Продолжение. Начало здесь.
Селение Тонгаруи, где прошло моё детство, затерялось средь зелёных холмов Южного острова, который на маори звучит как Te Waipounamu - Те Вайпонаму. Красиво. Мне по сердцу аборигенские названия наших мест - очевидно, маорийские корни дают знать о себе. Хотя кровь маори в моих венах сильно разбавлена европейской, что сказалось и на внешности.
В детстве мама частенько рассказывала нам с сестрой на ночь истории о наших предках, перебравшихся в Новую Зеландию из Англии в середине 19 века и пустивших здесь корни. Мамины рассказы больше напоминали легенды: с каждым разом они обрастали всё новыми красочными деталями, всё дальше уходили от оригинальной версии, но мне безумно нравилось слушать эти повествования, овеянные духом странствий, приключений, настоящих людских страданий и испытаний. Я теребила маму, упрашивая рассказывать мне семейные легенды снова и снова. Диана не разделяла моего страстного увлечения историей клана: её больше занимали книги о любви – она предпочитала засыпать под шелест страниц очередного романа. Я тоже обожала читать, но летопись семьи Стюарт, кровно связанная со мной лично, занимала меня куда больше. Особенно врезались в память рассказы о маленькой Эжени Стюарт, дочери Клайда и Энни Стюарт, поддавшихся спекуляциям печально известного Эдварда Гиббона Уэйкфилда[1], и выложивших в Англии солидную сумму за эфемерную землю в Новой Зеландии. Клайд и Энни прибыли на Северный остров в числе первых колонизаторов, и можно себе только представить, каково пришлось бедной беременной Энни так далеко от её родины в этих диких краях с необузданной растительностью, холодным океаном и ураганными ветрами.
Эжени родилась уже на новозеландской земле. Для девочки естественным был тяжкий труд на ферме, проживание в шатких деревянных домишках, у которых ветром сносило крышу, а повсюду - нескончаемое строительство и вырубка леса, куда ни кинь взгляд. Малышка лет с четырёх уже знала, что такое страдание и боль: мама умерла в родах, оставив ей и отцу, измученному каторжным трудом, новорождённых близнецов. В четырехлетнем возрасте девочка рассталась с детством – на её плечики обрушилось большое горе, воспитание братьев и ведение домашнего хозяйства.
Мама в первый раз рассказала нам про маленькую Эжени, когда мне исполнилось четыре года, и я всё пыталась представить себя на её месте. Это оказалось очень трудно, ведь малышка не имела возможности играть со своими игрушками или беззаботно носиться по окрестностям с друзьями, потому что с раннего утра до ночи крутилась в домашних хлопотах, присматривала за младшими братьями, становясь всё более молчаливой и серьёзной день ото дня. Девочка замыкалась в себе, терпеливо снося все тяготы и невзгоды жизни в поселении колонистов, без материнской любви и заботы, в вечной нужде.
Мама рассказывала, что обо всех этих событиях в семье Стюарт знали из писем Клайда Стюарта своей умершей Энни: ни с кем из родственников в Англии он отношения не поддерживал, в Полинезии, очевидно, близких друзей не завёл, вот и изливал душу в письмах к почившей жене, которые прятал на дне кованого платяного сундука. Сами письма не сохранились, но описанное в них передавалось устно из поколения в поколение в нашем роду. Отец Эжени не подавал виду, но внутри захлёбывался болью, видя, как жестоко обошлась судьба с его маленькой дочерью, с его принцессой.
До сих пор помню, как я плакала по ночам, представляя, как малышка Эжени, милый ангел с большими печальными глазами и золотистыми кудряшками, которые некому было погладить, причесать и заплести, обходилась без мамы. Мне было очень жаль бедняжку, ведь она, скорее всего, очень тосковала по своей мамочке. Мне часто виделось, как маленькая Эжени, засыпая, прижимает к губам ладошку с медальоном, в котором спрятан миниатюрный мамин портрет и локон волос, и шепчет ей «Спокойной ночи, мамочка»…И страх возможной утраты заставлял меня вскочить в кроватке и порывисто обнять мою маму за шею, прижать к себе крепко-крепко, чтобы никто не забрал её у меня…
Клайд Стюарт вкалывал как каторжный, чтобы вытащить семью из нищеты, и брался за любую работу, за которую обещали неплохо заплатить. Можно только догадываться, каково ему жилось в те времена, но одно очевидно: отец троих малолетних детей отказывал себе во всём, чтобы прокормить сыновей и дочь, и не щадил себя, лишая организм питательной еды и достаточного отдыха. Здоровье Клайда пошатнулось, он стал часто болеть, и, наконец, последовал за своей женой на небеса, оставив троих сирот на произвол судьбы. Десятилетней Эжени и шестилетним мальчуганам повезло, что сердобольные соседи, покидая А-Тара, решили забрать сирот с собой, на Южный остров – выращивать яблоки.
