Пробка медленно продвигалась, нескончаемой змеёю заползая на эстакаду. Радио надоело – одни и те же бестолковые песенки. В телефоне толком не почитаешь ничего, надо постоянно ползти за впереди идущей машиной. Я пытался было смотреть «YouTube», но после того, как сначала чуть не въехал в переднюю машину, а потом пару раз сильно отстал, бросил телефон на переднее пассажирское сиденье и стал бессмысленно смотреть в номер впереди идущего автомобиля. И тут я вспомнил детство. Ах, какие же номера были на той машине, в которую я чуть не въехал тогда на тракторе! Хороший был трактор, кстати. На нём работал наш сосед Вася. Мы, пацаны, называли его дядя Вася, хотя какой он был дядя, неженатый парень. Жили мы тогда на улице Гоголева. Да-да, Гоголева, а не Гоголя. Всегда приходилось пояснять. Всегда путали. Хотя многие по привычке говорили старое название, Южная. Улица была своеобразная, я бы сказал курортная. Дома у нас располагались только с одной стороны. А с другой стороны была речка. Тарнаирка. Правда, сейчас её в том городе, в котором я давно не живу, называют Воняйкой. И она действительно воняет. Воняет как тридцать три привокзальных туалета, как бы это грубо ни звучало. Что с ней сделали люди, я не знаю. Как-то, попав в город своего детства, я решил сходить «на свой раён», как мы говорили когда-то. И был ошарашен вонью. Но тогда, в детстве, она не воняла. В ней плавала рыба. И мы её ловили. Так вот, этот самый Вася, приехав после работы на своём тракторе, который он для своего удобства, ну чтобы с утреца быстрее до работы добираться, забирал домой. Много ли транспорта в те времена ходило мимо нашего Собачьего хутора в те времена? Совсем, считай, ничего, вот начальство, видимо, ему разрешило ездить на тракторе домой. Этот самый Вася ловил нам рыбу. Трактором. Это же был не просто трактор. А трактор с бульдозерным скребком впереди и экскаваторным ковшом сзади. Вот этим самым ковшом он и загребал нам из речки, из самого центра, полный ковш. А уж мы, целая свора пацанов, не заставляли себя долго ждать. Голыми руками вылавливали из ковша попавшую в плен рыбёшку.
И вот однажды Вася был навеселе, гости какие-то у них были. И он не вышел ловить нам рыбку. А нам так этого хотелось!
– Давай сами, – приоткрыв дверцу, засунул я голову в кабину трактора, – я «срисовал», как он рычаг втыкал.
– Да не-е-е-е, он нас пришибёт потом, – засомневался Заха, толстый, вечно сомневающийся пацан. Мой сосед с соседней Поселковой улицы.
– Да ладно, – опередив меня, в кабину юркнул Арсюха, он был на год старше и жил на Загородной. Это тоже за углом, но с другого конца моей улицы.
– Давай по-быстрому зачерпнём, – я вскочил следом в кабину и повернул рычажок, которым Вася заводил трактор. – Хорошо, что тут никаких ключей нету, а то бы нифига не выгорело у нас.
– Я на шухере постою, – Заха опасливо отбежал от трактора и встал около Васиных ворот.
Трактор, дёрнувшись, заурчал мотором, выпустив из торчавшей вертикально трубы чёрное облачко. Я медленно, вспоминая каждое Васино движение, двинул рычагом. Трактор стоял боком к речке, мне надо было его сначала повернуть, выпустить упоры, а уж потом зачерпнуть. И это всё мне вполне удалось. Осталось только повернуть трактор обратно.
Тут и случилось то, что я вспомнил сейчас. На улицу въехал кто-то не местный. На модной, поблёскивающей зелёными боками «копейке». И поставил её аккурат под поворачивающий трактор. Заха что-то закричал, но я не слышал его. Я был сосредоточен на повороте. И очнулся только тогда, когда, повернувшись, увидел впереди номера «копейки». Так и застыл трактор, багажник «копейки» был в полуметре от огромных задних колёс трактора. А ковш висел над его блестящей зелёной крышей. С него на «копейку» лилась вода и падали выпрыгивавшие из ковша мелкие рыбёшки.
Я аж рассмеялся, вспомнив, как из модной машины выскочил водила в кепке-«аэродром» и испуганно отбежал. Ха-ха. Да, было дело.
