Деду, который ушел слишком рано
Владимир Петрович катал Женьку на санках во дворе дома. Это было их любимым зимним развлечением: он тянул санки за веревочку, разбегался, а потом резко разворачивал их. Санки заваливались на бок, Женька с воплями восторга летела в сугроб, переворачивалась на спину и ещё какое–то время лежала, заходясь смехом, потом утихала и молча глядела на звёзды, о чем–то думала. Дед тоже поднимал глаза к небу. Звёзды зимой становились как будто ближе и ярче, испускали во все стороны тонкие лучики, похожие на морщинки, которых у Владимира Петровича становилось с каждым днем всё больше: он замечал их в уголках глаз, когда по утрам заглядывал в зеркало… А потом Женька вскакивала и с криком: «Деда! Давай ещё!», – летела к санкам.
Во время очередного «звёздного» перерыва сердце у Владимира Петровича впервые тревожно кольнуло. Он не обратил внимания. Повёз санки снова – грудь сдавило, будто на нее положили тяжелый камень, заныли плечо и рука.
– Ну всё, Женька, на сегодня хватит… – задыхаясь, только и смог проговорить он.
Внучка, конечно, скисла, но – делать нечего – стала стряхивать снег с полозьев. По лестнице поднимались, кажется, целую вечность. Егоза Женька уже приободрилась и щебетала что–то про приближающийся Новый год, про подарки, про то, как она "сильно–сильно" будет ждать Деда Мороза. А Владимир Петрович, едва улавливая ее болтовню, думал, как бы довести её до квартиры, а там уже положить под язык валидол и скорее в кровать.
Валентина, только взглянув на мужа, ахнула и бросилась к телефону. Владимир Петрович проводил глазами довольную Женьку, которую дочь поспешно увела на кухню, и только тогда тяжело осел на стоявшее в коридоре трюмо, почувствовал затылком прохладу зеркала и закрыл глаза. «Да, валидолом здесь не отделаешься», – промелькнуло в голове.
Ему что–то говорили, куда–то то ли вели, то ли несли, но всё это он воспринимал как бы со стороны, будто между ним и окружающим миром была толстая подушка, наполненная болью. Так что и не разобрать было, то ли это явь, то ли сон. Лишь когда Владимир Петрович открыл глаза и увидел над собой какие–то приборы и капельницу, понял, что нет, не приснилось.
С трудом повернул голову – в углу палаты в кресле дремала как–то внезапно постаревшая Валентина. Посмотрел вниз – его сухощавое тело было прикрыто простынёй. Из–под одного её края тянулась к капельнице тонкая трубочка. Мониторы тихо попискивали в такт сердечному ритму.
Дверь палаты отворилась, и вошёл врач. Валентина неловко заворочалась в кресле, тяжело разлепила глаза и провела рукой по лицу.
– Что же это вы, Владимир Петрович: шестьдесят лет, а уже к нам пожаловали! Рано, рано!.. – Врач подошёл к кровати и начал рассматривать мониторы, продолжая одновременно говорить сущую ерунду, в которой пациент ну никакого резона не видел. Наконец, улучив паузу в его болтовне, Владимир Петрович решился вставить слово:
– Здравствуйте, доктор. Может, скажете, что со мной? – спросил, хотя уже догадывался, что услышит в ответ.
– Инфаркт, дорогой мой, инфаркт…
Владимир Петрович, не вполне понимая, кто больше дорог этому служителю Гиппократа: он сам или названная болезнь, – всё–таки решился уточнить:
– И какие ваши прогнозы? Сколько мне здесь лежать?
– Это уж от вас зависит!
– Я вас не понимаю…
– Всё, что мы, врачи, можем, мы сделаем. Полежите пока, полечитесь, отдохните от родственников, – собеседник хихикнул и покосился на Валентину, которая уже не сидела в кресле, а стояла рядом с кроватью. – А дальше уже сами: будет здоровый дух – и тело подтянется! Так что не унывайте. Да вам, похоже, и не дадут…
Только тут Владимир Петрович услышал, как за дверью кто–то громко говорит и притопывает ногой.
– Это дочка ваша? Ха–ха! Внучка? Ну вот и славно. Вечером загляну!
Пропустив мимо ушей неловкий комплимент, Владимир Петрович неотрывно смотрел на дверь. В груди потеплело – на этот раз не от внезапно свалившегося недуга, а от нежности. Женька влетела в палату, не дождавшись, пока из неё выйдет доктор, и чуть в него не врезалась. Но врач ловко отступил на шаг, будто каждый день имел дело с шустрыми посетителями, и поспешно – спасибо и на этом! – удалился.
