Константин Волков
для «Джаз.Ру»
25 января 2021 исполнилось 83 одному из самых ярких музыкантов джазовой сцены Санкт-Петербурга. Геннадий Гольштейн был звездой ленинградской сцены начала 1960-х, во второй половине десятилетия играл в Москве в оркестрах Эдди Рознера и Вадима Людвиковского, а с 1972 по 1977 был солистом государственного камерного оркестра джазовой музыки п/у Олега Лундстрема. Но затем последовали два десятилетия вне джаза: Геннадий Львович занялся флейтой и исполнял только старинную, доклассическую музыку. Он больше никогда не играл на альт-саксофоне, а ведь на нём Гольштейн был одним из ярчайших исполнителей в раннем советском джазе «второй волны», то есть послесталинской эпохи — если за «первую волну» так называемого «советского джаза» считать довоенные «джазы», то есть джаз-оркестры: Терпиловского, Скоморовского, Варламова, Цфасмана и др., а также эмигрантские оркестры Рознера и Лундстрема, занесённые в СССР грозными ветрами мировой катастрофы и подступавшей холодной войны.
Вернувшись к джазу как исполнитель в 1990-е, Гольштейн к тому моменту, не работая на джазовой сцене сам, тем не менее уже полтора десятилетия как был важнейшим столпом ленинградской/петербургской системы джазового образования. Не выступая, он как педагог воспитал в Училище им. Мусоргского, начиная с 1970-х гг., целую плеяду саксофонистов — несколько поколений джазменов, работающих по всему миру: от Олега Кувайцева, «Дяди Миши» Чернова и Игоря Бутмана до Дмитрия Баевского, Жени Стригалёва, Кирилла Бубякина и Ленни Сендерского. Вернувшись в джаз, Гольштейн два десятка лет руководил «Саксофонами Санкт-Петербурга», уникальным биг-бэндом из двух десятков одних только саксофонов, но сам играл только на кларнете (и иногда ещё немножечко пел) — как с оркестром, так и со своим малым составом «Далёкие радости», который занимался музыкой в стилистике 1920-30-х гг.. Он больше никогда не вернулся к прославившему его в 60-70-е гг. модерн-джазу.
Но начало истории джазмена Геннадия Гольштейна — это всё же его работа в уникальном ленинградском джаз-оркестре Иосифа Вайнштейна (1918-2001). Наш канал писал о Вайнштейне в связи со 100-летием со дня его рождения в 2018 году; в том же 2018 году в связи с 80-летием Гольштейна мы опубликовали биографический очерк о нём. За подробностями милости просим по этим ссылкам.
А вот что сам Геннадий Львович рассказывал в интервью екатеринбургскому радиоведущем и многолетнему автору «Джаз.Ру» Геннадию Сахарову о годах своей работы у Иосифа Вайнштейна:
— Вайнштейн представлял из себя смесь Макиавелли с Александром Матросовым (советский солдат времён Великой Отечественной войны, совершивший в бою самопожертвование для спасения товарищей. — Ред.). Он был стеной, за которой, в резервации, музыканты могли вызреть. У него хватило проницательности и ума взять нас всех, послушаться нашего мудрого друга, баритониста Жоржа Фридмана, который убедил Вайнштейна взять нас. (Георгий «Жорж» Фридман впоследствии стал отцом Георгием, священником католического храма св. Екатерины Александрийской в Санкт-Петербурге; умер в 2018 г. Его прихожанином был и Геннадий Гольштейн, принявший католичество в 1978 г. — Ред.)
Мы существовали абсолютно нелегально — это ведь было время процесса [Иосифа] Бродского (поэта, осуждённого в 1964 г. на ссылку за «тунеядство», то есть за факт, что он писал стихи, сидя дома, и не числился ни в одной официальной советской организации. — Ред.), и нам всем грозила высылка.
