Роза Исааковна закрыла дверь на ключ и вышла из дома. За 20 лет службы в Минфине она привыкла рассчитывать все до минуты. Она ни разу в жизни не опоздала на работу. С утра ледяная ванна, стакан морковного сока, овсяная каша с маслом. Потом пешком до метро, несколько остановок до центра, пешком до офиса.
А там уже коллеги ждут с нетерпением ее отчет о походе в театр с занудной Марьей Степановной. И вот она рассказывает, как актер перепутал слова, и как он был похож на их главбуха, и Роза Исаковна заподозрила, что главбух вечерами играет в спектаклях. В эту минуту вошла Марья Степановна и тихо пристроилась сзади, чтобы послушать, и начала была смеяться очередному замечанию Розы, но вдруг перестала и спросила: «Так ты про вчера, что ли, рассказываешь? Так я с тобой была и ничего такого не видела.»
Только Розе Исаковне дано было видеть, что главбух похож на кролика, а повар в столовой на перекормленную Софи Лорен. И странно, когда она озвучивала свои наблюдения, все сразу начинали видеть ее глазами. До обеда все утыкались в свои бумажки. Как ни любила посмеяться Роза Исаковна, но работу делала серьезно, сосредоточенно, цифры были ей, как родные, с ними она не шутила, и коллегам спуску не было, если замечала ошибку или небрежность. За работой ей под руку не попадись. Тут никакого кумовства не признавала, могла и на начальника напасть. Новенькие прямо терялись: только что анекдоты рассказывала, а уже головомойку устраивает, но спокойно, без раздражения объясняя тонкости работы.
Она возмущалась, когда от нее ожидали благоволения Когану, несшему, как и она, тяготы пятой графы, но Когана она откровенно недолюбливала за то, что он был дурак, а также за потные ладони, которые оставляли сальный след на папках. И на обед ходила в обществе двух остроумных антисемитов, которые имели дар ее смешить. Они дружили, Иван Михайлович, Иван Иванович и Роза Исаковна, и работали на удивление слаженно. С Розой Исаковной не могло быть сюрпризов в профессиональных вопросах, она выполняла свои обязанности четко и предсказуемо.
Вообще она старалась быть ровной со всеми. Но была у нее зазноба, о которой знал весь отдел. Поскольку Роза Исаковна чужое мнение игнорировала, то колоть глаза или вредить ей было бесполезно. Николай Семенович был давно и скучно женат, а Роза Исаковна давно и прочно разведена, но не такими были их отношения, чтобы вызвать толки. Все знали, что у них тонкий платонический роман. Вообще у Розы Исаковны был роман со всем интересным, интеллектуальным, ярким и смешным. Ее роман с книгами начался в четыре года и закончился с ее последним вздохом. Ее роман с комнатными растениями был способен оживить самую чахлую луковицу. В кабинете цветы поливала только она. Ей приносили умирающие растения из соседних кабинетов и она их оживляла своими флюидами и своими разговорами. « А кто это у нас тут решил зачахнуть? А кого это мы сейчас польем и на солнышко поставим?»
Говорила она, как актеры Малого Театра: «Я боюс. Я стесняюс.» Если положено было говорить «апострОф» с ударением на последнем слоге, то она не боялась вызвать недоумение своей шибкограмотностью, и говорила «апострОф».
Они не могли не заметить друг друга, прекрасный сардонический тезка писателя Лескова и некрасивая остроумная Роза Исаковна. Николай Семенович чем-то болел и угасал на глазах. Его жене даже в голову не приходило ревновать. Она была даже рада, что ему есть с кем поупражняться в острословии, заточить свое жало. Вот подошел к Николаю Семеновичу сотрудник из соседнего отдела и бросил, как бы между прочим, тихо, но чтобы все услышали: «А меня в органы взяли.»
«Членом?» - невозмутимо спросил Николай Семенович, а Роза Исаковна согнулась в беззвучном смехе в своем кресле и оросила слезами сухие цифры отчета.
Сама Роза Исаковна была автором таких фраз, как «на улице свежеповато», «куриные запчасти», чем приводила людей в недоумение, но потом весь отдел говорил «свежеповато», а «куриные запчасти» не просто вошли в лексикон тушинского универсама, но даже на бумажке стали так подписывать разнокалиберные куриные бедрышки и крылья.
И вдруг Роза Исаковна ушла с работы. Надо было ухаживать за пожилым отцом, а когда он умер, родился ее младший внук, и ей впервые захотелось отдать себя маленькому человеку без остатка. Без тени сожаления она оставила работу, бардовские песни, походы и кино, и каждый день выбрасывала в мусор по пачке перфокарт, из которых состояла ее картотека кинорежиссеров и актеров на сто тысяч карточек.
«Неужели тебе не жалко выбрасывать труд твоей жизни?» - спросила ее внучка. «Не жалко», - сказала Роза Исаковна. «Я не умею делать наполовину.»
В последние годы жизни в речи Розы Исаковны стали проскальзывать религиозные нотки, но в своеобразном ключе. О себе она говорила в третьем лице: «Мне нужно было срочно запастись черной смородиной, а она везде по 20 рублей. Но Тот, Кто наверху, знает, что Лернер это не по карману, и прислал Лернер бабушку, у которой она купила по 10 рублей.»
А внучке она сказала перед смертью: «Жизнь такая интересная штука. Никогда не ставь ярлыки на людей. Бывало, меня предавала лучшая подруга, а антисемиты выручали, как родные не выручат. Никогда не угадаешь, кто как поведет себя в критической ситуации.» И добавила: «Запомни, в русском народе антисемитизма нет. Я знаю народ, мы жили с папой у крестьян, когда мама лежала в больнице. Меня ставили на табуреточку и я пела русские песни. Меня любили. »
Против ожиданий, Роза Исаковна не мучалась от онкологических болей и тихо ушла одним морозным утром в середине зимы.
Минфин прислал на похороны венок и открытку с соболезнованиями.