Во второй половине дня бразды правления взяла на себя Саша Сабадаш, представив игру под названием «Концлагерь». Она решила представить себя в роли «украинского пахана» - «бывшего бендеровца», который собрался терроризировать зеков «по-украински». Надо сказать, что сама Саша была наполовину украинка, ее отец был родом из Львова, там сейчас жила ее бабушка, и Саша часто на каникулах туда приезжала.
Полчаса пришлось потратить на разъяснение «легенды» игры для ее участников. Дескать, дело происходит в 1944-м году на западной Украине. Несколько красноармейцев, то бишь все участники тренинга, ведущих борьбу с украинской повстанческой армией, сражавшейся на стороне фашистов, попадают в плен. Для них устраивается импровизированный концлагерь. Главная цель бендеровцев – выведать дату начала наступления Красной Армии, которую знают попавшие в плен солдаты. Поэтому их начинают подвергать всевозможным пыткам, чтобы эту дату выведать. Задача солдат – сохранить тайну, бендеровцев – выведать дату наступления; в этом и заключается вся интрига игры.
Еще вчера Саша договорилась со Спанчевым, что он будет ее помощником, как бы надзирателем в концлагере. Тот с огромным удовольствием согласился и принял участие в подготовке игры. После обеда он явился в принесенной Сабадаш украинской «вышиванке», галифе и сапогах, на голову он где-то нашел весьма похожий на украинский картуз, и через плечо был повешен сделанный для одной из школьных постановок «Память» деревянный немецкий автомат – так он, правда, больше походил на украинского полицая, чем на бойца «УПА», но в детали амуниции последних входить не было времени. Кроме этого и у него, и у Саши на руках были красно-черные повязки, по цвету бендеровского флага.
В разъяснении правил игры принял участие и «Папаша». Он на карточках написал одну и ту же цифру, сказав, что это и есть дата начала наступления, и которую красноармейцы не должны ни в коем случае выдать. При этом, хитро сощурясь, он помахал в руке еще одной белой карточкой.
- Вы видите, она пустая. Человек, кому выпадет эта карточка, - это так называемый посланец…. Фу, что я говорю?.. Хотя можно и так сказать…. Ну, в общем, это – предатель. Это засланный к красноармейцам предатель, который должен втереться к ним в доверие и узнать дату начала наступления. Прошу того, кто им станет, выполнить условия игры. Вы – на стороне бендеровцев и ваша задача помочь им узнать точную дату начала наступления. Ну а всем, как и прежде – главная задача все выдержать и не сломаться. Пройти все унижения и постараться остаться в живых. Запомните, по правилам игры, любое неповиновение карается смертью – расстрелом…
Учителя не принимали участие в этой «игре», хотя Полина-Огонек очень рвалась, но Иваныч попросил их быть «наблюдателями», чтобы потом прокомментировать «концлагерные события». И после этого предоставил слово «бендеровскому пахану» - Сабадаш.
Та, коверкая русские слова на украинский манер, обратилась к собранным внутри круга кресел «красноармейцам»:
- Ну, шо, москали, падаль советская, щас вы зазнаете вкус настоящего украинского сала и горилки….
Она сказала это с такой неподдельной злобой, что внутри круга все как-то разом притихли. Сашу действительно трудно было узнать: ее небольшие глазки горели, а пальцы впились в карманы кожаного пиджака, накинутого поверх спортивного костюма. Действительно, как-то трудно было поверить, что это просто артистическое преображение. И, резко кивнув подбородком, дала знак Спанчу приступить к «процедурам».
Тот начал с того, что выгнал всех из круга на открытое пространство актового зала. Причем сделал это с помощью скрученной в трубочку газеты, имитировавшей дубинку. Он немилосердно бил ею по спинам, рукам и ногам «заключенных». Хлопки получались смачные, но в целом производили больше морально-подавляющий, чем физически-болевой эффект. Кстати, эта «дубинка» была еще вчера согласована с Иванычем с условием «не бить по голове».
Через пять минут непрестанного отжимания, когда многие уже с трудом отрывали тела от пола (особенно страдала «худосочная» Надюська), Спанчев погнал всех гуськом по большому внутреннему кругу актового зала. Он сразу подхватил надзирательную «зверскость» и бендеровский сленг и жутко выпучивая глаза орал на весь зал:
- Быстрее, москальские гаденыши!.. Быстрее, кому сказал!.. (И смачный удар Куркиной по спине.) Вы у меня, красные ублюдки, землю жрать будете!..
