Моя бабушка родилась в 1933 году и провела детство на Среднем Урале, в селе Асово, Березовского района Пермского края (в то время - Молотовской области). Её отец всю жизнь работал бухгалтером в леспромхозе, а мама была домохозяйкой. В семье было четверо детей, где моя бабушка была самой старшей.
Так как это было обычное село, по сути, малосвязанное с внешним миром, то о начале войны узнали по радио. Этот день ей запомнился очень хорошо - был выходной. А по выходным люди после работ в колхозе собирались и устраивали гуляния. Село Асово находилось на берегу небольшой речки, и весь народ там собирался по праздникам.
Дальше продолжу рассказ с её слов от первого лица, но со своими вопросами:
"Вдруг что-то случилось, и все резко так побежали, закричали, кто понёсся вброд через реку, кто куда. Мы понять не могли, детьми ведь были совсем, я тогда ещё в школу не ходила даже. Потом услышали это слово — война. Как ножом по ушам резануло, все плачут уже. И кто-то потерял косынку красную, её на дерево прицепили, и вот это мне запомнилось. Образ такой — пустая площадь, и красная косынка на дереве висит.
— То есть по радио передали, и все узнали?
— Да, по радио или по телефону — кто-то пришёл и передал людям. Я не видела и не слышала, просто помню, как сразу все начали бежать, все в крик, в плач.
— Какие были ожидания у людей от этой войны? Думали, что быстро победим, или кто-то сомневался?
— Об этом не говорили вообще. Конечно, всем хотелось, чтобы кончилось быстрее. А о поражении вообще не помню, чтобы кто-то думал, все знали, что будет победа.
— Когда началась мобилизация?
— Сразу после начала войны, забирали в основном молодёжь. Мы жили на дороге, мимо очень скоро начали проезжать целые колонны на лошадях, видимо по пути в военкомат. И всегда мимо нас проходили ночью, поэтому мы часто просыпались. Помню, встаю среди ночи, выглядываю в окно и вижу: всё едут, едут. Плач женский, кто-то частушки пьяные поёт.
— А когда забрали твоего отца?
— В августе. Хотя ему было уже сорок лет, в таком возрасте уже в Трудармию только забирали. Но его забрали на фронт. Он воевал в Гражданскую войну, у него награды есть, наверное, уже офицером был ко времени призыва, поэтому и забрали. Но точно я не знаю.
— В твоё село эвакуировали людей из центральных районов?
— Да, уже осенью первые эвакуированные приехали. У нас были в основном ленинградцы, несколько человек из Украины и две семьи из Эстонии. Они приехали — для нас это были люди как с другой планеты. Деревенские дети были одеты очень скромно, да что тут говорить — очень бедно, как дети из произведений Некрасова. Эвакуированные дети были так красиво одеты все, мы им завидовали сильно. Все в шубках, шапках, рубашечках. А у нас ничего этого не было, даже гамаш не было, даже обуви нормальной. И потом стали их распределять по квартирам, у кого больше одной комнаты — к тому их подселяли. И почти в каждом доме эвакуированная семья жила.
— Какие у вас были отношения с эвакуированными?
— Не было никакой вражды, дружили мы с ними, помогали чем могли. Много среди них было добрых людей. Мне вот запомнилась из них фельдшер, даже имя помню — Матильда Савельевна. Пожилая женщина, всегда с чемоданчиком. Если кто-то заболеет, то в окошечко к ней постучат, и она в любую погоду, и в дождь, и в снег, и ночью, и рано утром, шла и оказывала помощь. Ну, сдружились с детьми, конечно. Они были детьми активными, вели себя куда раскованнее нас, выступали на концертах. Так же баловались, как и мы, мальчишки что-то там мастерили, какие-то бомбочки делали, пугали нас.
— Кем ты хотела стать в начальной школе?
