- Она бежала, она опаздывала. Сын вот-вот вернется из школы, а у нее не готов обед. Высокие каблуки мешали ей, и беспрестанно спотыкаясь, вся в мыле, она домчалась до последнего перед ее домом перекрестка. Как назло загорелся красный, и поток набиравших скорость машин заполонил улицу. Ее руки отрывались от тяжеленных, набитых продуктами сумок, солнце застилало глаза, каменная духота туманила мозг. Она снова взглянула на светофор. Красный еще горел, но машин стало заметно меньше, основная масса их уже успела проехать. Не раздумывая, она рванула вперед. Отчаянные, надрывные гудки, визг тормозов и сильный толчок в бок было последним, что она услышала и ощутила.
Огромный красный грузовик, везущий Кока-Колу, сбил ее почти на самой разделительной полосе. Водитель резко отвернул в сторону, пытаясь уйти от столкновения, но краем кабины все же задел ее. Многотонный, до отказа загруженный трейлер, как куклу отбросил женщину и, сделав сальто в воздухе, она тяжело рухнула на раскаленный асфальт дороги. От сильного удара босоножка на ее правой ноге сорвалась с пятки и далеко отлетела от распростертого недвижимого тела. Из лопнувшего, разорванного в клочья полиэтилена густо растекались разбитые яйца; кефир, окрасившись кетчупом, медленно подступал к запрокинувшейся назад, белокурой голове женщины. Ее пальцы намертво вцепились в ручки мешков и, казалось, ни за что не хотели отпускать их, а широко распахнутые глаза неподвижно уставились в небесную синь.
Она умерла сразу. Случайно затесавшаяся в автомобильном потоке скорая забрала ее, но смогла констатировать только лишь смерть. - Тяжелая черепно-мозговая травма, сержант, - сделав устало-озабоченное лицо, бросил склонившийся над ней врач, откуда не возьмись, появившемуся депеэснику. – Алло, у нас труп, - в следующую секунду врач говорил уже с кем-то по мобильнику, отойдя подальше от милиционера далеко в хвост чудом не угробившему еще уйму народа, а теперь стоявшему поперек проспекта и перегородившему все движение трейлеру. - Женщина лет тридцати, славянской внешности. Скончалась три минуты назад, максимум. Хорошо, вас понял, едем, - весь подобрался он и громко, чтобы услышал постовой, перекрикивая шум улицы, скомандовал – Заносите, пострадавшую везем в Склифосовского! -
- Тек-с, - протянул мощный, необхватный вширь патологоанатом, с удовольствием рассматривая на свету извлеченную из брюшной полости печень. - Отличный, ну просто замечательный материалец ты мне доставил, Серега! Да и все остальное очень, очень недурно, в прекрасном, прямо-таки девственно-здоровом, не тронутом растлевающей утробой города состоянии. И где только такие экземпляры водятся!? – скорее риторически вопрошал толстяк, смахивая рукавом окровавленного халата обильно проступивший на лбу пот.
- Здесь у нас и водятся, даже в пределы МКАД укладываются, - немного подобострастно и заискивающе улыбаясь, произнес тот, кого назвали Серегой, хотя в его ответе толстяк нуждался меньше всего.
Все это время он заворожённо, не отводя взгляда, смотрел на четкие, доведенные до автоматизма и филигранно отточенные движения патологоанатома, втайне восхищаясь и завидуя его технике. Врач-реаниматолог на скорой, вот чего он достиг к без малого сорока годам. Печальный итог пятнадцатилетних мытарств и лишений. Он задумался, воспоминания нахлынули на него. А какие тогда возлагались надежды на эту чертову медицину! Какие перспективы маячили вдалеке! Придя из армии, он трижды штурмовал твердыню Пироговки, и только проработав два года санитаром, смог поступить на первый ее курс. - Учение давалось тяжело, но он не унывал, не отчаивался, а зубрил, зубрил, и в итоге дотянул-таки до диплома. Год интернатуры в Склифе и… обещанная работа в престижнейшей фирме столицы. Но, увы и ах! Вдруг все разрушилось, распалось, мечты растаяли, надежды не оправдались. Вот уж десятый год пошел, как он носится по Москве в реанимационной машине Пятой станции скорой помощи, оглашая улицы истошным воем сирены. Дьявольская насмешка судьбы! Вместо Института скорой помощи какая-то жалкая станция! Ни денег, ни положения, ни перспектив, даже семьи, и той не завел!