Через десять минут «физических процедур» все «концлагерники» снова были загнаны в узкий круг составленных кресел.
- Ну что, никто не хочет назвать дату начала наступления?.. – криво и зловеще улыбаясь, спросила всех Сабадаш. – Тот, кто назовет мне дату, будет освобожден от последующих наказаний…
У Митькина хватило сил улыбнуться на это предложение. Но у всех остальных на лицах уже появилась маска какой-то «угрюмой решимости».
- Так, молчим…. Ну, мы развяжем ваши гнилые язычки. Гер Бор, приступай к индивидуальным тренировкам.
Улыбка Митькина не укрылась от Бориса. Он сразу подскочил к своему бывшему другу.
- Встань!.. Встать, я сказал!..
Последовал смачный удар дубинкой, причем, то ли намеренно, то ли специально удар пришелся не только по плечу, но и задел ухо Митькина.
- Сесть!.. – новая команда, когда тот уже, кривя застывшую улыбку болевой гримасой, поднялся.
- Встать!.. Сесть!.. Встать!..
Команды следовали одна за другой, причем, не взирая на их выполнение, Бор продолжал колошматить дубинкой свою жертву. Остальные заключенные застыли уже с явным выражением страха. У одной только «Горыныча» вместе с ним в глазах светилось еще что-то похожее на восхищение.
- Запомни, мразь, ты – задница!.. Повторяй: я – задница!.. – продолжал терроризировать Митькина Спанчев. И когда тот замешкался даже после нескольких ударов, навел на него автомат. По правилам игры ему оставалось сказать только «та-та-та», то есть сымитировать автоматную очередь – и Митькин был бы убит.
- Я – задница…, - тряся головой по сторонам, повторил-таки Митькин. При этом его веснушки на его лице как-то явно стали терять «цветность» и даже, казалось, пропали на покрасневшей коже.
Заметив какое-то движение Полатиной, сидевшей через одного от Митькина, Спанч резко дернулся к ней:
- А ты – шалашовка!.. Ты - шалашовка!.. Повторяй!.. Ну!.. – и Спанчев навел на Люду свой автомат после смачного удара ей по скрещенным рукам.
- Я?..Шалашовка?.. - повторила Люда с вопросительной интонацией, как будто не верила сама себе и таким странным голосом, так что все повернули к ней лица, как будто хотели проверить, все ли с нею было в порядке. Все помнили их вчерашний инцидент, и никто не хотел повторения чего-либо подобного.
- По очереди! По очереди, ублюдки!.. – зверствовал Спанч, добиваясь синхронного произнесения данных им прозвищ.
- Ну!.. – он снова подлетел к Митькину, отводя руку для очередного удара. Бедная газетка уже стала терять свой первоначальный вид, крошась и отлетая клочками от первоначально жесткой «дудочки».
- Я – задница!.. – повторил Митькин, вдруг заулыбавшись вымученной улыбкой, как будто что-то преодолел в себе, но это «что-то» далось ему с очень большим трудом.
- Ха-а-а!.. – как-то полухохохотнул-полувизгнул Спанч и резко крутанулся к Полатиной.
- Пошел ты на хрен, Бор! – вдруг произнесла та, только уловив его взгляд и не ждя к себе больше никаких обращений.
Спанчев на секунду замер с поднятой дубинкой, от которой уже отстала длинная полоса измочаленной газеты. В зале на пару секунд повисла тяжелая напряженная тишина. Все не только разом затихли, но и затаили дыхание.
Спанчев медленно поднял автомат.
- Та-та-та!.. – отчетливо прозвучала отчеканенная им автоматная очередь.
Люда медленно поднялась, вышла из круга и чуть не столкнулась с двинувшимся к ней навстречу Иванычем. Она настолько была в себе, что, как говорится, его «в упор не заметила». Тот дал ей лист бумаги и кивком головы напомнил, что она сейчас должна письменно зафиксировать свои мысли и чувства. Так было условлено заранее с каждым выбывающим из игры участником.
- Пора нашим москалям чуть прогуляться на свежем воздухе, - как ни в чем не бывало, отдала новый приказ Сабадаш. Весь ее вид выражал полное довольство. Она, казалось, наслаждалась тем, как шла игра, и ее не очень заботило то, что дата начала наступления оставалась пока неизвестной. Как она потом скажет, ей «важен был процесс, а не результат».
- Ползком! Ползком, уроды!.. – заорал Спанч, с помощью уже новой дубинки заставляя всех лечь на пол и выползти на свободное пространство. Он тоже, кажется, что называется, «поймал кураж».