– Деда, привет! Ты как? А что с тобой? А когда ты домой вернёшься?.. – затараторила внучка. В распахнутых глазах – растерянность и нетерпение.
Уже в конце этой тирады подоспела Вероника.
– Женька! Нельзя бегать в больнице! Тише! Видишь, дедушке плохо!
Но Женька на маму внимания не обращала.
– Да ничего, Ника, всё нормально, – улыбнулся Владимир Петрович. – Ну, Женька, кто тебе вчера книжку читал?
– Ма-а-ма, – жалобно протянула внучка. Книжку перед сном обычно читал ей дед. Она укладывала голову ему на плечо и рассеянно теребила волосы на его груди. Тихий голос, рассказывающий о приключениях девочки из будущего, убаюкивал Женьку лучше любой колыбельной… – Она быстро читает и мало совсем. Ты лучше! Ты когда вернёшься домой?
– Не знаю, малышка, надеюсь, что скоро…
– Вот и хорошо! А то Новый год уже через неделю. Дед Мороз мне подарит новую книжку. Мы будем её читать?
– Ну конечно…
Но тут вмешалась Вероника. Она уже остыла и с тревогой смотрела на отца:
– Папа, ты как? Жень, давай дадим дедушке отдохнуть. И тогда он быстрее поправится и вернётся домой к Новому году. Ладно? Мам, мы пойдём.
– А ты, Валя, тоже возвращайся домой, отдохни, – обратился Владимир Петрович к супруге. – Чего около меня время терять…
Валентина Олеговна с сомнением посмотрела на мужа: остаться рядом с ним требовал долг, но после бессонной ночи ломило всё тело, и хотелось растянуться на кровати и поспать хотя бы часа два. Да и то, как она ему поможет? Вон, врач, кажется, внимательный. Он своё дело знает.
– Ну хорошо, Володя, я завтра утром приду. А сегодня вечером ещё позвоню в больницу, узнаю, как ты…
Учительский тон супруги (она и в самом деле была учителем математики до выхода на пенсию) не позволял усомниться: позвонит, выспросит, придёт. Владимир Петрович незаметно вздохнул и ответил:
– Конечно, конечно…
Когда беспокойные родные наконец покинули палату, он прислушался к своему телу: вроде бы ничего не болит. Попробовал привстать: в голове загудело, на лице мгновенно выступила испарина, сердце ухнуло в груди, и тут же тревожно запищали датчики. Он поспешно опустился на подушку и прикрыл глаза. Потихоньку отпустило.
– Не вставайте, пожалуйста, – прозвучал тихий голос над самой головой. – Вам пока нельзя.
Владимир Петрович открыл глаза: над ним склонилась миловидная женщина – видимо, медсестра. Она аккуратно сжимала ему запястье – прощупывала пульс.
– Сейчас уже лучше?.. Хорошо. Я пойду пока, но вы меня зовите, если что. Вот кнопка вызова, – она кивнула на тумбочку рядом с кроватью и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
«Ну хоть кто–то говорит только по делу…», – подумал Владимир Петрович. «И всё–таки странная: зачем щупать пульс, если на мониторе всё видно…» Но мысль эта промелькнула и забылась.
Решив больше не экспериментировать, он подумал о Женьке. Новый год – уже через неделю. Надо же было угодить в больницу именно сейчас! Вот уже года четыре в канун праздника Владимир Петрович становился для своей внучки самым настоящим Дедом Морозом. С тех пор, как приглашённый Дед Мороз довёл трехлетнюю девочку до слёз, подарив ей картонный домик с конфетами, которые она терпеть не могла, родные решили больше не полагаться на случай.
Новый Дед Мороз знал о Женькиных увлечениях всё и каждый год рассказывал ей о каких–нибудь происшествиях в волшебном лесу: о том, как белка потеряла ключ от кладовой с орехами и все лесные жители помогали его искать; о трусливом волке, которого зайцы загнали на дерево, а Снегурочке пришлось его выручать; о маленьком медвежонке, которому не спалось зимой...