С Дим Димычем его свел институтский приятель года полтора тому назад. Неожиданно встретившись на Сущевке, они, отдавая дань студенческой привычке, завернули в один им известный пивняк, где он и пожалился старому товарищу на несправедливость судьбы. Тот обещал подумать и спустя месяц, когда Сергей уже стал забывать их тогдашний разговор, позвонил ему и предложил представить весьма полезному и влиятельному человеку. Так состоялось их первое знакомство с Дим Димычем, врачом-патологоанатомом высшей категории, кандидатом медицинских наук Дмитрием Дмитриевичем Малининым, или как его называли в определенных кругах, просто Димыч.
Ничего не значащее и непонятно что обещающее знакомство, так бы и захирело, если бы не случай. Дело в том, что Димыч давно и явно не без выгоды для себя, с помощью и под патронажем все тех же определенных кругов, промышлял человеческими органами. Как только нужный донорский орган оказывался в руках Димыча, он немедленно попадал в специальный контейнер и срочно отправлялся в дальнее, иногда, очень дальнее зарубежье. И надо ж так случиться, что врач скорой помощи, снабжавший Димыча сим эксклюзивным товаром, начал много болтать, пристрастился к коксу, а в последнее время не гнушался и герычем. В общем, человек отбился от рук, и от него пришлось избавиться. Тут-то и вспомнили о Сереге. Димыч навел справки о нем, узнал о всех проблемах и пристрастиях, даже о несбывшихся мечтах и желаниях, короче, поработал неформально, с душой. И решил, что тот подойдет ему. Сергей согласился сразу.
Его обязанности остались прежними, но отныне вся его работа на скорой обрела совсем иной, новый, загадочный и тайный смысл. Теперь тела молодых и нестарых людей или, на худой конец, могущих стать таковыми в самое ближайшее время, интересовали его куда более, нежели живые, нуждающиеся в помощи старики. - ДТП, ДТП и еще раз ДТП, твои главные помощники, - наставлял его Димыч после их второй встречи. И вот оно свершилось, это долгожданное, невероятно удачное и чертовски своевременное ДТП, прямо как по щучьему велению.
- Молодец, хорошо сработал, искал, правда, долгонько, но это ничего. Зато материал отменный, - не переставал любоваться препарированной плотью Димыч.
- А как насчет…
- Да ты не переживай, все будет, как договаривались, - покровительственно оборвал его толстяк. - Пачка зеленоватых купюр в мгновение ока перекочевала в карман Сергея и, ощутив ее приятную тяжесть, он чуть не согнулся пополам, рассыпаясь в благодарностях Димычу. Тот лишь снисходительно крякнул. – Похоже, с этим толк будет, сработаемся. Парень, слава богу, без гонора, жизнью битый и с катушек съедет не скоро, если вообще съедет, - вынес свой вердикт он, когда дверь в прозекторскую закрылась. Завывания мобильника отвлекли Димыча от раздумий.
- Ну что там у тебя? Когда созреешь? Клиент переживает, – с нетерпением спрашивала трубка.
- Все нормально, мясо у меня. Я его только что проверил. Качество отличное. Можно забирать прямо сейчас.
- Ништяк, едем, - пророкотали в трубке, и связь отключилась.
Баронесса фон Шернберг медленно умирала в закрытой клинике под Мюнхеном. Ее печень одеревенела, превратилась в камень и уже не могла регенерироваться. Полгода она ждала этого дня. И вот вчера доктор принес ей спасительную весть. - Завтра утром операция. У вас будет новая здоровая печень, фрау Матильда. Теперь вы поправитесь! Я в этом не сомневаюсь! -
В то время, пока шла операция в Мюнхене, в Москве оперировали аппендицит известному артисту Зарокову. Ничто не предвещало осложнений, но когда больного начали зашивать, отказало сердце. Сердце удалось запустить, но изношенный организм певца рассыпался на глазах, и срочно принятые меры врачей с превеликим трудом вытащили его с того света. - Сердце и почки у него ни к черту, потребуется пересадка. Насчет сердца не знаю, а вот почечная недостаточность прогрессирует стремительно, так что без пересадки правой почки ему не обойтись, - поглядывая на мертвенно бледного, всего в трубках и еще не вполне отошедшего от давешнего наркоза певца, делился своим мнением с коллегой оперирующий хирург. – Нужно срочно позвонить Малинину, может у него что припасено, - уже позже подумал он.
Через день после этих событий на скромном деревенском погосте в Тульской области хоронили Надежду Петровну Скворцову, тридцати пяти лет от роду, трагически погибшую три дня назад под колесами автомобиля на юго-западе столицы. Родственники покойной, люди верующие, от кремации отказались, похороны же в Москве стоили дорого, поэтому ее и привезли сюда, на маленькое сельское кладбище, где нашли свое упокоение дед и бабка усопшей. Больше всех горевал сын покойной восьмилетний Саша. Мальчик плакал навзрыд, слезы текли по его щекам и попадали за воротничок застегнутой на все пуговички явно великоватой ему рубашонки. Когда материнский гроб поднесли к могиле и поставили на самом ее крае, он бросился на него, обхватил тоненькими детскими ручками и так горько разрыдался, отчаянно зовя мать, что стоящие рядом мужики не выдержали.
- Давай откроем, сосед, что мы не люди, что ль? Пусть пацан с мамкой по-человечески попрощается. Не уж то не видишь, как парень убивается?- взывал запойного вида, сильно небритый мужик к стоявшему подле домовины другому, худому высокому мужику, дядьке усопшей. Тот заколебался и, поворотив голову налево, искал кого-то глазами. Что говорить, а похороны в закрытом гробу были не по нутру и ему.
- Да нельзя, Михалыч! В больнице сказывали, лучше не открывайте, лицо уж у покойницы, царство ей небесное, больно сильно разбито, - запричитала высунувшаяся из толпы бабка, тоже родня покойной, когда их взоры с Михалычем повстречались.
- Тьфу ты, прости меня господи, - чуть не выругался он. В больнице не открывали, в церкви не открывали, но здесь-то, чего уж, нехай можно!
- Ай, делай, как знаешь, - махнула рукой старуха, - твоя племянница, чай, не моя, тебе и решать, - она поджала губы и, отодвинувшись от гроба, стала с беспокойством озираться по сторонам.
- Эй, народ, подсобите, - кликнул дюжих парней Михалыч. Инструмент нашелся, и за пять минут винты, державшие крышку гроба, были вывинчены. Попросив всех отойти и забрать с собой Сашу, он приоткрыл крышку и сбросил кисею с лица покойницы. Несколько минут он неотрывно смотрел на нее, затем дрожащими руками накрыл саваном племянницу и, позвав парней, опустил крышку. - Хороним так, Сашенька. Нельзя тебе на мамку такую глядеть, - сдавленным голосом глухо вымолвил он, велев парням завинчивать винты обратно.
Поминки устроили во дворе Михалычева дома. Собрались всей деревней. Сидели долго, со смыслом, разошлись только к ночи. За длинным поминальным столом остались сам хозяин да бабка Устинья. Исстрадавшегося и падающего от усталости Сашу положили спать еще засветло.
- Что, совсем Надежда на себя не похожа? – спрашивала старушка сильно осоловевшего от самогонки, но еще живого Михалыча.
- Узнать то оно можно, да дело не в том, - повернулся к старухе Михалыч, обдавая ее свежим, смешанным с чесноком и луком, перегаром.
- Загадками говоришь, кум, что-то не понять мне старой, - озабоченно завертела головой бабка.
- А вот и понимай, как знаешь. Ладно, чего уж, пошли в дом, там расскажу. Ну-кась, плесни в стопку, - приказал он бабке, тяжело усевшись за стол подле нетопленной по причине жары печки.
- Да будет тебе, давай лучше чаек поставлю.
- Плесни, а не то вообще говорить не буду, - заупрямился он как ребенок.
- Да ты закуси хоть огурцом, а то глушишь ее окаянную без остановки, распереживалась бабка, пододвигая тарелку соленых огурцов под самый нос не на шутку разошедшемуся Михалычу. Старуху распирало любопытство, и она сгоняла во двор, прихватив с собой початую бутылку.
- Так вот, - опорожнив стопку, наконец, созрел к серьезному разговору Михалыч. – У Надежды не было глаз, - с важным, чуть ли не торжествующим видом изрек он, снова потянувшись к бутылке.
- Батюшки светы, как так не было?
- А вот так, бабка. Не было, и все тут. Дырки одни, только зашитые, а глаз нету, - он выпил, смачно захрустев огурцом.
- Как же это, - всхлипывала, утирая слезы старуха, ища ответ у запьяневшего в одночасье родственника. Последняя рюмка действительно оказалась лишней. Михалыч уже не мог говорить, он громко икал и тупо глядел на распереживавшуюся старуху мутными ничего не выражающими глазами...