Полтора года до этого мы существовали на вольных хлебах, играли по институтам, проектным организациям. У нас был хороший состав: пять саксофонов, труба, тромбон и ритм. Но однажды назрела ситуация, когда это закончилось. Организовалась официальная структура Отдела музыкальных ансамблей, потом Ленконцерт, и они устраивали облавы на нас. Однажды мы играли в Доме журналистов, нас поймали, перевели через Невский, вызывали по одному к секретарю горкома комсомола и угрожали. Мне секретарь сказал, что «если бы ты жил во времена Павлика Морозова, мы бы тебя расстреляли».
И у Вайнштейна хватило мудрости и проницательности постепенно нас всех взять. Он пошёл на колоссальную реформу, устроил всех своих [прежних] музыкантов в разные оркестры и взял нас. И там образовалась такая резервация, где мы могли что-то делать, самообразовываться, приобретать опыт, фразировку, вынашивать планы. Здесь вообще была идеологическая ситуация: песни были советские, бальные танцы — отвратительные, а среди этого — Стэн Кентон или Гил Эванс, до которого мы докатились на танцах… Гил Эванс, представляете? Просто Вайнштейн чувствовал, что мы делаем правильные вещи, нам не мешал, и в этом его величайшая заслуга. Он был человек энергичный, умевший контактировать с номенклатурой, афористического склада, типа итальянского, что-то вроде [итальянского актёра-комика] Альберто Сорди. Он приходил в разные кабинеты, убеждал, жестикулировал.
Но это было «поставлено» или от души?
— Нет, нет, это искренне было, у него ведь никогда раньше не было такого оркестра. Он был абсолютно органичен и многого добивался, ведь обстановка была очень накалена, потому что людям с трудом удавалось танцевать под наши эксперименты (смеётся), и они приходили в оторопь. Директор ДК им. Первой пятилетки, когда заходил к нам, был в ужасе.
А когда начали разрешать джаз, вы стали работать на легальном уровне и даже записывать пластинки, Вайнштейн тоже сыграл какую-то роль, чтобы эти записи «продвинуть»? Ведь одно дело записать, а другое — чтобы это дошло до публики.
— Я думаю, что самое большое влияние на Советский Союз и на советский мелос оказали пластинки, которые выпускали в 30-е годы — Генри Холл, Гарри Рой, братья Миллс — вот это имело самое глубокое и сильное влияние на население, потому что люди чувствовали благородство мелодии, видели очень хорошее качество. А нам было очень трудно добиться хорошего качества в тот период, потому что не было никаких контактов.
Мне кажется, что сам факт выхода джазовых пластинок в то время уже был очень важен, а какая там была музыка — дело второе.
— Я это не отрицаю. В смысле политическом, историческом — это было важно. Для музыкантов, которые в этом участвовали, для какой-то части публики — это было важно. Важно для того, чтобы музыканты выросли… Это был стимул, мобилизующий людей что-то чётко сформулировать, выйти из хаоса в некое организованное пространство.
СЛУШАЕМ пластинку Оркестра Иосифа Вайнштейна «Музыкальная шкатулка» (1962)
Пластинка была записана, по разным данным, в 1959 или 1962 г.; впервые вышла в 1962 как 10-дюймовый диск-«гранд». Этот формат не следует путать с 12-дюймовым «гигантом», т.е. полноразмерным долгоиграющим LP: на «гранд» умещалось всего около 30 минут музыки, вместо 42-43 на «гиганте». Запись неоднократно переиздавалась под разными каталожными номерами — Д-10879, Д-10880, 33Д—10879, 33Д—10880.
Участники записи: трубы — Аркадий Шак, Виктор Игнатьев, Константин Носов, Ярослав Янса; тромбоны — Алексей Канунников, Борис Антонов, Борис Кричевский; саксофоны — Владимир Моисеев, Герман Бурхард, Георгий «Жорж» Фридман, Геннадий Гольштейн, Игорь Петренко, Ростислав Чевычелов, Фридрих «Фред» Запольский; фортепиано — Лев Болдырев, контрабас — Владлен Неплох, ударные — Сергей Самойлов, вибрафон — Валерий Милевский.
Понравилось? Ставьте лайк (значок с большим пальцем вверх) и подписывайтесь на канал, чтобы увидеть новые публикации!