В подарок Дед Мороз всегда приносил книжки со сказками и фантастикой. Ничего другого Женька от него и не ждала: в свои семь лет она была заядлой читательницей, перечитала все книжки в детском и подростковом отделах библиотеки, в которую ходила вместе с дедушкой. (О них обоих даже в местной газете однажды написали! Вот какие они были любители книг!) Ну как, перечитала… Читал в основном–то, конечно, дедушка, а внучка слушала.
Владимир Петрович непроизвольно повёл плечом, на котором обычно устраивалась внучка, и улыбнулся. Нужно было ещё придумать историю для нынешнего Нового года. Вот только придёт ли знакомый Дед Мороз к Женьке на этот раз?..
А между тем день тянулся непозволительно долго. Привыкший к весёлым хлопотам с внучкой и регулярным поручениям супруги, Владимир Петрович с трудом переносил вынужденное безделье. Монотонно хлопали двери в коридоре, тени от деревьев медленно ползли по полу, стрелки на часах будто застыли. Почитать бы книжку – дома дожидаются «Отверженные», не единожды извлекаемые из шкафа, – да врач запретил строго настрого.
Какое–то разнообразие вносили регулярные визиты Светланы – так звали медсестру, которая подошла к нему в первый раз. Она была немногословной: справлялась каждый раз о самочувствии Владимира Петровича да совершала положенные, кх–м, гигиенические процедуры. Тихонько приходила и так же неслышно закрывала за собой дверь, покидая палату. Пациент был ей за это только благодарен. И вообще в её присутствии приходило к нему какое–то необъяснимое спокойствие: то ли от её плавных движений, то ли от прикосновения руки (она каждый раз, не полагаясь на показатели приборов, прощупывала ему пульс), то ли от ровного овала лица, обрамлённого чуть золотистыми волосами, от чего казалось, что само оно будто светится.
Под вечер Светлана зашла с книжкой под мышкой и сосновой веточкой в граненом стакане. Стакан поставила на тумбочку – и сразу показалось, что в палате запахло зимним лесом, и вспомнилось, что сейчас предновогодние деньки…
– Хотите почитаю? Только совсем немного, вам долго нельзя. Правда, у меня детская…
Владимир Петрович оживился:
– Правда? А какая?
– Астрид Линдгрен… – Светлана, кажется, покраснела, отчего волосы зазолотились ещё ярче.
– Знаете, с удовольствием!
Она пододвинула кресло к кровати, села и открыла книжку посередине. Книжка оказалась «Приключениями Эмиля из Лённеберги», а глава, которую начала читать женщина, – про то, как Эмиль вёз больного Альфреда в метель к врачу. Женька «Эмиля» тоже любила, и как раз эту часть они с дедушкой недавно обсуждали.
На эпизоде, когда Эмиль, уставший и замерзающий, выбегает к людям и кричит, чтобы они спасли Альфреда, Женька внезапно рассмеялась. Хотя момент был, конечно, драматичный. «Тебя что насмешило, Женька?» – спросил дедушка. Женька покраснела и замолчала, смущенно заворочалась на дедушкином плече: «Не знаю…». – «Ну, вот смотри. Эмиль с Альфредом могут погибнуть. Это не смешно, а очень даже серьёзно. Вот и Эмиль не смеётся, он плачет. Он хочет спасти своего друга, но у него совсем не остаётся сил. Разве можно смеяться, когда плохо другим?».
Владимиру Петровичу и самому было неловко объяснять такие, казалось бы, очевидные вещи. Но и внучке, видно, пришлось несладко: Женька за весь оставшийся вечер не сказала ни слова, а потом ещё пару дней ходила задумчивая, непривычно молчаливая…
Светлана, дочитав главу, закрыла книгу и встала:
– Ну а теперь отдыхайте.
– Спасибо вам, Светлана!
Ночь прошла спокойно. А на следующее утро пришла Валентина, принесла целый пакет домашней еды. Владимир Петрович посмотрел на него с сожалением: половину, наверняка, запретит врач.
– Как дела дома? Как Женька? Ждёт Деда Мороза? Ничего, вот полежу ещё пару дней и – домой.
– Какой тебе домой?! – всплеснула руками жена. – Лежи, лечись хорошо. Главное, здоровье! А мы и без тебя управимся как–нибудь. Евгения большая уже. И без Деда Мороза проживёт. Или пригласим кого, если уж больно захочет…
Владимир Петрович со вздохом посмотрел на жену. Новогоднее настроение моментально улетучилось. Да, она всегда и во всём могла управиться без него. И командирские нотки, приобретённые в школе, нередко звучали в их доме. Владимир Петрович в споры вступать не любил, ему проще было сделать, что сказали. Ника матери подчинялась беспрекословно. И только Женька с её неуёмным темпераментом была в доме бунтаркой, чем вызывала у деда улыбку и скрытое уважение. Хоть он и сам порой хватался за голову от её выходок, в тайне надеялся, что внучка сохранит яркий огонёк в своём сердце на всю жизнь.