Да, да. Сейчас мне смешно. Тогда же нас ветром сдуло оттуда. Тот, кто приехал на «копейке», был не местный. К кому-то приехал – уже и не помню, к кому. Сколько лет-то прошло уже! Так что нас он не знал, и нам особо нечего было опасаться. Но мы чухнули от греха подальше. Сделали круг и стали с другого берега речки, с Вагонной улицы, не помню уже, переименовали её уже тогда в Етим Эмина или нет, смотреть на результаты своих художеств. Хмырь в «аэродроме» бегал вокруг «копейки» и причитал.
– А чё он орёт-то, олень, – зло сплюнул Арсюха, – отогнал бы тачку, всего делов.
– Да шугается он, – рассмеялся я, – думает, ща трактор оживёт и задавит его красотку блестящую. Олень он и есть олень, кто его просил под ковш машину ставить, места ж полно.
– Это как в анекдоте про двух муравьёв на рельсе, – усмехнулся Арсюха и, подперев подбородок кулаком, продолжал смотреть на наш полный рыбы ковш.
– Вот и Васёк появился, – присвистнул я и инстинктивно пригнулся, – а он бухой, ща будет цирк.
– Васёк этому слюнтяю в кепке устроит разгон до скорости звука, – Арсюха любил придумывать разные новые выражения.
Вася, да ещё и под градусом, естественно, не дотумкался до того, что хочет втолковать ему этот неместный хмырь в кепке. Трактор же стоял, как и стоял до этого. Ну, ковш чуть поднят. Что с того-то? И на трезвую голову не заметишь сразу. Слышны были его раздражённые фразы: «Ну так убери «копейку» свою новую», «Чего поставил её тут и пылишь не пойми с чего?», «С ковша капает? И поэтому ты отъехать не в силах? Что ж ты в дождь делать будешь?».
Хозяин «копейки», уже поняв, видимо, что вся его суета и шум тут не действуют, уже направился было к своей машине. И именно в этот момент из ковша выпрыгнула рыбёшка. Не особо большая рыбёшка, но и не маленькая. Плюхнувшись на крышу «копейки», она обдала брызгами обладателя кепки, уже потянувшегося было к дверце машины, и следом скользнула ему под ноги. Мы дружно засмеялись, следом и Вася раскатисто захохотал. Я уже приготовился к новой истерике хозяина «копейки», но тот деловито поднял немаленькую рыбку, закинул её в салон и наконец-то отогнал машину.
– Нашу рыбёху спёр, скотина, – зло сплюнул Арсюха, – такие большие редко попадаются.
– Чё попрятались, трактористы фиговы? – крикнул нам Вася, видимо, давно заметивший нас. – Забирайте улов, а то обратно выпущу.
– Как он уедет, так и заберём.
– Он свою долю получил, – рассмеялся Вася, – да и ничего не стало с его «копейкой».
С тех пор мы нередко сами, не беспокоя Васю, уставшего с работы, выуживали из речки неплохой улов. Часть заносили к нему домой. Отдавали его мамке, добрая она была женщина. Всегда благодарила нас. Хотя чего нас благодарить? Это Васька надо было благодарить. Это сейчас он для меня Васёк, старше-то он меня всего на восемь лет. Тогда это было охо-хо разница. А сейчас мы нередко пивка попить пересекаемся. Вспоминаем наш Собачий хутор. Он тоже тут, тоже уехал. И ездит тоже почти на тракторе, только на немецком, и называется он уже не «Беларусь», а «Гелентваген». Вот в последний раз спорили, почему наш «раён» так называли – Собачий хутор. Я помню, мне дед говорил: такое название появилось потому, что это была дикая окраина и во всех дворах были собаки – а как без них, времена-то неспокойные. Вот и лаяли они все скопом, когда кто мимо по Шоссе Аэропорта ехал. Оттуда и название. Васёк же не соглашался и говорил, что это оттого, что там раньше много было бродячих псов, которых гнали из города, а у нас за домами, считай, поля. Вот и бродили они то там, то тут. Поди пойми, где правда. Да и какая разница…
Наконец-то выскочив из бесконечного потока пробки, я проехал дворами и подкатил к своему дому. Дом был облеплен сотнями припаркованных авто, словно оброненный на пол кухни кусок сахара – муравьями. Сотни окошек огромных домов светились огнями. Припарковавшись, я лениво вышел на воздух и сладко потянулся – надоело сидеть. Вот надо, ёлки, поближе работу найти и пешочком топать до хаты. Ха, как с детства привык говорить «до хаты», так и говорю. Привычка. Эх, а там, у нас «на раёне», все дома были одноэтажные. Максимум, что было – полтора этажа. Это когда первый этаж полуподвальный и его окна как раз на уровне земли. Как-то я поинтересовался у самого богатого дядьки «на раёне», таксиста Миши. Он как раз дом строил. Почему, мол, не построил он полностью два этажа, деньги-то у него есть. Это все знают. Целыми днями таксует. Он рассмеялся в ответ, вспомнив матерным словечком «савецку власть».