— Лётчиком. — смеётся — потому что имя Чкалова тогда на всю страну гремело, вообще эта профессия была очень престижна. Я только один раз в жизни тогда самолёт видела — какой-то «кукурузник» у нас на поле аварийную посадку совершил, и всё равно хотелось. Не стала в итоге — учителем всю жизнь проработала.
— Расскажи о главных трудностях войны.
— Хлеб был по карточкам, вот не дай бог карточку потерять, это значило, что вся семья без хлеба останется. Вообще, питание было главной проблемой, очень хотелось чего-то вкусного. Я до войны только два раза конфеты попробовала — «подушечки» и халву. А во время войны очень тяжело было с едой. Мама сразу продала своё пальто, купила корову, так что у нас хотя бы молоко было. А так, картошку в основном ели, больше и не было почти ничего. Вот летом дети из леса не выходили, грибы и ягоды собирали. У каждого был какой-то свой секрет, допустим, полянка, где земляника растёт, и больше никто не знал про него. Одежды было мало — всегда все ходили в заплатах, перешивали по сто раз, нового почти ничего не было. Хотя была помощь от американцев, в наше село несколько раз посылки с одеждой приходили, нам тоже доставалось.
— Ты напрямую столкнулась с голодом?
— Конечно, еды не хватало, приходилось что-то придумывать. Крапиву собирали, рубили в корыте, такая «сечка» получалась. Во-первых, присыпали туда ещё что-то, кур этим кормили. А во-вторых, муки же не было — добавляли сечку в муку, пекли что-то наподобие булочек, называли «аляпушки». Невкусные такие, противные. Потом ещё на пшеничных полях росла такая трава, похожая на хвощ, мы её «пестиками» звали. Мы тоже её собирали, пироги стряпали, запеканки делали. Но в городе, наверное, ещё хуже жилось, всё-таки у нас и куры были, и корова, и огород свой, и в лес ходили. А молоко ведь сдавали государству, в год триста пятьдесят литров надо было сдать, я помню, как мы всей семьёй эти тяжёлые бидоны на сырзавод таскали.
— А сколько литров давала корова в год?
— В день около десяти, получается тогда 3650 в год, где-то 10% всего молока отдавали.
— В чём коренное отличие между людьми времён твоего детства и теперешним поколением?
— Щедрость, наверное. Просто люди жили очень бедно, а всё равно делились всем, чем есть. Когда приехали эвакуированные, каждая семья им помогала, чем могла. Вот у нас был второй стол – мы его отдали. В итоге четверо детей делали уроки за одним столом, а потом за ним же ещё и ели. Есть было нечего – а всё равно делились с теми, кому было ещё хуже. Случай был: эвакуированная девочка заболела корью, учительница нам сказала — у кого есть клюква, — отнесите. Я взяла всю клюкву, которая у нас дома была да отдала, никому не сказав. Потом мама меня сильно отругала. Ещё в школе однажды сделали объявление — собираем деньги на постройку танков. Кто пять рублей у родителей выпросил, принёс, кто десять. И одна девочка принесла 100 рублей — очень солидные деньги по тем временам. Но дело в том, что она тоже без спроса взяла у матери, и ей влетело потом, конечно.
— Ты как-то работала на тыл во время войны?
— Да все тогда работали, и стар и млад. Как картошку копать — так всё село в поле. Сил-то не хватало, чтобы собрать вовремя, поэтому, когда заканчивали, уже мокрый снег даже падал. Тракторов у нас не было, взрослые лопатами выкапывали, а мы собирали. Мёрзли сильно. Мама ещё и на поле работала — пшеницу жала серпом. Мы к вечеру приходили втроём с братом и сестрой и в снопы собирали, ставили. Маленькие же были совсем — мне 9, брату 8, сестре и того меньше. Потом меня поставили на работу в колхоз. Там стояли ворота на дороге в колхозное поле, и я должна была их открывать, когда машина проезжает, и сразу закрывать, чтобы никто не ходил скотину туда пасти. Подшучивали надо мной тогда — маленькая девочка, и сторож! Кстати, всего две машины были на село. Грузовые, полуторки.