Сначала он заставил всем проползти целый круг по залу. Потом погнал и на второй круг, крича, что они должны «благодарить Бога», что он заставляет их только протирать полы своей одеждой, а не вылизывать. Потом настало время приседаний, причем руки были у всех сложены на затылке. Затем – таскать друг друга за ноги в виде тачек. К концу второго «дня» (а всего в игре было запланировано три дня) ребятки уже едва стояли на ногах.
Но загнав всех обратно в «барак» и посовещавшись с Сабадаш, Спанчев немедленно стал готовиться к «индивидуальным истязаниям». А Саша в это время по очереди выводила участников и «беседовала» с ними на предмет «даты наступления». Это был хороший ход – так можно было узнать имя предателя и договориться с ним о дальнейшей тактике.
Спанчев начал с того, что, взяв синий и красный маркеры, стал что-то писать прямо на лицах – лбах и щеках – своих жертв. Девочки, было, стали протестовать и закрываться руками, но поднятый автомат Бора был очень убедительным аргументом.
- Убью!.. – орал он, нависая над жертвами и те, с какими-то глупыми улыбками, но при этом – слезами в глазах, вынуждены были «согласиться».
«Дура», «Задница», «Бить сюда», «Чмо болотное» - заалели и засинели корявые буквы на лицах «прекрасной половины». Для мальчиков извращенное воображение Спанча сработало в несколько ином ракурсе.
«Аполлинария» - старательно, даже приоткрыв рот и высунув язык от увлечения, вывел он на лбу у Найчорова Марата. Слово при этом не поместилось в одну линию, пришлось переносить последние буквы под самые брови и переносицу. Если девочки пытались безуспешно защититься руками, Марат только несколько раз двинул по сторонам головой, издав звуки, несколько напоминающие стоны.
Митькин уже не сопротивлялся, только как-то лихорадочно блестя воспаленными белками глаз, глядел Спанчеву прямо в лицо, зачем-то тщетно пытаясь встретиться с ним глазами. «Зайка моя» - это надпись, которая появилась на его щеках. На лбу же ярко заалело нарисованное Спанчевым красное сердечко.
После этого Спанч посадил Митькина на колени к Марату и заставил его прыгать и дрыгаться, изображая гомосексуальные отношения.
- Стони, стони, таджик!.. Ну!.. А!.. А!.. – орал и сам дергался над ними Спанчев, явно перейдя все «игровые рамки», которые они обсуждали вчера вместе с Иванычем и Сабадаш. Но Саша была занята «индивидуальными беседами», а Иваныч тоже отошел в угол послушать их содержание. Из угла он, кажется, видел, что происходило и в бараке, но, похоже, решил не вмешиваться.
Кстати, во время «индивидуальных бесед» выяснилась одна интересная картина. То ли по отчаянному наитию, то ли успев договориться, участники стали называть «даты». Но оказалось, что все эти даты были разные. Это был сильный и хитрый ход, и он явно озадачил Сашу. Она даже на какое-то время отозвала Спанчева, чтобы посоветоваться о дальнейшей тактике. В кругу «пленных» царило угрюмое молчание. Митькин какое-то время так и сидел на коленях у Найчорова, и тот почему-то не побуждал его сползти на соседнее кресло.
Тем временем Сабадаш вернулась в круг.
- Так, москали недоделанные!.. Вы знаете, что, как я и говорила, мне удалось выведать дату наступления. Их пока несколько – пятое, шестое и седьмое июля. Я точно знаю, что одна из этих цифр правильная. Так что вы видите, что проболтались. Наш посланец среди вас (Саша и сама не заметила, что оговорилась, назвав предателя «посланцем».) все-таки сработал. Но у вас есть шанс успеть вычислить его во время ночи перед последними вашими сутками жизни. Думайте и душите…, а мы пока пойдем с Бором, с Гер-Бором, побеседуем о вашем дальнейшем предстоящем отдыхе.
И они со Спанчевым вышли из зала. Ситуация с «удушением предателя» заранее оговаривалась в игровой установке, и сейчас оставшиеся в живых «красноармейцы» должны вычислить и «задушить предателя», если они этого не сделают, то по условиям игры все будут сами расстреляны.
А в кругу оставались шесть человек - Найчоров, Митькин, Куркина, Крепова, Дружинич и Надюська – и в распоряжении пленных «москалей» было всего 10 минут, чтобы вычислить предателя.