На вопросы супруги о своём состоянии он отвечал рассеянно. Опять заныло в груди. Лицо Валентины закружилось перед глазами.
– Володя, ты что? Позвать врача?
Она ещё что–то говорила, выбегала из палаты, вокруг него суетились какие–то люди, кажется, промелькнули чьи–то золотистые волосы. Края сознания коснулось единственное слово – «инсульт». А потом наступила тьма.
В этой тьме Владимир Петрович не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Он то тонул, погружаясь в темноту, как в болото, то вдруг чувствовал себя невесомым. Но над головой не было неба – лишь чёрная пустота. Где–то на краю сознания – будто окно в сплошной пелене мрака – появилось цветное пятно. Он сощурился, чтобы разглядеть его получше, ‐ оно стало ближе, чётче – и увидел перед собой комнату, кажется, их с Валентиной спальню. Только теперь вместо двух кроватей здесь стояла одна.
Напротив окна в кресле сидела повзрослевшая Женька и застывшими глазами следила за облаками, проплывающими по небу. Казалось, она не двигается уже пару часов. Тени облаков скользили по её лицу, одежде, рукам. Тени мыслей пробегали в глазах. Она будто заперла их на замок в своём угловатом теле подростка. А они раздирали ее сердце, но она не двигалась, боясь, что они вырвутся наружу и будут крушить всё на своём пути.
Картинка затуманилась и сквозь неё проступила вторая. Женька – молодая девушка – уткнулась лицом в подушку и плачет навзрыд. Она уже не боится выпустить свою боль, но от этого ей не становится легче. На полу у кровати – разбитая рамка с фотографией задумчивого юноши. А Женька кричит, бьёт кулаком по постели и кажется, что крик этот никогда не закончится. Владимиру Петровичу невыносимо смотреть, как изводится его внучка. Он протягивает руку, чтобы коснуться её плеча, успокоить… Но изображение отдаляется от него и вновь подёргивается дымкой.
А перед ним – новая картина. Женька повзрослела, она уже молодая женщина. В кроватке рядом с ней плачет малыш, но она лишь безучастно смотрит на него. В комнату входит мужчина, он берёт ребенка на руки, пытается успокоить и с тревогой смотрит на жену. В его глазах – любовь и беспокойство за неё. Но ещё – растерянность: он не знает, как ей помочь…
Владимир Петрович тоже не знает. И пока он пытается найти ответы на множество вопросов, что роятся в голове, вокруг опять сгущается тьма. Во тьме звучит голос. Он кажется ему смутно знакомым:
– Если бы ты был рядом с ней, ей легче было бы справиться со всеми своими бедами…
Что-то тянет Владимира Петровича наверх, будто его дёргают за ниточку. Окружающая его тьма сопротивляется, она не хочет отпускать своего пленника. Но толчки становятся всё более настойчивыми, кто–то мягко подталкивает его снизу, и тьма сдаётся, распадаясь на отдельные волокна, которые наконец растворяются в воздухе.
В палате пахнет хвоей и мандаринами. Хотя откуда здесь взяться мандаринам? Но вот, позвольте, на тумбочке, рядом с сосновой веткой в стакане лежит круглое оранжевое солнышко и будто подмигивает: настал новый день, жизнь продолжается, в ней есть место маленьким и большим радостям, а с тьмой повстречаться ещё успеешь…
«Эх, не бывать мне дома к Новому году, – с грустью думает Владимир Петрович. – Как там без меня Женька?..» Но в мыслях этих уже нет отчаяния и сознания своей ненужности. Да и особого беспокойства за внучку тоже нет. Она со всем справится…
А вот и она сама – Женька осторожно заглядывает в палату, улыбается и, наконец, заходит. Да кто же это?! Никак сама Снегурочка заглянула проведать расхворавшегося деда? Снегурочка трёт раскрасневшиеся на морозе щёки голубыми рукавичками, и сосульки на её шубке тихонько позванивают.
За окном падают крупные хлопья снега, будто большая белая птица роняет на землю свои перья.