— Во время войны ты ещё и училась. Чем отличался учебный процесс от современного?
— Многого не хватало, потому что запасы канцелярских товаров быстро кончились, а новых не было. Особенно не хватало чернил. Тогда же писали ещё перьевыми ручками, которые надо было в чернильницу макать. К середине войны все чернила у нас кончились, достать было уже невозможно. Заменяли сначала разведённой в воде сажей, но так было неудобно писать, много клякс получалось, потом придумали разводить свекольный сок. Получался другой цвет, но писать было можно. С тетрадками были проблемы. Брали обёрточную бумагу, разрезали, сшивали, и получалось что-то наподобие тетрадей. Если и эта бумага у кого-то кончалась, то приходилось тогда газеты резать.
Учебников тоже не хватало, поэтому учителям приходилось импровизировать. Преподавательница истории, маленькая, худенькая женщина из эвакуированных, так интересно рассказывала, и всё без учебника. Идеально знала программу. Я до сих пор помню историю Древней Греции благодаря ей.
Учителя часто нам зачитывали статьи об успехах с фронта. Хорошо помню момент, когда учительница нам читала статью про подвиг Зои Космодемьянской. Статья называлась «Таня», потому что этим именем назвалась Зоя, когда её фашисты пытали. Весь класс притих, слушали, затаив дыхание, в конце статьи многие плакали. Ещё ввели предмет «Военное дело», учились первую помощь оказывать, с оружием обращаться.
— В село часто приходили похоронки?
— Конечно, война есть война. Главным человеком был почтальон. Все знали время, когда она идёт с письмами, и каждый раз всё село напрягалось, в каждом доме ждали, что она принесёт. Если письмо принесёт, то все рады. А если похоронка — то все в вой, и всё село уже знает, что в семье потеря. У моей подруги два брата погибли, ещё даже свадьбы свои не отыграли. Да очень много людей погибло, уже с первых месяцев похоронки начали приходить.
— Приходили письма от отца? Что он там писал?
— У нас толстая пачка писем хранилась уже после войны долгое время, но затерялась потом при переезде, к сожалению. Все письма же тогда проверялись, на всех конвертах стоял штамп: «Проверено военной цензурой». Прямо брали ручку и зачёркивали то, что солдат писал о боевых действиях или о месте, где он сейчас находится. Очень много было перечёркнуто в письмах.
Приходилось как-то ухитряться. Один раз отец написал: «Находимся в городе напротив пожарной». Сначала мы понять не могли, а у нас в селе напротив пожарной части находилась старинная церковь. Мать потом догадалась — город Белая Церковь. Если бы прямо написал — зачеркнули. Ну что ещё писал, о себе рассказывал, что можно было, в конце войны, уже из Германии цветочки засушенные прислал.
— В село отправляли раненых солдат?
— У нас даже школу в госпиталь переоборудовали, несколько человек с фронта там от ранений умерло. Почти всё село, помню, вышло встречать раненых, их везли на подводах, на лошадях от ближайшей станции. Люди скопились, и как только лошадь подъезжала, обступали и спрашивали: а вы там не видели — и называли фамилию, ушедшего на фронт. Писем потому что сначала не было, вот и спрашивали.
Был один случай: в паре километров от села ходили мы с подружками собирать малину, и там же в малиннике солдаты гуляли. И меня один молоденький солдат подозвал, говорит: «Возьми, девочка, корзиночку, ну возьми, пожалуйста, подарок от меня». Сам корзину из бересты сплёл. А тогда такое воспитание строгое было — ничего чужого домой не нести. И я не взяла, он расстроился так.
— Ты помнишь, как кончилась война?
