В начале октября 1941 года Красная армия потерпела сокрушительное поражение в ходе Вяземской операции. По немецким данным, в плен попали 600 тысяч красноармейцев. Казалось, путь на Москву для немцев открыт.
Утром 15 октября Сталин собрал заседание Государственного комитета обороны.
Официальная эвакуация
На заседании было принято секретное постановление «Об эвакуации столицы СССР Москвы», Дипломатические миссии и правительственные учреждения, включая наркомат обороны, отправлялись в Куйбышев. Из первых лиц в Москве остались только Лаврентий Берия, Анастас Микоян и Алексей Косыгин. И сам Сталин. Его машины, библиотеку и личные вещи увезли, а он остался.
Москва не просто столица. Здесь располагались важнейшие оборонные предприятия. Их должны были взорвать. Кроме того, уничтожению подлежали электростанции, мосты, хлебозаводы, мясокомбинаты, телефон, телеграф и метро.
Постановление, конечно, было секретное, но слухи о нем моментально разлетелись по городу. Да и безо всякого постановления москвичи все поняли: 16 октября не работало метро (единственный раз за всю историю). Не ходили трамваи, автобусы и троллейбусы. Не работали магазины. Закрылись заводы. Что могли подумать люди? Естественно, они решили, что Москву сдадут немцам.
Неофициальная эвакуация
К такому же выводу пришли и многочисленные советские чиновники, разнообразные «ответственные работники». И вместо эвакуации они устроили повальное бегство. Те, кто должен был защищать столицу, первыми удирали из нее. Пример подали партийные работники. Здание ЦК на Старой площади мгновенно опустело. Аппаратчики не уничтожили даже важнейшие секретные документы. За партийцами последовали советские работники, а вслед за ними – мелкие начальники.
Бегство начальства
Воцарился хаос. Поезда на вокзалах брались штурмом, на дорогах было столпотворение. «По машинам я сразу определял, какое начальство драпает: самое высокое – в заграничных, пониже – в наших «эмках», более мелкое – в старых «газиках», самое мелкое – в автобусах, машинах «скорой помощи», «Мясо», «Хлеб», в грузовиках, в пожарных машинах. А рядовые партийцы бежали пешком по тротуарам, обочинам и трамвайным путям, таща чемоданы, узлы, авоськи и увлекая личным примером беспартийных», – вспоминал писатель Лев Ларский, тогда десятиклассник московской школы.
В секретной справке Московского горкома партии и прокуратуры Москвы говорилось: «Из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Было похищено наличными деньгами 1 484 000 рублей, а ценностей и имущества на 1 051 000 рублей. Угнаны сотни легковых и грузовых автомобилей. Выявлен 1551 случай уничтожения коммунистами своих партийных документов вследствие трусости в связи с приближением фронта».
Трусость и жадность переходили все разумные пределы. Директор Первого медицинского института Парин бежал, оставив на произвол судьбы госпиталь, где находились раненые, около 200 человек. Писатель Александр Фадеев жаловался на поэта Василия Лебедева-Кумача. Этот стихотворец – между прочим, автор слов «Священной войны» –«…привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался».
«В очередях драки, душат старух...»
Разумеется, паническое настроение начальства передалось и простым людям. Рабочие пришли на заводы и увидели, что они закрыты. Рабочим полагалось выходное пособие, но его не выдавали – Госбанк эвакуировался в Куйбышев. При этом начальники уезжали, прихватив ценные вещи. Это вызвало вполне естественное возмущение, вылившееся в беспорядки.
«Группа рабочих завода № 219 напала на автомашины, проезжавшие по шоссе Энтузиастов, и принялась захватывать вещи. Ими было свалено в овраг шесть легковых машин», – свидетельствует справка столичного управления НКВД.
И подобных официальных свидетельств много: «Увидев автомашины, груженные личными вещами работников Наркомата авиационной промышленности, толпа окружила их и стала растаскивать вещи». «16 октября рабочие колбасного завода Московского мясокомбината имени Микояна растащили до 5 тонн мясных изделий».
Вечером 16 октября начался грабеж магазинов. «В очередях драки, душат старух, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают, не вмешиваются», – записал в дневнике журналист Николай Вержбицкий.
Вмешиваться было попросту небезопасно. Литературовед Леонид Тимофеев отметил в дневнике: «Население не скрывает своего враждебного и презрительного отношения к руководителям».
В сущности, 16 октября советская, да и вообще всякая власть перестала существовать на территории Москвы.
Осадное положение
Уже 17 октября жизнь в Москве постепенно начала налаживаться. Заработал транспорт, армейские и милицейские патрули наконец-то стали заниматься своим прямым делом, а не стоять в стороне. А 19 октября Государственный комитет обороны принял новое постановление «О введении в Москве и прилегающих к городу районах осадного положения»: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте», – гласило оно.
Известно, что больше 20 тысяч дезертиров и лиц без документов попали в руки военных патрулей. Их отправили на фронт.
Из чиновников, виновных в паническом бегстве и хищениях, кое-кто тоже угодил под суд. Сталин любил показательные процессы, но в данном случае от них отказался. Уж слишком неприглядным было поведение московского начальства, идейно выдержанного, проверенного, ни в чём ранее не замеченного. Публично наказать его – значит признать полный провал кадровой политики ЦК и самого Сталина. Поэтому вождь предпочел забыть все, что связано с событиями 16 октября 1941 года. Беглецов возвращали, какие-то мелкие сошки были наказаны, но в целом пришлось сделать вид, что не произошло ничего страшного:«Нет у меня для вас другого народа!»
Начальство, выросшее в 1930-е годы в атмосфере постоянного страха, первым запаниковало. И первым бросилось драпать. Появился даже анекдот:
- На какой ленточке медаль «За оборону Ленинграда»?
- На муаровой.
- А «За оборону Москвы»?
- На драповой.