Однако пара минут прошла в тягостном молчании – то ли все были физически и морально измотаны, то ли никто не решался брать на себя инициативу.
Наконец, заговорил Найчоров Марат. С нелепой «Аполлинарией» на лбу он выглядел нестерпимо смешно (надо отдать должное Спанчеву с его извращенным и буквально продирающим насквозь чувством юмора), но в кругу сейчас было не до смеха.
- Давайте, каждый скажет, кого считает предателем.
- Ты! Ты! – вдруг сразу подорвалась Надюська. – Тебя вызывали первого на допрос.
- Но я ничего не сказал…. Точнее, я назвал пятое число.
- А я седьмое!.. – быстро добавила Дружинич, возбужденно блестя глазами. Ее маленькое хищное лицо как-то даже заострилось от переживаемых внутри эмоций.
- Не называйте вы дат… - чуть не простонал Митькин. – Предатель же среди нас.
Митькин выглядел, кажется, оригинальнее всех. Его синяя «зайка моя» и красное сердечко на лбу уже стали расплываться от проступающего пота на покрытом розовыми пятнами лице, где совсем пропали, словно растворились, веснушки.
- Она! Она!.. – снова взвизгнула Дружинич, как копье, выбросив руку по направлению к Куркиной. От неожиданности та вздрогнула и открыла рот. На ее щеках, полуприкрытых локонами, среди волос выступала надпись «Бить сюда!»
- Да она!.. – не унималась «Горыныч». - Ее одну не выводили на допрос.
И как-то неожиданно быстро все сошлось на бедной Куркиной. Аня попробовала, было, обратиться за поддержкой, к Креповой Лите, но та, закусив свою губу с родинкой, даже отодвинулась от нее, как бы опасаясь чем-то заразиться. И не обращая на проступающие на глазах слезы, Горыныч отвела ее на отдельное кресло «для задушенных».
И насколько гнетущим оказалось разочарование, когда Иваныч, вытащив бумажку «у трупа», объявил всем, что она не была пустая. Значит, задушили «своего», а предатель по-прежнему оставался в кругу пленных.
Тем временем по приказу Сабадаш Спанчев выгнал оставшуюся в живых «пятерку» на последнюю «групповую экзекуцию». Сначала был краткий «ремикс» из всех предыдущих пыток – отжиманий, приседаний, ползаний, хождений гуськом, но последнее «задание» превзошло все предыдущее по своей извращенной унизительности. Спанч демонстративно сел на стул, снял с себя один сапог и поставил его в некотором отдалении от себя. «Бессапожную» ногу поджал под сиденье стула, а вторую, оставшуюся в сапоге, выставил далеко вперед и, широко улыбаясь, предвкушая невиданное удовольствие, объявил всем следующее:
- Ну что, сталинские ублюдки!.. Вижу, как вы все хотите жить. Однако жить вы будете, если докажете свою полную лояльность нашей ридной Украине и ее вождю Степану Бендере. Видите эти сапоги. Они прошли сотни километров по лесам, степям и болотам моей Родины, чтобы покончить с вами, мрази!.. Чтобы мы на Украйне зажили свободно от москалей, жидов, поляков и другой нечисти…. Как говорится – потопим жидов к крови москалей и поляков!.. И теперь только тот из вас останется в живых, кто поцелует эти натруженные сапожки. Поцелует с благоговением и трепетом в знак уважения к нашей борьбе, к нашим походам, к нашим стоптанным каблукам и набитым мозолям…. Ну что, твари, вы готовы?..
Спанчев тянул время, наслаждаясь растерянностью и подавленностью стоящих перед ним жертв.
- На колени!.. На колени, мрази!.. – вдруг дико заорал он, словно от неожиданного укуса.
Все медленно опустились на колени.
- Ты! – он ткнул пальцем в Горыныча. – Ты первая!.. Ну!?..
Последнее уже прозвучало с угрозой и небрежным вскидыванием автомата. Впрочем, Дружинич-Горыныч особо не сопротивлялась. Она подползла, нелепо подняв вверх зад, к первому сапогу и с какой-то странной, чуть не сладострастной улыбкой, искривившей ей лицо, действительно поцеловала блестящий нос огромной ступни с покосившимся на бок голенищем. Также покорно она доползла до самого Спанчева и тоже приложилась к его второму сапогу, и сразу же вскинула лицо наверх – на нем во всю играло неподдельное лукавство. Казалось, оно говорило: «Ну, что еще придумаешь, дуралей?», так что даже Спанчев постарался быстро отделаться от нее, указав на угол и вернувшись к остальным жертвам.