Оказывается, не разрешали строить двухэтажные дома. Странный такой запрет. Хотя, может, для того, чтобы никто особо не выделялся. Мы ж тогда коммунизм строили всё-таки. Вот люди и исхитрялись, строили двухэтажный, но первый этаж был полуподвальный. Если земля была сухая, то было вполне ничего. Летом так вообще было хорошо – когда на улице жара под сорок, то в таком полуподвале прохладно, и многие, у кого были такие дома, летом жили на первом этаже. Кондиционеры же в те времена были редкостью. И до сих пор мне непривычно жить в многоэтажных районах. Надо переехать в частный дом. Чтобы не было сотен окон, подсматривающих за тобой. А мы, пацаны, не отказывали себе в удовольствии подсмотреть в окошки, особенно в те самые, которые почти у земли. Хоть это и было совершенно неудобно, улицы-то были все не асфальтированные. Сплошная пыльная грунтовка. А в дождь так и вовсе грязюка.
Так вот, в одном таком окошке жила такая красотка! Улица была, как сейчас помню, Тахо-Годи, но мы тогда по старой памяти называли её Партизанской. Я летел мимо на велике, и случайно взор мой скользнул сквозь неплотно прикрытую занавеску, и я увидел её. Чёрные вьющиеся волосы волнами окаймляли её круглое белое личико. Она не смотрела на улицу, она, видимо, смотрелась в зеркало, так как её пухлые пальчики держали в руках помаду. Как я умудрился всё это углядеть за то мгновение, что летел мимо её окна, мне до сих пор непонятно. Мы как раз гнали наперегонки, и я опережал Арсюху. Ленивый Заха совсем отстал, и был мне не конкурент. Но тут я споткнулся взглядом об это личико, и, непонятно почему, мой велик завилял. Арсюха, летевший следом с одной мыслью догнать меня, не заметил, что я засмотрелся в полуподвальное окошко, и налетел на меня. Мы оба кувырком полетели на землю и оказались как раз у того самого окошка.
– Ты нафиг подрезаешь?! – заорал Арсюха. Его самого я ещё не видел сквозь пелену пыли, что поднялась при нашем падении.
– Мне камень под колесо попал, – соврал я, сплёвывая пыль, которой вдоволь наглотался.
– Ну, вы, пацаны, могёте, – хохотал откуда-то сверху толстый Заха, – чётко кувырнулись.
– Это он спецом, потому что я его нагонял, – пыль осела, и я увидел Арсюху: всё его лицо, шевелюра, одежда – всё было покрыто светло-коричневым слоем пыли.
– Ну, ты и негр, – захохотал я, даже не пытаясь встать с тёплой, прогретой солнцем земли.
– На себя посмотри, – Арсюха попытался было встать, но скорчился от боли: у него были оцарапаны колени и локти.
– Вы оба пигмеи, – громче всех захохотал Заха.
И тут мы услышали громкий, звонкий хохот. Из того самого подвального окошка на нас смотрели несколько девчонок, одна из них была та самая, черноволосая. Они, отодвинув занавеску, смотрели на нас и заливисто хохотали, показывая пальцами. Мы подскочили как ужаленные и, не обращая внимания на царапины, вскочили на велики и рванули вниз по улице. Толстый Заха, как обычно, плёлся сзади.
Теперь Заха тоже тут. Надо же, все тут. Недавно вот буквально виделись, такой же толстый, такой же медленный. Ездит на пузатом джипе, под стать себе. Он вообще ездил на велике как червяк. Или как черепаха. Я успевал туда и обратно сгонять, когда мы за хлебом ездили, пока он плёлся. Я покупал ему и себе, и мы ехали обратно. Я прилетал домой и ждал у его ворот. И вот показывался он. Еле крутя педали и обливаясь потом. Смех один. Поэтому я с ним редко выезжал. Только когда Арсюхи не было. Частенько бывало, что Арсюху запирали дома, предварительно основательно выпоров ремнём. Шебутной он был. Или бедовый. Какими только эпитетами его не награждали наши соседки! Один раз новая соседка, только переехавшая в наш район с гор, даже обозвала его хайваном натуральным. На что он дико обиделся – непривычное для нашего района в те годы было словечко.
