1. М. Хайдеггер, написав пухлое сочинение в двух томах, посвящённое Ф. Ницше, не мог, конечно, при своей начитанности и всезнайстве, не упомянуть в связи с таким певцом воли к власти, как Ф. Ницше, и Ф. В. Й. Шеллинга. Во всяком случае, хотя бы в концертной программке Ф. В. Й. Шеллинг должен был быть упомянут.
Значимое место таково.
2. Текст.
«Начнём с последнего вопроса: понимание бытия всего сущего как воли отвечает лучшему и величайшему наследию, которым располагает немецкая философия. Идя от Ницше назад, мы сразу встречаем Шопенгауэра. Его основной труд, который в первую очередь пробудил у Ницше интерес к философии и, в конце концов, постепенно стал для него камнем преткновения, называется «Мир как воля и представление». Однако Ницше понимал волю совсем по-другому, и, кроме того, было бы недостаточно воспринимать его понимание воли просто как переиначивание шопенгауэровского понимания.
Главный труд Шопенгауэра появился в 1818 году и своим появлением он глубоко обязан уже напечатанным в ту пору основным трудам Шеллинга и Гегеля. Лучшим доказательством тому служит безмерная и пошлая брань, с которой Шопенгауэр обрушивался на них всю свою жизнь. Шеллинга он называет «вертопрахом», Гегеля — «неотёсанным шарлатаном». В этой брани, которую и потом, подражая Шопенгауэру, часто возносили на философию, нет даже сомнительного достоинства какой-то особенной «новизны».
В одном из своих глубочайших произведений, а именно в статье «О сущности человеческой свободы», появившейся в 1809 году, Шеллинг сказал: «В конце концов, нет никакого другого бытия, кроме воления. Воление есть первобытие» (I, VII, 350). Гегель тоже в своей «Феноменологии духа» (1807) определял сущность бытия как знание, знание же — как нечто, сущностно равное волению.
Нет никакого сомнения в том, что и Шеллинг, и Гегель в своём толковании бытия как воли лишь по-своему осмысляли важную мысль другого великого немецкого философа, осмысляли понятие бытия у Лейбница, который определяет сущность бытия как изначальное единство perceptio и appetitus, представления и воли. Не случайно Ницше сам в «Воле к власти» дважды упоминает о Лейбнице в довольно важных местах. «Немецкая философия как целое — назовём великих: Лейбница, Канта, Гегеля, Шопенгауэра — представляет собой самый основательный вид доселе существовавших романтики и тоски по родине: томления по некогда бывшему наилучшему» (419). И второе: «Гендель, Лейбниц, Гёте, Бисмарк — типичны для сильной немецкой породы» (884).
Правда, сказав о том, что учение Ницше о воле к власти зависит от Лейбница, Гегеля или Шеллинга, мы не можем с таким определением продвигаться дальше. Понятие «зависимости» не годится для того, чтобы постигать взаимоотношения между великими. Всегда зависит лишь малое от великого. Оно потому и «малое», что мнит себя независимым. Великий мыслитель велик тем, что он в труде других «великих» умеет уловить своим слухом их величайшее и самобытно его претворить.
Указывая на предшественников Ницше в учении о бытии как воле, мы должны не вычислять долю его зависимости от них, а лишь намекать на то, что в западноевропейской метафизике такое учение возникло не произвольно и что, быть может, его возникновение даже было необходимым. Всякое истинное мышление постигается самим мыслимым. В философии дóлжно мыслить бытие сущего: более высокого и строгого обязательства для мышления и вопрошания в ней просто нет. Все науки, напротив, всегда мыслят лишь какое-то одно сущее среди прочих, какую-то одну область сущего. Они непосредственно связаны только ею, да и то не полностью. Так как в философском мышлении господствует наивысшее обязательство, все великие мыслители думают об одном и том же, и тем не менее это одно и то же столь значительно и богато, что его никогда не может исчерпать кто-то один, но все вместе они ещё сильнее обязывают друг друга. Постичь основную особенность сущего как волю — не установка каких-то отдельных мыслителей, а необходимость истории вот-бытия, которое её обосновывает» [Хайдеггер, М. Ницше. В 2 тт. Т. 1. С.-Пб.: «Владимир Даль», 2006. Сс. 37 — 38].
