Сам Сатана играл на саксофоне, тогда, стоя на крыше самого высокого здания. Кажется, это была не просто мелодия, а фраза, вырванная из диалога с луной. Та, в свою очередь, отвечала ему тихо, но настойчиво ударными, слегка за спиной и сбоку.
Внизу простирался Город. Одна сплошная слегка живая масса. Саксофонист всегда с лёгкостью приравнивал это явление к голоду. И, как всегда, - чёрные здания с тоннами глаз, которые светились и спали. Дороги с вечным кровеносным давлением, не было ни минуты, чтобы путь был пуст. И как это всё отражалось под плотно сжатыми веками музыканта! Всего лишь мелодия - и вот уже едет пожарная машина.
А глубоко внизу, у подъезда, стоял мальчик в пижаме. Он не видел того, кто играет, но слышал звуки с небес. У него уже болела шея так стоять, высоко подняв подбородок, всматриваясь в блики света в окнах. Он понимал, что случилось нечто, и ещё бы понять, что именно.
Сам Сатана играл на саксофоне, тогда, опершись ногой на выступ. Некий ритм увлекал его в импровизацию. Это был спор с судьбой. Та отзывалась в его сознании флейтой.
А из окон на ребёнка посыпались стёкла. И это на самой напряжённой ноте. Он всё ещё помнил полный визга голос и дрожащие руки, что выставили его за дверь и буквально спустили с лестницы кубарем. Мальчику было обидно, но он смотрел замутнёнными глазами вверх. Было необдуманно жарко. Стеклянная пыль покрывала голые ноги. До приятного низкий вибрирующий звук сбил осколок с намеченного пути в лоб.
Город дышал. Но получалось, что в каком-то районе, там, где у человека губы, происходил творческий процесс. Мышцы свело судорогой. Город плевался.
Сам Сатана играл на саксофоне тогда, наклонившись вперёд над пропастью неба. Это был гром во плоти, то, чего так не хватало. А небо отвечало ему глухими клавишными, низвергаясь на него.
Вода текла по лицу мальчика. За его спиной какие-то люди поливали из шлангов дом. Казалось, идёт дождь. В пустом сознании формировалось решение. Рваные окна плакали чёрным, конечно же, дымом и визгом. Взгляд мальчика уже ничего не фиксировал. Небо давно поглотило его и звук.
Город плакал. С клубной музыкой, разбросанной тут и там по организму, ему приходилось плакать, полупьяному и голодному, в предвкушении чего-то съедобно-сенсационного.
Вся проблема, оказывается, заключалась в том, что даже Сатане нужен вдох. Саксофон замолчал, ударные стучали сердцем, флейта подвывала в дыхании, и клавишные продолжали капать. Только ведущая тема пропала – мысль.
И именно в этот момент под взрыв очередного стекла мальчик бросил своего зайца и побежал. Его не могли остановить, ведь кто вообще обратил внимание на стоящего и мешающего мальчика. Ребёнка, вбежавшего в ад, в лапы самого…
А мальчику не было дела до Города. Он просто поднимался всё выше и выше под шум. Сирены, машины, ссоры – своя музыкальная прелесть. Ребёнок пробежал свой этаж, как по воспалённому сознанию. Всё выше-выше.
Крыша
Сам Сатана играл в ту ночь на саксофоне, стоя на крыше. Он собирал дань. И мелодия, болотно-радостная, указывала дорогу душам, да, наверное, и Городу.
А потом ударные дали финальный аккорд, и здание рухнуло. Под музыку. С улыбкой. Сам Сатана летел вниз головой, об камни разбиться.
Только
Его душа продолжала играть на саксофоне. Запрокинув лицо, он смотрел в небо и наслаждался мгновением искусства. А в его остекленевших глазах отражался мальчик, который босиком бежал всё выше и выше и выше, куда-то в зрачок.
А город остался жить.