И тут у меня возник интерес. Мне хотелось опять увидеть ту красотку. А брать туда Арсюху был не вариант. Он вообще хотел им стёкла расколотить, обиду держал за тот издевательский смех. А с Захой это было самое то. С ним можно было медленно ездить мимо того окна, а не пролетать молнией.
– После того, как вы шлёпнулись тогда, ты медляком стал, – с важным видом обгонял меня Заха в тот момент, когда мы проезжали как раз мимо того самого окошка.
– Угу, – буркнул я, заглядывая в окошко, – неохота как-то падать опять.
– Вот поэтому я всегда спокойно езжу, – продолжал важничать Заха, виляя великом, потому как держал руль одной рукой, а другой вытирал льющийся пот.
– Смотри сам не упади, – усмехнулся я и прибавил скорости. Опять облом. В окне никого не было.
– Я никогда не падаю, – Заха запыхтел сзади, пытаясь догнать меня. – Ты куда?
– Поедем на «железку»! – крикнул я, сворачивая на Депутатскую. – Я слышал, там есть чего.
Мы частенько пропадали на «железке». Да я и любил это место – маленький вокзал, старинное и очень красивое здание депо. Опять же наша речка и тут протекала. Молнией сверкнув по Депутатской и проскочив Кольцевую – её, кажется, тогда уже переименовали в Казбекова – я пролетел по Орджоникидзе, свернул на Громова у церкви и тормознулся как раз на мостике через нашу речку. Надо было подождать Заху. От речки веяло прохладой, перезвон колоколов церкви перекликался с грохотом сцепляемых вагонов. Прислонив велик к оградке мостика, я нагло любовался красивыми девочками, что шли мимо. И поймал себя на мысли, что та, которую я видел в окошке, была всё равно красивее. Девочки, пройдя мимо меня, успели подняться до самой церкви, когда наконец-то сверху показался Заха. Даже тут, на спуске, он плёлся. Жуть. Но, поравнявшись со мной, не остановился.
– Догоняй! – крикнул он и проехал в сторону вокзала.
– Легко, – вскочил я на велик и, в момент обогнав его, свернул направо.
Как же эта улица называлась-то? Все по-разному говорили. Кто – Привокзальная, кто – Кирова, кто – Амет-Хана Султана. Хотя нет. Тогда она была точно Кирова, помню табличку. Уже потом её переименовали в Амет-Хана Султана. А уже потом ещё как-то. Вот путаница! Будто нельзя одно название оставить. Но это всё мелочи, я же ехал к котельной, что стояла тут, недалеко. Там работал мой дядька Яков. Весёлый мужик. Вот он как никто другой понимал нас, пацанов. Любил рассказывать про своё детство, полное приключений и происшествий. «Если лето прошло, а коленки и локти у тебя не царапаны, а уши не дёрганы, то, значит, лето ты просрал», – говаривал он, приводя в ужас мою мамку, которая всегда говорила, что он портит меня. «Видишь, мама, не испортил он меня», – улыбнулся я, достал телефон, зашёл в галерею и отыскал фотку, где мама и дядя Яков стояли рядом. Нет их давно, но я всегда люблю вспоминать, как частенько, сидя дома, когда Якову было уже под девяносто и жил он тоже тут, у своего сына, моего двоюродного брата соответственно, мы с ним вспоминали мои подвиги, о которых он знал и которые покрывал. А мамка, в ужасе всплеснув руками, восклицала: «Убить тебя мало, Яковушка, балбес бандитский!» – и, отвесив ему подзатыльник, уходила на кухню. А мы продолжали вспоминать. Думаю, поэтому он так много и прожил, было ему что вспомнить.
Вот и в тот день, оставив у него в котельной велики, мы пошли на «железку». А уж тут было чем поживиться. Да и на нас, мелких, внимания особо не обращали. В те годы не возили всё на фурах. Возили по «железке». И поезда шли бесконечным потоком. Чего только там не было! С Арсюхой чего только мы тут не стырили! Но сегодня его не было. Не выпустили. И я даже не надеялся, что с толстым Захой у меня хоть что-то да выгорит. Но всё же надеялся. Но сначала надо было подняться на старинную водонапорную башню и оглядеть вокруг всё.