На этом мамины рассказы обрывались, оставляя меня в раздумьях и нетерпеливом желании узнать о дальнейшей судьбе бедной Эжени Стюарт и её братьев. Но мама неизменно уклонялась от настойчивых просьб придумать продолжение этой увлекательной истории, решительно отказываясь намеренно искажать хроники семьи Стюарт. Одно она знала точно: наша семейная ветвь шла от одного из младших братьев Эжени, Мэддока Стюарта. Кстати, именно благодаря сластолюбцу Мэддоку в нашем роду забурлила кровь маори. Мама то чуть хмурила брови, то загадочно улыбалась, упоминая имя красавицы-полинезийки, очаровавшей молодого повесу – и не понять было, одобряет она нашего влюбчивого предка, или осуждает его похождения. Но мне определённо нравилась юная Тэа, неразрывно связавшая нас с коренным населением острова.
А вот что сталось с маленькой Эжени – этого никто не знал. Что поделаешь, приходилось восполнять недостаток информации собственным воображением. И тогда я придумывала счастливый конец повести о полюбившейся мне маленькой Эжени, сиротки с печальными глазами: так хотелось, чтобы она, наконец, испытала много счастья в своей обделённой любовью жизни… Поэтому в моей версии истории рода Стюарт, Эжени обязательно встречала настоящего принца, прекрасного и благородного, который влюблялся в неё без памяти и увозил в свой дворец где-нибудь в Лондоне… Я понимала, что всё это лишь мои выдумки, но мне так сильно хотелось, чтобы хотя бы отчасти я оказалась права…пусть не принц, пусть не дворец в Лондоне, но обязательно много любви и непременно счастливый проблеск в беспросветной судьбе маленькой Эжени – пусть всё будет именно так…
[1] Edward Gibbon Wakefield (20.03.1796 Лондон – 16.05.1862 Веллингтон) — английский авантюрист, представитель классической политической экономии. Нажил состояние торговлей земельными участками в Новой Зеландии и в Австралии
По мере взросления нам с сестрой всё больше приходилось втягиваться в тяжёлый труд, которым кормилась семья. Большую часть времени родители проводили в полях и на ферме, а вечера посвящались обработке фруктового садика вокруг дома, где благоухали яблони, груши, рос сладкий картофель и много зелени. Пока родители горбатились на ферме, мы с Дианой заведовали домом. Грядки с овощами тоже оказались на наших плечах. Безусловно, мечты о кофейне разбавляли однообразие деревенских будней: погружаясь в приятные мысли во время многочасовой прополки, я не обращала внимания на ноющую спину, надоедливых мух и пот, стекающий со лба под палящими лучами солнца.
Шли годы и времени на пестование надежд о приятных кофейных традициях оставалось всё меньше. Красивая мечта тускнела, пока совсем не скрылась под толстым слоем пыли ежедневной рутины. Ближайшее окружение в нашем поселке составляли простые люди, живущие заботами о земле, овцах, выпасе, заготовке фуража и о том, как прокормить семью.
Кофейня в Тонгаруи?
Сама мысль казалась настолько абсурдной, что даже ребёнок осознал это. Сельчане любили «побаловаться кофейком», разумеется, но только никому и в голову бы ни пришло идти ради чашечки кофе в заведение и просиживать там за десертами и капучино тот час, что можно потратить на кружку эля, здоровый крестьянский сон, или подработку на ферме. Видя мозоли на натруженных руках отца, собирая взглядом морщинки с усталого маминого лица, мне всё труднее удавалось увязать новозеландскую реальность с европейским шиком, и в конце концов я отступилась от мечты о кофейне.
Я-то отступилась, зато она сдалась не сразу… ещё долго снилась, возникала в мыслях, когда становилось особенно трудно, но всё больше казалась просто наивной мечтой ребёнка с богатым воображением. Надо признать, маленькая Мари из Тонгаруи и в самом деле убегала в придуманный кофейный мир от однообразия фермерской глубинки, в поисках ярких впечатлений.
