор Вероника Тутенко)
...Утро 22 июня 1941 года тревожно заглядывало в окна. Нина открыла глаза. В доме никого уже не было. Девочка спрыгнула на чисто подметенный пол и босиком выбежала во двор.
Отца и брата не было и там.
Петушиный крик то тут, тот там оглашал деревню звонким хрипом, лениво мычали коровы, но привычные звуки тонули в гулкой тишине. Будто стихийное бедствие внезапно заставило людей покинуть дома. Но солнце обещало еще один по - июньски теплый, а может быть, и знойный день, привычно пило росу, но почему-то свет его казался тревожным, желтым.
Нина побежала к Татьяне и Ивану. Калитка соседнего дома была распахнута.
Входная дверь вздрагивала на ветру. Её почему-то забыли закрыть.
- Теть Тань, - осторожно позвала Нина.
Ответом ей была тишина, такая звонкая, что в ней отчетливо слышалось жужжание мух.
Только какой-то гул доносился из «тарелки»-громкоговорителя с другого конца деревни.
Что-то случилось. Татьяна и Иван ушли, не дождавшись её. А где же Коленька?
Нина метнулась в дом.
На сквозняке покачивалась пустая люлька.
В отчаянии Нина наклонилась к погребу.
- Дядя Захар!
Что-то шевельнулось в темноте, за бочками. Но никто не отозвался.
Нина выбежала на улицу.
В наполнявших деревню мычании, кудахтанье и лае теперь как будто еще отчетливее слышался казавшийся издалека гулом голос диктора. От него исходила тревога.
Бегом девочка направилась к конторе. У входа, под «тарелкой», собралась вся деревня.
Некоторые женщины пришли с маленькими детьми.
Нина сразу увидела Татьяну с Коленькой на руках, но от волнения не могла найти в толпе отца и брата.
Смысл слов, обрушившихся на Козарь, на сотни других таких же деревень, был так очевиден и страшен, что не мог проникнуть в сознание девочки.
Голос диктора звучал трагично и торжественно. Люди, пораженные, молчали.
- Что случилось? Что случилось? – спрашивала Нина то одного, то другого.
Кто-то погладил ее по голове.
- Началась, деточка, война.
Страшные слова «фашизм», «Гитлер», которых многие доселе и не слышали в деревне, теперь повторялись и после ужина на лавочках, и в поле.
Люди в черном въехали в Козарь на следующий день на мотоциклах.
Они показались в дорожной пыли со стороны василькового поля в длинных кожаных черных плащах.
Они говорили на странном незнакомом языке.
От них исходил запах одеколона, сладковатый, нездешний. Тревожный.
Их лица были суровы и решительны.
- Батюшки святы, - крестились старушки, как будто одним из людей в черном был выбравшийся из преисподней антихрист.
А еще через несколько дней в Козарь въехали немецкие солдаты на двух крытых брезентом грузовых автомобилях.
Машины остановились посреди деревни.
Дети с плачем разбегались по домам, хватались за юбки матерей.
Материнский инстинкт заставлял женщин распрямлять плечи и выше поднимать голову.
Одна машина остановилась у дома Ефросиньи.
Растерянная, но с отчаянием и решимостью на лице, она прижимала к себе сына и дочь. Немец, не глядя на детей, наклонился к поросенку, привольно катавшемуся в пыли во дворе.
- Не отдам, - разжала руки Ефросинья, ринулась к незваному гостю и судорожно вцепилась в поросенка.
Немец грубо оттолкнул женщину и шагнул к курятнику, распахнул настежь шаткую дверь.
Куры захлопали крыльями, тихо заскулила Ефросинья, заплакали дети.
Паника, как пожар, перекидывалась от дома к дому, охватила всю деревню.
Некоторые сами открывали сараи, чтобы хоть часть разбежавшейся по округе живности не досталась немцам. Но враги не позволяли добыче уйти.
Мычание, кудахтанье, блеянье смешивались с детским плачем и причитаниями старушек.
В одну машину немцы заталкивали коров, свиней, овец и поросят, в другую кидали уток, кур и гусей.
- Сейчас и у нас поросенка отнимут, - заволновалась Нина.
- Пусть сначала найдут его! - Степан схватил нож, и вскоре за домом послышался визг.
Обмотав окровавленную тушу старыми тряпками, Степан спрятал её в соломенную крышу. Но немцы не дошли до старой берёзы.
Крупа, сахар, мука – все, что было съестного в избах перекочевало в ненасытные прорвы-кузова. Под брезентом не осталось уже места, а зловещие гости все ходили по деревне с ведрами.
- Матка, матка, ко-ко-ко, - требовали они.
Никто не спешил наполнять ведра яйцами, и немецкие солдаты сами находили в соломе насиженные места.
- Фашисты проклятые, - сыпались вслед угрозы . - Будете и вы рыдать кровавыми слезами.
Проклятья выходили горькими и жалкими. Враг продвигался все ближе и ближе к Москве.