- Ты, таджик! – последовало указание Митькину.
Тот тоже выполнил унизительный приказ. Правда, он подвергнулся тщательной «обработке» с помощью дубинки и когда целовал, то отдергивал голову от сапог, словно обжигался от прикосновения к раскаленному металлу.
- Ты перегибаешь палку, Бор! Ты перегибаешь палку…, - остановившимися глазами воткнувшись в Спанчева, вдруг заупрямился Найчоров Марат, когда Спанчев приказал ему следующему приложиться к сапогам.
- Палки ставят, а не перегибают…, - закуражился тот, явно испытывая наслаждения от смятения последнего. – А кто перегибает, тот не умеет их ставить…. Давай, лижи мои хрустальные туфельки…. Ну!..
На последнем «ну», произнесенном с угрозой, Спанч стал поднимать автомат.
- Ты перегибаешь палку!.. Ты пере…, - как попугай, моргая выпученными глазами, начал было повторять Марат, но тут же был сражен «автоматной очередью» и был вынужден выйти из игры. Оставшиеся Крепова и Надюська, явно подавленные «расстрелом», безропотно приложились к сапогам Спанчева. Причем, Крепову Литу, он еще зачем-то основательно приложил дубинкой уже после «поцелуев».
Наступила «последняя ночь», когда все должно было решиться. Загнав оставшуюся четверку в «барак», Спанчев и здесь нашел, как проявить свой извращенный садизм. «Последним испытанием» стала старая картонная мусорная коробка, которую Спанч стал заставлять одеть каждому на голову. Но сбой произошел сразу на Надюське, которая просто не могла свои роскошные рыжие волосы засунуть в эту грязную затхлую плесень.
- Если ты не наденешь, я убью его!.. – заорал Спанч, наставив автомат на Митькина. – Я убью его!.. Ну!..
Но растерявшаяся Надюська уже была настолько сбита и потеряна, что едва что могла соображать, и вместо Митькина, несмотря на слова Спанчева, была тут же расстреляна.
Оставшимся троим был дан «последний шанс» - вычислить и «задушить» предателя, в то время как надзиратели решали, на какой же итоговой дате наступления остановиться. Бурную инициативу в выявлении предателя проявила Горыныч. Она, казалось, единственная кто ни разу не теряла самообладания по ходу всей игры, и сейчас, взяв инициативу в свои руки, добилась от обескураженного Митькина, чтобы «задушенной» оказалась Крепова Лита.
Наступила кульминация. Иваныч, вытащив смятую бумажку из мокрой от волнения руки Литы, объявил, что и она не была предателем. За сценой прошелестел выдох нетерпения. Все «трупы» внимательно наблюдали за всем происходящим, и сейчас были уверены, что предатель есть, безусловно, самоуверенная Горыныч, так искусно всех «слившая» по ходу игры.
Но у последних «красноармейцев» была еще надежда завершить игру в свою пользу, если «бендеровцы» выберут неправильную дату.
Спанчев вместе с Сабадаш, отойдя в угол зала, совещались перед принятием контрольного решения. Слышно их было плохо, но было видно, как жестикулирует руками Спанчев, что-то доказывая своей «начальнице», а та как бы с недоверием слушает его и не торопится поверить его словам. Наконец, Папаша был вынужден «настоятельно попросить» подойти ко всем и объявить окончательное решение. Спанчев, сощурив глаза, лукаво улыбаясь и почесывая зубы, предпочел остаться на месте, а Саша, в конце концов, решительно направилась ко всем участникам игры.
И вот, скрывая нетерпение, устремив маленькие пронзительные глаза на Иваныча, она заявила, что датой наступления является шестое июля…. И сразу же за кругом прошелестел выдох горестного разочарования. У каждого из злополучных «красноармейцев» на карточке была написана эта дата, а это означало, что «бендеровцам» все-таки удалось ее вызнать, и они победили в игре.
Но самое поразительное произошло, когда Иваныч, поздравив единственно оставшихся в живых Митькина и Горыныча, предложил им показать свои карточки, чтобы все, наконец, узнали, кто был предателем. Оказалось, что им был, не Горыныч, а Митькин. Иваныч сам не поверил – он даже поднес его бумажку к лицу и показал ее всем – она действительно была пустая. За сценой раздался взрыв неопределенных звуков. «Трупы» хлопали, смеялись, издавали какие-то неопределенные возгласы, типа: «Ай да Вовчик!..»
