1. Историков особой складки хотелось бы сравнить с фантастами. Даже с лучшим из них, Станиславом Лемом. Его «Солярисом». Но сперва об историках.
2. Есть такой тип историка, который бредит абсолютным. Его сверхзадача — реконструировать прошлое и в целом, и во всех деталях. А поскольку прошлое волнуется, прошлое движется, такому историку важно ещё и «зафиксировать движение исторического материала», хотя он не понимает, как это противоречиво. Зачем он к этому стремится, зачем он это даже делает, самому ему не важно, так что конечные выводы и оценки он формулирует скорее для проформы и соответствия канцеляризмам научной традиции, а не живой жизни умерших эпох, явлений и людей. Конечный оргазм его организма не в выводах и оценках, а в шевелении его личной рефлексии и в наслаждении сознанием её.
3. Поэтому такой историк вслед за академическим тридцатитомным, 50-х — 60-х годов XX века собранием сочинений А. И. Герцена, ни секунды не сомневаясь, приобретает и двадцатидвухтомное издание М. К. Лемке первой четверти XX века. И внимательно прочитывает оба собрания том за томом, сравнивая тексты, качество их подготовки и глубину филологической учёности и исторической объективности комментариев. Если вы думаете, что на этом такому историку стоит остановиться, так нет, вы думаете неверно. У А И. Герцена имеются отдельные издания работ на разных языках, авторизованные и неавторизованные, прижизненные и посмертные. К ним тоже надо отнестись со всем вниманием и тщанием. А там и до рукописей недалеко. И ведь это только один мыслитель. А так надо поступать со всеми. И не только с мыслителями. И не только с людьми. Общественные явления заслуживают точно такой же внимательности. Поэтому надо читать все архивы акт за актом, дело за делом.
Поскольку же такой историк всё же сознаёт, что его жизни не хватит если не для начала, то для завершения такого занятия, он во имя сверхзадачи решает одну задачу: сосредоточивается на одном мыслителе, одном явлении или на нескольких десятилетиях прошлого, из которых он тщательнейшим образом выскабливает своё невежество, час за часом становясь признанным корифеем эпохи, которая слыхом не слыхивала о нём самом.
4. Послушайте, но ведь этот историк решился сделать рефлексию Солярису! Самому мелкому движению океана. И самому крупному. Он, конечно, не стал бы поступать с Солярисом позитивистски-безжалостно, как д-р Сарториус. Д-р Сарториус портил океан. Но и не жевал бы сопли, как д-р Кельвин.
И всё же самый сочный мазок иронии истории на самой личности этого историка обнаруживается в том, что Солярис в якобы абсолютной рефлексии историка поступает точно так же, как океан на планете Солярис: воспринимает его за прилетевшую невесть откуда мелкую агрессивную вонючку и потому забавляется с ним, материализуя его память, вместо того чтобы самому отдаться на растерзание его учёности. И эта материализация явлена в капризах эмпирического бытия такого историка, который одновременно берётся за одно и за другое, бросая первое и последнее. Историк плавает в историческом океане Соляриса, а Солярис управляет историком, время от времени материализуя его галлюцинации и воспоминания.
Если вы считаете, что сие есть достойное человека занятие, присоединяйтесь к такому историку. Отправляйтесь на Солярис. Увлекайтесь там солярным дайвингом. Ныряйте в океан. Переговаривайтесь знаками, заныривая «в глубины солярисовых вод».
4. Какую же умную альтернативу сочинить такому историку, чтобы не было стыдно ни перед Солярисом, ни перед его океаном, ни перед Землёй, ни перед самим собой?
(1) Не исследовать Абсолют на уровне абсолютной рефлексии. А (2) быть в Абсолюте и (3) жить в Абсолюте, (4) налаживая истинные связи с ближайшими к тебе окружающими частями, (5) не пренебрегая ориентацией на центр; (6) в общем, быть умно-мудрым, а не слыть умно-рефлективным.
Жить надо учёности вопреки. «Пётр Степаныч — астролом и все божии планиды узнал, а и он критике подвержен».
2021.01.14.