Человек лежал на больничной кровати. Он дышал тяжело, хрипло, полностью сосредоточившись на выполнении этой работы. Грудная клетка мерно поднималась и опускалась, и вместе с ней поднимались и опускались сложенные на груди руки — бледные, перевитые синими венами.
Стоящие у постели умирающего пожилые мужчины молчали. Сквозь торжественную скорбь на их лицах проступала, как кожа сквозь театральный грим, скука. Время от времени кто-нибудь из собравшихся поднимал глаза и воровато оглядывался на часы, которые висели над дверью и ежесекундно щелкали стрелкой.
Человек, лежащий на кровати, вдруг забулькал горлом, и стоящие вокруг мужчины оживились, с интересом повернули головы.
— А, Николай Денисович, — просипел лежащий человек, узнав кого-то, — и вы здесь...
— Конечно, Владимир Иванович, — кивнул крупный мужчина в старомодном, утратившем форму синем костюме. — Мы все тут. Только Павлищева нет, но он уже несколько лет вообще никуда не выходит — говорят, артроз.
Старик в кровати издал неопределенный звук. Все ждали.
— Нет, — натужно произнес человек, собравшись с силами, — это не я умираю... Я-то что — так, пыль...
Кто-то попытался возразить, но умирающий сморщился, как от боли.
— Не я, — снова выдавил он. — Сам Александр Сергеевич умирает. Нет больше Пушкина. Кончился!
По щеке лежащего медленно скатилась маленькая мутноватая слезинка. Он судорожно вдохнул и больше уже не выдохнул. Люди вокруг кровати молча переглядывались, пока кто-то не догадался позвать медсестру.
— А ведь он прав, — сказал Николай Денисович в сгорбленную спину идущего впереди товарища. — Нет больше Пушкина! Скоробогатов был, кажется, последним пушкинистом.
— Скоро и все остальные кончатся, — ответил товарищ с одышкой. — И Лермонтов, и Некрасов, и...
Человек махнул рукой.
— Вот кто сегодня знает Тютчева? — вопросил он, остановившись. — Как тихо веет над долиной далекий колокольный звон... А Достоевского? А классическую музыку?
Николай Денисович тяжело вздохнул.
— Не травите душу, в самом деле, — ответил он, поежившись — вдоль больничной аллеи пробежал, срывая последние листья с деревьев, сырой осенний ветер. — И так настроения нет.
— Может быть, пора и нам сдаться, — задумчиво произнес товарищ, — и пойти в толстоведы?
— Это вы сейчас серьезно? — нахмурился Николай Денисович.
— А что такого? Принять правила игры. Мы с вами на территории какой больницы сейчас находимся, Николай Денисович?
— Имени Толстого.
— Да, имени Льва Толстого. А там, — товарищ указал рукой в сторону выхода, — какая улица?
— Толстого, кажется.
— Вам не кажется. Две остановки в сторону центра — площадь Толстого с памятником, понятное дело, ему же. Да прогуляйтесь по улице — в любом направлении! — сколько еще увидите таких памятников и мемориальных досок?
Николай Денисович поморщился, но промолчал.
— Кого изучают в школе? Чьим именем называют младенцев? Вы, Николай Денисович, с простыми людьми давно разговаривали? Молчите... Так я вам расскажу: люди считают, что Лев Толстой придумал чуть ли все на свете. Никого другого они не вспомнят. Я уверен, некоторые на полном серьезе думают даже, что Толстой и музыку сочинял, и картины писал!
— Да ну, — не выдержал Николай Денисович.
— Так и есть, уверяю вас!
— Слушайте, — сказал Николай Денисович, взяв товарища за рукав, — а не помянуть ли нам Владимира Иваныча, как полагается? И Пушкина заодно, а?
---
Еще рассказы и сказки:
- "Светлана да Меланья"