Башня была старинная. В городе было несколько таких. Но другие уже не использовались по назначению. А эта работала. На этой красивой старинной башне, украшенной то ли окнами, то ли бойницами, сверху был нахлобучен огромный бак. Забраться на него было нетрудно – он снаружи, как паутинками, был окружён ажурными формами и лесенками. Вскоре, пробравшись внутрь башни, а оттуда по наружной лестнице на самую верхотуру, мы сидели на баке. Бак, несмотря на жаркий день, был прохладный. Видимо, был полон воды. Зато арматура и лестница были раскалены, руки обжигало, пока лезли. Теперь же, наверху, было так безмятежно хорошо! Дул ветерок и жарило солнышко. Бескрайняя гладь моря плескалась почти сразу же за железной дорогой. Сразу после десятков огромных разнокалиберных бочек. Там, кажется, хранили нефть. Мне очень нравилось тут сидеть, я представлял себе, что я рыцарь и сижу на вершине башни. Тем более что рядом располагалось старинное здание депо, похожее на средневековый замок. Или это было не депо. Но что-то там точно было.
– Глянь, пшеницу везут, – оказывается, Заха не так размяк, как я, – целый состав.
– Где, где? – замотал я головой.
– Да вона же, – ткнул он пальцем на заползающий на станцию состав, состоящий из необычных, скошенных с боков вагонов.
– А с чего ты решил, что зерно?
– Так там написано, да, – Заха посмотрел на меня как на идиота.
– Нам-то что с того? – равнодушно зевнул я и вновь уставился на море, сливавшееся с небом, сегодня они были одного цвета.
– Ты только на велике гонять можешь, – усмехнулся он, – а тут не догоняешь.
– Ну, тупой я, и чё, – усмехнулся я.
– А то, что стырим пшена с полмешка и пихнём Юрке, голубятнику.
– Так крышки ж закрыты у вагонов.
– Так ни фига они не закрыты, они прикрыты. Вон, видно.
– Мозги варят, – я вскочил и, с трудом держась за перегретое железо лесенки, стал пробираться вниз. Заха пыхтел следом.
Мы быстро спустились, сбегали в котельную. Раздобыли там, в хламе, какие-то небольшие мешочки и айда обратно. Забравшись на один из вагонов, мы не без труда откинули раскалённую на солнце крышку. Из трёх крышек, что были на каждом вагоне, две мы не смогли открыть. А вот третья поддалась! Наполнив мешочки, мы, предварительно вернув крышку на место, осторожно, дабы не попасться, добрались до своих великов и покатили к Юрке. Его дом был на Дежнёва, на самой крайней улице, у самой подстанции. И его было легко найти. По голубям да по голубятне. Сбыв ему за полцены нашу добычу, мы довольные прокатились за мороженым, и я счастливый ехал до хаты медленно и вальяжно. Ехали мы опять мимо того дома, где мы с Арсюхой кувырнулись. Я краем глаза увидел мелькнувшее в окошке личико, и у меня моментально созрел план. У магазина стояла бабуся с корзинкой, полной разных букетиков. Тогда я не придал этому значения. Но сейчас понял, на что я потрачу часть вырученных денег. Как только Заха скрылся за углом, отправившись до хаты, я вновь вскочил на велик. Купил у бабуси букетик и, подъехав к тому самому едва возвышавшемуся над землёй окошку, положил его так, что цветы прижимались к стеклу. Постучал по стеклу и моментально вихрем полетел вниз по улице. Вот только не помню, что за цветы были.
В этот момент меня, стоящего во дворе облокотившись о машину, вернул в настоящее звонок:
– Ты чего битый час во дворе у машины стоишь?
– Да вот не могу вспомнить, что за цветы были в том букетике, что я тогда дарил тебе у окошка.
– В том букетике, что ты подбросил тогда мне к окошку, герберы были, кажется, пионы, ирисы, не помню уже, – голос в трубке стал ехидным. – Поднимайся, вместе вспомним. А я-то думаю, чего он битый час во дворе торчит.
Я, улыбаясь, поднял голову, поймал взглядом знакомый силуэт в окне десятого этажа и направился в подъезд.