- Я – предатель?.. – вытаращив глаза, закрутившись на месте, закричал Митькин. – Я не предатель!.. Я не знал!..
Но только подлил масла в огонь общему бурному, но какому-то недоуменному и злому веселью.
- Ну, таджик!.. Ну, таджик!.. О-ха-ха!.. – заливался Спанчев, вытягиваясь с кресла вперед и далеко выставляя трясущуюся нижнюю челюсть.
На Митькина, правда, было жалко смотреть. Его лицо, сиявшее разноцветными красно-синими пятнами, покрылось каплями пота, которые растворяя красное сердечко на лбу и синие слова на щеках, кое-где стало раскрашиваться и разноцветными потеками. Как он ни пытался всех убедить, что он действительно ничего не знал, не обратив внимание на «пустоту» своей бумажки, ему никто не поверил, и только удивлялись его «ушлости».
И лишь через полчала, когда все умылись, привели себя в порядок и слегка успокоились, появилась возможность провести «огонек», где все перипетии дня обсуждались постфактум и с необходимым для такого обсуждения отстранением.
Однако когда Иваныч предоставил слово «наблюдателям», Полину-Огонек словно прорвало:
- Как? Как вы могли терпеть все это?.. Как – я не понимаю!.. Он же издевался – делал, что хотел?.. Он же изнасиловал вас всех – каждого и каждую по очереди!.. Я!.. Нет, не могу – не могу понять?..
Она даже встала с кресла и стала ходить по внутреннему кругу бывшего «барака».
- Ведь вы же доставляли ему удовольствие…. Он насиловал, он реально, по-настоящему насиловал всех вас, и вы терпели?..
- Да, - самодовольно улыбаясь, отреагировал Спанчев. – Натрахался я от души!..
- Ну, меня ты так и не… тронул, Спанч. Кишка тонка!.. - сказала Полатина. - А это прочитаешь на досуге, - добавила она со злой усмешкой и сунула Спанчеву сложенный несколько раз лист бумаги. И во время последующего обсуждения игры она не почти не принимала в нем участие, ограничиваясь короткими репликами.
Уже под конец обсуждения Иваныч вспомнил и о второй наблюдательнице – Галине-Лоле. Ее некрасивое личико тут же покрылось красноватыми пятнами, и с внутренним напряжением, будто выдавливая из себя слова, она сказала:
- Борис нехорошо поступил. Он знал дату заранее.
Все замолчали и недоуменно переводили взгляды с Галины-Лолы на Спанчева. Тот прищурил глаза и стал почесывать зубы на нижней челюсти.
- Я видела, как он подошел и посмотрел дату.
- Где я посмотрел? Проясните! – с энергичным напором, смотря прямо в глаза съежившейся «Лоле», нагло спросил Спанчев.
Бедная «Лола» съежилась еще больше и, уже торопясь и захлебываясь словами, как бы боясь, что ей не поверят, стала прояснять:
- Василий Иванович складывал карточки задушенных вот сюда, под края…. с-с…, на краю…. Вот – по краю стола… - наконец удалось ей завершить фразу, и она указала рукой на этот самый «край». Я видела, как он подошел и взял одну из них.
Она с трудом перевала дыхание. Всем было заметно, как тяжело она дышит, и «пятнистый» цвет лица тоже говорил сам за себя.
- А ведь там, действительно, только одна карточка лежит, - покручивая отрастающий ус и лукаво сощурившись, сказал Иваныч. – Так вон оно, что, Бор!?..
- Ну как ты мог, Борис!?.. А я-то обрадовалась, что угадала!.. Нет, как ты мог!?.. Блин!.. – это Сабадаш Саша взорвалась упреками. Все обсуждение она сидела с самодовольным видом и с чувством выполненного долга, а теперь на ее лицо выражало апофеоз разочарования.
- И что? Ну – и?.. Что с того?.. – стал отнекиваться Спанчев с тем же наглым выражением на лице. И вдруг неожиданно и совершенно другим голосом добавил:
- Ну-да, посмотрел!.. Выиграть очень хотелось.
Его заявление вызвало новую волну упреков и обсуждений, после которой Иваныч объявил о закрытии очередного дня тренинга.
- Зэки в Двадцатой – счастливы!.. – обнявшись тесным кругом, дружно проскандировали все участники тренинга, сделав резкое усиление на последнем «счастливы!» Это было традиционное завершение дня, придуманное, кстати, тем же Спанчевым.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь