Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Затянулся путь, запутался, не вдруг да не сразу к Лукоморью путников вывел. Многое ещё в пути у них случилось. Разных людей встречали. Кто-то им помог, кому-то они помогали, а только одно важно: так и не заплакал ни разу Шут Гороховый. Не дано.
Становилось теплее. Давно уже поменяли сани на телегу. Притомились Сивушка да Бурушка, лошадки верные, устали от долгого пути и Лука, и Лукерьюшка. Только Шут их и подбадривал шутками своими да прибаутками.
Вот шутки-то Шута и довели. Об этом нынче рассказывать буду.
Недалеко до Лукоморья осталось. Встали заночевать в селе хорошем, богатом, да за постой решили отплатить делами добрыми и сказками весёлыми. Для начала Лукерья непогоду остановила, небо над селом прояснело, звёздочки высыпали – белые веснушки да на чёрном небосводе. После вместе с Лукой они от болестей да горестей людей исцеляли, а когда вернулись на постоялый двор, где Шут уже которую сказку рассказывал, увидали среди зрителей-слушателей лицо недоброе. Да насторожились – кто это ещё не смеётся над весёлыми потешками и сказками Шута Горохового?
Подошли ближе к человеку невесёлому. Тот стоял у окна да слушал, брови чёрные нахмурив.
– Чародей, чародей он, да нездешний, – шепнул хозяин постоялого двора Луке-Плакальщику. – Куда путь держит да чего тут позабыл – того не ведаем. Платит златом червонным, да только велит, чтоб никто в округе не смеялся, не улыбался даже. Не то, говорит, прокляну – навек забудете, как жизни радоваться.
Повернулся к ним чародей, окинул взором и хозяина, и Луку, и рыжую ведьму-погодницу. Сам бледный, глаза будто звёзды горят, а хмурый да кислый такой – куда там Плакальщику. Хозяину что: подхватил с ближайшего стола грязную посуду, да и удрал. А Луке с Лукерьей куда деваться? Не удирать же, бросая на произвол судьбы и честной народ, и друга Шута!
– Доброго вам здравия, – поприветствовал чародея Лука, храбрости набравшись. – Прошу не гневаться, сударь-чародей, а что люди смеются да веселятся – прошу им простить.
– Прощу, как не простить, – мрачно ответил чародей. – Всех, кроме одного.
И на Шута кивнул.
– Кроме того, кто затеял всё это. Не по нраву мне, когда зазря ухмыляются да хохочут. Только Сумрачных богов радуют.
– А вы на них не смотрите, вы их не слушайте, – Лука подцепил чародея за рукав и повлёк за собой, прочь отсюда да от беды подалее. – Вы смотрите на меня, да расскажите, что с вами эти Сумрачные боги сотворили, а я с вами за компанию поплачу да погрущу. Плакальщик я.
Тут чародей высвободил рукав да Луку схватил за руку. Смотрит исподлобья, аж почернело всё кругом. Свечи яркие да огонь в печах – всё будто бы поугасло.
Лукерья тут уж зубы стиснула да драться изготовилась, кот Рыжеус – и тот когти да клыки показал. А Шуту и горя нет: всё смеётся-заливается, сказки рассказывает да людей добрых смешит. И чем громче смех звучал, тем страшнее и мрачнее делалось лицо чародея.
– Идёмте, идёмте, сударь-чародей, вижу, нехорошо вам, – забеспокоился Лука.
Не силой же мага, в самом деле, из корчмы вытаскивать? Он ведь небось люто колдовать начнёт, как бы людям не навредил. И впрямь лишит всех способности радоваться да смеяться, что тогда с ними всеми Луке делать? Каждому радость небось не вернёшь… Но всё же обступили втроём его, уговаривать стали.
Стряхнул с себя чародей и Луку, и Лукерью, и кота. К Шуту направился. Сидел Шут на прилавке высоком, ногами в красных сапожках болтал, бубенцами гремел. Тут растолкал чародей честной народ и встал перед Шутом Гороховым. Тут все и увидали, что они будто разными красками намалёваны. Этот в чёрном весь, худой да бледный, глаза уже не светятся, будто уголья, а будто угольками начертаны. А Шут? Румяный молодец, косая сажень в плечах, глаза весёлые, будто хмельные, из-под шапки с бубенцами кудри торчат. И рот до ушей – ухмыляется, как всегда.
– Поединок, – молвил чародей.
– А на чём драться будем, уважаемый? Кулачок ваш против моего суховат-маловат, меча-кладенца я при вас не вижу, дубинками меряться – так я загодя скажу, что моя покрепче будет. Да и не при бабах с девками такое творить.
– А на сказках, – сказал чародей. – Сначала я расскажу. А после… если опосля моей сказки сумеешь ты своею хоть одного человека насмешить – уйду да никого не трону.
– Эээ… Погодите-ка, уважаемый. Сам я Шут и мошенник, и в вас того же вижу – как бы вы меня да честной народ не обмишулили, – заговорил Шут Гороховый. – Давайте-ка, сударь, обговорим поподробнее. Что будет, коли никто не засмеётся?
– Выиграю, – коротко отвечал чародей. – А ежели я выиграю – то получу силу-мощь невиданную, смех ваш навеки забравши. А вдобавок заберу одну жизнь. Любую, на выбор.
Лука-Плакальщик, протолкавшись поближе к Шуту, увидел, как на добродушном да весёлом лице друга улыбка стала оскалом. Всего на миг! А после подмигнул Гороховый и спросил:
– Ну, а ежели засмеётся кто? Вот хоть кто, хоть кот, а хоть этот вот? – и на Луку-Плакальщика пальцем показал.
– Этот не улыбнется, – сказал чародей, – потому что сила в нём – моя сила.
У Луки аж холод по всему телу пробежался – от маковки до самых пяток пробрало. Как это? О чём это он? Не надо ему ничьей такой силы, тем боле, как у этого жуткого чародея!
А только Шут Гороховый уже смеялся, за живот держась.
– Ох, ну ты и образина хмурая, – сказал он. – Но всё ж скажи: что будет, ежели моя возьмёт?
– Если тебе победить меня удастся, то верну всем их смех и уйду, – буркнул чародей. – Да только не бывать по-твоему. Страшна моя сказка.
– Ежели кто в тягости или просто нежный очень – тех милости просим удалиться, – громко сказал Шут, – да и остальных не держим, вишь, что деется!
Пара женщин и впрямь бочком-бочком, да с постоялого двора выбрались. Остальные лишь теснее сели да встали – то ли до сказок страшных охочи были, то ли в Шута Горохового верили. Лука крепче руку Лукерьи сжал, кот к ногам Шута прижался, словно согревая.
И чародей начал свою сказку сказывать.