3. Итак, «В конце концов, нет никакого другого бытия, кроме воления. Воление есть первобытие». Для Ф. Ницше это приемлемо. Почему это приемлемо для Ф. В. Й. Шеллинга? Зачем Ф. В. Й. Шеллингу понимать бытие как волю? И особенно умиляет у М. Хайдеггера это его «Гегель тоже».
4. Пришлось обратиться к самому Ф. В. Й. Шеллингу, прочесть на несколько раз его статью, которая по существу является книгой, исправить мелкие ошибки перевода, заменить «е» на «ё» там, где это нужно, переверстать так, как это любят «Олень и Лошадка». В общем, освоиться с текстом, пропитать своим вниманием его ткань.
М. Хайдеггеру следует верить: «Великий мыслитель велик тем, что он в труде других «великих» умеет уловить своим слухом их величайшее и самобытно его претворить». Но, кажется, М. Хайдеггер у Ф. В. Й. Шеллинга и не уловил, и не претворил. Посмотрим, почему на этом приходится в конце концов настаивать.
5. Текст Ф. В. Й. Шеллинга делится на три неравные части.
(1) Предисловие, в котором он честит своих последователей, толкователей и критиков. Ф. В. Й. Шеллинг говорит: отстаньте от меня и займитесь собой, вы мне не нужны.
(2) Знаменитое рассуждение о логической связке, где всё сказанное Ф. В. Й. Шеллингом верно и занимательно, но с последующим текстом никак не связано.
(3) Рассуждение о Боге и человеке: как возможно Богу, породив мир и человека в нём, механически не детерминировать человека, оставить его свободным.
Обе первые части по существу главного рассуждения не нужны или, не определяя с нашей стороны их достоинства, лишние. Иметь дело в статье Ф. В. Й. Шеллинга следует лишь с третьей частью.
6. И существо рассуждения в этой третьей части таково.
(1) Люди философствуют не ради высоких абстракций, хотя порождать их, при полном напряжении ума, и способны. Философам потребно объяснить существующий мир. А он существенно не абстрактен. Стало быть, конкретное необходимо включать в объяснение мира, выставив это конкретное в качестве одного из предметов объяснения.
Именно поэтому переход от полного совершенства Бога к менее совершенному человеку связан с категорией становления. Человек не рождается полным совершенством. Но у него есть возможность стремиться к нему и улучшать свою породу.
(2) Если основа добротно обосновывает обосновываемое, мы имеем дело с жёстким детерминизмом, каков, по разумению Ф. В. Й. Шеллинга, детерминизм Б. Спинозы. В этом случае Бог порождает человека и предопределяет все его поступки. Но тогда человек, будучи запрограммирован Богом, не ответствен ни за один свой поступок.
(3) Чтобы справиться с проблемой, нужно придумывать что-то такое, что позволит человеку быть свободным в выборе добра и зла прежде всего. И Ф. В. Й. Шеллинг делает диалектически изящной ход. Свет виден только на фоне тьмы, так и основа с обосновываемым мыслимы только на фоне безосновного. Это безосновное Ф. В. Й. Шеллинг назвал страшным словом Ungrund. Но как бы его ни называть, его следует как-то описать. Я даже не могу употребить здесь слово «определение». Ибо определение необходимо связано с основой и обосновываемым, предельным и беспредельным, определяемым и определяющим, а они для безосновного запрещены. Поэтому только более нейтральное описание.
(3.1) Безосновное прежде всего не есть основа себя самого. Себя оно не обосновывает.
(3.2) Безосновное не есть основа другого. Другое оно не обосновывает.
(3.3) Безосновное, конечно, можно мыслить как пустое, как ничто. Но тогда оно бессмысленно в качестве инструмента разрешения проблемы, поставленной перед собой Ф. В. Й. Шеллингом.
