Предыдущая глава (начало) смотри:
- Вот тебе, брат Илларион, пример служения бескорыстного и яркого. Пример того, что может один человек, и что значит личный подвиг.
- Кто он, этот отец Иоанн? - задумчиво спросил Илларион
- Он из наших, из Академических. Лет пятнадцать-двадцать тому назад окончил обучение, женился, его рукоположили, и с тех пор он служит здесь, в Андреевском соборе. Недавно стал протоиереем. Его все знают здесь в Кронштадте, да и наши, столичные, часто к нему ездят. Неужели ты о нём не слышал?
- Нет, признаться…
- Что ты, братец! Что о нём только ни говорят! Знается с беднотой, всё им раздаёт, они за ним толпами ходят, - ну, ты видел. Говорят, что он даже домой без сапог приходил, и что настоятель велел выдавать зарплату не ему лично, а его матушке, чтобы она с голоду не умерла. Кто-то говорит, что по его молитвам происходят исцеления. Кто-то говорит, что он в прелести. Кто-то называет святым. Кто-то жалуется, кто-то превозносит, но одно факт - это человек особенный.
- Да, ты прав, он особенный. И что же ты думаешь, брат Василий, все мои метания от гордыни?
- Я думаю, что они от гордыни и маловерия. В твоих мыслях есть доля правды, но твоё внутреннее мятежное состояние горит о том, что ты неправ перед Богом. Где правда Божья, там тишина и кротость, так как-то…
- Люблю я тебя, Василий! Ни от кого, кроме тебя не принял бы таких неприятных слов, а тебе я благодарен!
- Да и я бы, никому, кроме тебя, не осмелился сказать такое,- признался Василий и от смущения залился краской.
Товарищи шагали по набережной Купеческого дока. Маяк своей верхушкой касался сизых туч, распластавшихся над горизонтом. С моря дул ветер, взбивая на воде мелкую нервную рябь, шуршали волны. Над самыми головами путешественников пролетело несколько чаек. Две птицы приземлились неподалёку. Они чинно шагали вдоль берега, должно быть, высматривая в воде рыбу. Впереди шла крупная чайка, важно переваливаясь с боку на бок, а за ней следовала чайка поменьше – худая и длинноносая.
- Посмотри, эта парочка, точно как мы с тобой! – пошутил Василий, указывая другу на белоснежных птиц.
- Ну да, ну да! Я, наверняка, вон та толстая самонадеянная нахалка?!
- Почему? Это же я тебя сюда привёз, значит, я впереди. И к тому же, почему она нахалка? По-моему, она - само достоинство!
Друзья рассмеялись. Птицы вспорхнули, испуганные неожиданным шумом, и растворились в безбрежном сизом просторе. На сердце Иллариона было легко и благостно, а в памяти, словно росток из-под земли, проклевывались слова забытого стихотворения Мари.
***
А Он стоял, раскрыв объятья ветру,
Обняв всё небо, горы и равнины.
К Нему со всех сторон бежали люди,
Бежали дети, женщины, мужчины.
Они кричали, плакали, толкались.
И в толчее кого-то оттеснили,
Кому-то руку придавили больно,
Иные падали на землю от бессилья.
А Он стоял пред ними неподвижно,
стоял и плакал - жаль было убогих.
И клубы пыли, поднятой их бегом,
От взгляда глаз Его закрыли многих.
Он поднял руки к небу, и в мгновенье
застыли люди, и застыло время.
Застыло горе, притупив страданье
Застыла смерть, разняв оковы тленья.
Так Он стоял, раскрыв объятья солнцу.
Горел, страдал, пылал или молился.
И небо открывалось, как оконце,
И свет чудесный от Него струился.
И в отблесках Божественного света
Светлели лица и грехи сгорали.
Не то от боли, а не то от умиленья -
глаза слезились, души прозревали.
Так и сейчас, и до скончанья века -
Открыто сердце, милость бесконечна.
Его душой, исполненной любовью,
Уже проторена дорога в вечность.