— Рано утром, мы ещё спали, и нам — стук в окно. Часов шесть, наверное. И кричат — закончилась война. А радио тогда не работало, было два телефона в селе: один в леспромхозе круглосуточно работал, там сидела телефонистка, ей позвонили, она кому-то передала. И вот, бегали по селу с радостной новостью. Радовались все, хотя день был и прохладный, сразу митинг провели, весь народ собрался. У моей соседки был единственный сын, и она до конца жизни ждала его с войны. Пришла потом похоронка, но там не было написано даже, где он похоронен и похоронен ли вообще.
— Когда вернулся твой отец? Его сильно изменила война?
— Через несколько месяцев после окончания войны. Сначала радостный был, что домой вернулся, чувствовал себя победителем. Все вернувшиеся сначала сильно радовались. А вот потом, когда началась работа день за днём, когда на плечи все заботы домашние свалились, тогда и приуныли все. Отец сильно тогда сник, очень ему было грустно. Ещё начал молиться каждый день перед сном, до войны в Бога не верил.
— Как во время войны люди относились к религии?
— Пока сложностей не было, так никто не верил, а как война началась— так все в церковь. Были, конечно, идейные коммунисты, кто вообще не верил, но таких меньшинство — процентов 30. Помню, бабушка нам сказала, чтобы мы каждый день перед сном говорили «Господи, спаси папу». Я ей нагрубила тогда сильно, всякой дряни наговорила, мол, Бога нет, это всё выдумки. А ночью всё равно молилась. Может, поэтому из наших родственников все и вернулись, кто уходил
— Во время Холодной войны люди боялись начала войны с Америкой?
— Да также как сейчас было, везде рассказывали, какие американцы плохие, что у них там расизм, негров вешают. Мы говорили тогда между собой: почему нам негры не пожалуются? Мы бы помогли им революцию устроить!
— Как относились к Сталину?
— Да никто даже не думал, хороший ли Сталин, плохой ли. Жили да и всё. В каждом доме портрет висел на самом видном месте. Моя бабушка, правда, его не любила; когда на портрет смотрела — всё приговаривала: «У, Сталин-татарин».
— Почему она его не любила?
— Когда революция произошла, ей было 40 лет, у них было своё хозяйство. Не кулацкое, но довольно крепкое, скотина была, дом побольше, чем у нас. А потом дом отобрали, подселили на квартиру к кому-то. Понятно, что власть не любила.
— Из твоих родственников или знакомых кто-то был репрессирован в 30-е?
— Из родственников, к счастью, нет. Вообще, из села вроде бы только одного человека забрали, в тридцать восьмом году где-то. Сидели они с мужиками, выпивали. Он взял, да ляпнул: «Хороша советская власть — только в квашню нечё класть!» А один из их компании потом сдал его. Приехали да забрали. Уже потом, после распада СССР, его дети пытались выяснить, что стало, но так ничего и не добились. Но если он домой не вернулся, то понятно, что погиб.
— Какое у тебя сейчас отношение к личности Сталина и к его политике?
— Отрицательное. А какое ещё может быть отношение? Он столько людей угробил, столько от репрессий пострадало. С другой стороны, Сталин взял страну, разрушенную Гражданской войной, а после смерти оставил мощное, индустриализированное государство. Хотя такое количество убийств ничем нельзя оправдать, хоть три таких страны он построй!
— Какие у тебя во время войны были мысли по поводу того, что будет в послевоенное время?
— Я думала, что после войны сразу заживём. Вот мечта такая была — как кончится война, я сразу наемся колбасы и халвы. Маленькая же была ещё, вкусной еды очень сильно хотелось. А в первые несколько лет не было никаких таких отличий серьёзных мирного времени от военного. Ещё думала, что, когда Гитлера победят, то его закуют в клетку и по всем городам и сёлам провезут, что люди будут в него плеваться, камнями кидать.
— Как ты относишься к выражению «Можем повторить»?
— Нет, войны нам точно не надо. Народ столько пережил тогда, столько детей родителей потеряло, столько жизней порушилось. Такая нищета была, что и вспоминать страшно. Даже в нашем селе в одном столько людей погибло — ужас. Не надо ничего повторять."