(3.4) Безосновное мыслимо как содержащее Бога и человека. Но, в отличие от уровня основания и обосновываемого, здесь Бог и человек не вступают в отношения основания и следствия, порождающего и порождаемого.
(3.5) Именно поэтому Бог и человек могут свободно выбирать, пребывая в безосновном. Бог выбирает безусловное добро, человек может выбрать как добро так и зло.
7. Изложенная концепция Ф. В. Й. Шеллинга требует, на мой взгляд, как дополнения, так и критики.
(1) В безосновное, если его подвергнуть минимальной внешней систематизации, помимо Бога и человека просится природа. И тогда Бог делает свободный выбор и выбирает всегда добро, человек выбирает когда добро, когда зло, а природа ничего не выбирает, но оказывается объектом, меняющимся в зависимости от того или иного выбора Бога и человека. Иными словами, природа являет первую картину добра и зла.
(2) Но вообще-то в безосновном может пребывать любой набор компонентов. И Данька, и Ксанка, и Валерка, и Яшка Цыган, и даже атаман Бурнаш и сподручный его Сидор Лютер. Поэтому безосновное может дать начало любому суповому набору.
(3) Обобщая выбор в безосновном добра Богом, добра или зла человеком, можно сказать, что они продукты воления. В самом деле, если бы не было выбора, не было бы воления, то и свобода никак не проявилась бы. Она, конечно, у Бога и человека была бы, но в скрытом виде, Бог и человек ею покамест никак не воспользовались.
(4) Странно, что указывая на воление, свершающееся в безосновном, Ф. В. Й. Шеллинг говорит о бытии, а не свободе:
«В ней (в свободе), утверждает автор, находится последний потенцирующий акт, посредством которого вся природа преображается в ощущение, в интеллигенцию, наконец, в волю. В последней, высшей инстанции нет иного бытия, кроме воления. Воление есть прабытие, и только к волению приложимы все предикаты этого бытия: безосновность, вечность, независимость от времени, самоутверждение. Вся философия стремится лишь к тому, чтобы найти это высшее выражение».
Повторяю, в безосновном есть всё, потому оно и может служить началом всего. Но почему здесь вместо свободы фигурирует бытие, совершенно непонятно.
8. Можно не только дополнять и критиковать Ф. В. Й. Шеллинга, но и противопоставлять его концепции иные. Прежде всего сюда подходит доктрина пантеизма.
Мир, не сотворённый никем из людей и никем из Богов. Живёт вечно. Развивается самостоятельно. Ни от кого не зависит. А Боги — это ум мира, звёзды в этом космосе, стандартные свечи и сверхновые. И не надо с ними маяться, порождают они что или не порождают.
Пантеистическая доктрина платонизма, особенно у Плотина и Прокла, гораздо предпочтительнее вихляний мысли Ф. В. Й. Шеллинга от духа к Богу, от Бога к человеку.
9. Несколько слов о том, что поместили переводчики и издатели в конце текста Ф. В. Й. Шеллинга на русском языке под заголовком «Послесловие».
Это пустая болтовня, автор которой, несомненно, ещё и заговаривается, когда заявляет об «Я. Бёме (поначалу чуждого кантовско-фихтеанской традиции философии)» [наст. изд. С. 137], а потом, видимо, всё осознавшего и к традиции примкнувшего. Я. Бёме, живший намного раньше И. Канта и И.-Г. Фихте, никак не мог это проделать: примкнуть к традиции. Видимо, автор хотел сказать о поначалу чуждающейся Я. Бёме кантовско-фихтеанской традиции философии, но впоследствии включившей Я. Бёме в сферу своего внимания. То есть автор спутал субъект с объектом.
А когда он в первой же строке пишет, что «Книга Шеллинга увидела свет в первом томе его «Философских сочинений»», то являет себя ещё и несомненным поборником корявого стиля. Как с такими исходными данными можно браться за переводы!
2021.01.20.