Назови меня родители просто Мэри, возможно, жизнь сложилась бы иначе. Но нет, мне досталось необычное для новозеландского уха «Мари», и ничего с этим не поделаешь. Сейчас, с возрастом, я понимаю, что в маме, несмотря на лишенную изнеженной праздности долю, жила мечтательница. Ей требовался хоть глоточек свежего воздуха из «большого мира», льющего такую желанную красоту и негу с экрана. Чувствуя в глубине души влечение к недосягаемым для неё радостям, мама стремилась привнести хоть какую-то изюминку в свою заполненную тяготами обыденность. Поселив крохотную частичку Франции на своих угодьях, она словно приобщилась к роскоши того мира, который ей не суждено было познать.
Родители принадлежали к крепкому среднему классу, зарабатывая потом и кровью каждый доллар на полях и на ферме. Пусть мы не жили на широкую ногу, но еды хватало всегда. Мама любила повторять, что голодает только ленивый, а если человек приучен к труду, то без куска хлеба не останется. Что касается излишеств, тут уж каждый выбирает сам, чем ради них жертвовать. Низкий поклон родителям за то, что, зачастую отказывая себе в самых непритязательных удовольствиях, они изо всех сил добывали средства на образование дочерей.
Наблюдая за происходящим, день за днём обучаясь борьбе за существование, в какой-то момент я поняла, что безумно хочу вырваться из пропитанного запахом прелой земли и овечьей шерсти Тонгаруи, хотя и люблю свой родной край всем сердцем.
Тонгаруи трудно не любить: обширные зелёные пастбища, изумрудные поля и сады, в которых пахнет тёплой прелой зёмлёй, вызревшими яблоками и сливами. А воздух... можно закрыть глаза, упасть в траву, раскинув руки и вдыхать свежий ветер с Южных Альп, смешавшийся с пряными запахами разнотравья - и нет на свете ничего сладостней этого чистого аромата.
Но мне безумно хотелось познать огромный мир за пределами нашего маленького фермерского хозяйства... Порой смотрела на проплывающие над головой звёзды - целый Млечный путь, парящий над маяком Наггет Пойнт (Nugget Point Lighthouse) в Отаго, куда мы выбирались с родителями - и озноб пробегал по телу от огромности мира вокруг себя и... осознавании себя мельчайшей песчинкой в этой необъятности - столько неизведанного вокруг...
И в то же время, эти яркие звёзды, мерцая, вселяли столько веры в себя, в свои силы - ведь разве не из звёздной пыли соткан весь этот мир, и я сама? Так чего мне бояться, если я - дитя этой вселенной?
Тогда же пришло и осознание того, что родители делают всё возможное, чтобы мы могли по крайней мере поступить в университет, но на осуществление дальнейших жизненных планов придётся зарабатывать самостоятельно. И вот тогда внутри вспыхнуло страстное желание поскорее встать на ноги.
Предпринимательская жилка забилась, запульсировала во мне с небывалой силой. Я бралась за любой труд, используя малейшую возможность заработать, и зажимала каждый заработанный доллар в маленький кулачок, а потом откладывала в специально заведённую коробочку, не позволяя себе тратить попусту ни цента... маленький Скрудж...
Зажиточные соседи платили подросткам за помощь в уборке урожая, и я с готовностью хваталась за корзину, привыкала вставать ни свет, ни заря, чтобы в конце дня получить заработанные потом и кровью монетки. Поначалу даже нравилось тянуть зрелый, ароматный плод с ветки, впиваться зубами в сочную плоть яблока, с хрустом надкусывать нагретый солнцем бок, отирать брызги сладкого сока с губ, чувствовать, как постепенно тяжелеет, наполняясь фруктами, корзина: заработок зависел от количества собранного урожая. Но к концу дня спина и плечи ныли немилосердно, руки не слушались и наотрез отказывались подниматься, а бесконечные ряды яблонь, усыпанных глянцевыми плодами, вызывали отчаяние, а потом и отвращение.
Наконец, в очередной раз встряхивая затекшие руки, и уже не в силах смотреть на яблоки – до того набили оскомину, что челюсти сводило! - приняла бесповоротное решение получить ту профессию, которая, прежде всего, гарантированно сможет обеспечить материально, однако ни в коем случае не будет связана с однообразным физическим трудом.
Для себя сделала вывод: физический труд ради развлечения – радость, но ради заработка – настоящее мучение.
Закончив школу, я покинула родительский дом и с радостью отправилась в столицу, на Северный остров: меня приняли в Веллингтонский Университет на факультет международного менеджмента. Это была первая в моей жизни серьёзная победа.
Толстая тетрадка с надписью «КОФЕ» на обложке осталась заброшенной на долгие годы, спрятанная подальше от всех, глубоко в ящике письменного стола.
Проодлжение здесь.
Навигация по каналу.