Семейная быль
Перевязанная огромным пуховым платком поверх тоненькой шальки и старенького пальтишка девчушка бродила по двору, испуганно наблюдая за тем, как здесь хозяйничали немцы. Она не совсем понимала, кто они такие: в их хуторке раньше о них и слыхом не слыхивали, и знать не знали, пока не докатилась сюда печальная весть о войне. Страшное это слово очень быстро вошло в обиход взрослых, и детей, заполняя не проходящей ни днем, ни ночью тревогой все пространство человеческой души. От него веяло холодящим страхом, темным и беспросветным, как ночной чулан, и казалось, что оно, это слово, было насквозь пропитано дымом взрывов и пожарищ, кровью и слезами. Взрослые женщины, произнося это слово, плакали, их лица становились каменно-печальными, как у бабуни. Прежде, чем ее глаза наполнялись слезами, у нее начинал подергиваться уголок рта, а рука торопливо нащупывала завеску, чтобы уткнуться в нее лицом.
Прошлым летом Нюсе исполнилось пять лет. Но она на всю жизнь запомнила, как кричали в голос бабуня, соседка баба Фрося и ее дочь, тетка Санька. И то ли на крик, то ли сами по себе сбежались в их курень прадедовские родственники: бабка Уляша и бабка Марфуня, приходившиеся бабуне золовками, и тоже давай в голос причитать, как по покойнику. Девочка ничего не могла понять: всегда веселая ее бабуня сделалась каменной, будто неживой: ее глаза смотрели мимо нее, любимой внучки, как будто ее не замечая. Раньше всегда приласкает, накормит, а тут - сколько времени сидит на порожке, будто онемела и только теребит край «завески», расправленный на коленях поверх оборчатой юбки. Так и прошел первый день войны.
С мыслью о войне пришлось смириться: люди ко всему привыкают. Бабуня так же рано уходила на наряд в колхозное поле: как раз хлеба подошли, и надо было убрать урожай. Мужиков из хутора забрали на войну, остались женщины и дети, да немощные старики. Бабуня была главой большой семьи: пять девчат растила сама, без мужа: погиб ее Иосиф еще в первую мировую. Тогда тоже с немцами бились. Старшая дочь Мавреша работала в соседней Каменке, совхоз дал им с мужем общежитие. Была Мавреша Нюсе крестной, и баловала ее: покупала к ее приходу в поселковом сельмаге карамелек-«подушечек», пряничек, еще какую-нибудь приятную мелочь, и когда бабуня с внучкой приходили проведать ее, одаривала свою крестницу припасенными гостинцами. Но это было уж после войны. А войну три бабунины дочери прожили в дедовском курене на северной окраине Леонова, под высоким бугром, на котором располагался хуторской погост.
С этого бугра на следующее после начала войны лето и нагрянули в хутор немцы. Ехали велосипедисты, пылили по проселочной дороге мотоциклы, а за ними тяжело фырчали машины, крытые брезентом. Слава Богу, бабуня была дома: в поле работать уже не выходили. О том, что немцы скоро займут хутор, женщины догадывались – по отступающим солдатам, которые, опустив головы, шли и шли мимо двора, через леваду, на восток.
Бабуня приняла решение схорониться в «выходе», их было два под домом: один для зимнего хранения овощей и всякой снеди, а другой- ледник- для хранения продуктов в летнее время. Забрались, сойдя по глинобитным ступенькам на такой же обмазанный глиной пол, прикрыли за собой дощатую, накрытую сверху плотной холстиной двёрку. Постелили одеяла, тряпки на дощатый ларь для картошки.
Немцы с шумом и гоготом заняли курень, и не преминув по-хозяйски обойти новые владения, обнаружили спрятавшихся в погребке. Солдат, расплывшись в недоброй улыбке, словно нашел клад, наставил автомат: «Weg!» Языка не знали, но поняли, что надо выходить.
Выбрались из подвала, дрожа от страха. Нюся хваталась ручонкой за бабунину юбку. Заплакала. Но взрослые шикнули на нее, а бабуня, обхватив головенку, пыталась закрыть малышку пышными складками своей казачьей одежды. Немцы показали на курень, запретив туда заходить: «Nach Haus! Nicht!» И бабуня повела девчат в сарайчик, предварительно указав пальцем на низенькое строеньице типа землянки, где держали кур. Там и прожили всю оккупацию, почти до самого Рождества.
Дни шли медленно, в голоде и постоянном страхе. Пугал немецкий язык –непонятный, картавый, похожий на вороний крик. Пугала отрывистая, грубая, чужая речь. Бабуня наказывала внучке сидеть в погребе или сарае и не высовывать носа. Но разве столько времени усидишь: лето пролетело, осень пережили, и наступила зима…
Иногда Нюсе разрешалось выйти из землянки на воздух. Повяжут ее пуховым платком –узлом на спинку – так теплее в худой, изношенной одежонке...Во дворе интересно. Немец кашеварит прямо на костре в большом чане, пахнет вкусно - мясом. Голова кружилась от голода. Зачастую в сарайке, где спасалась семья бабуни, было шаром покати. Оккупанты съели всех кур, поросенка и свиноматку, сами доили корову, и лишь иногда бабуне удавалось какую-то капелюшечку надоить украдкой, когда во дворе было безлюдно. Тогда Нюся пила из щербатой кружки парное молочко. Бабуня как-то ухитрялась готовить похлебку и даже печь хлебушек из какой-то прогорклой крупы с лебедой или растущей в леваде крапивой. Где она брала крупу - одному Богу известно, но были ли у нее какие-то одной ей ведомые ухоронки. Летом, рискуя жизнью, ходила с соседкой в поле собирать колоски, а поля-то все были заминированные, сколько людей полегло, подорвавшись на минах! Да и немцы не поощряли, чтобы жители ходили по окрестностям, могли хладнокровно пристрелить, если попадешься им на глаза.
Немец, увидев девочку, поманил ее пальцем: «Comm!» Но Нюся помнила бабунин строгий наказ и быстро побежала в свою землянку. Немец одним прыжком догнал ее, схватил за узел платка на спине и, улыбнувшись, совсем, как дед Василий - бабунин брат, протянул шоколадку. Нюся заплакала, и взять не могла - не смела. Тогда немец сам вложил плитку в детскую закоченевшую от холода ручонку. И резко повернувшись, ушел.
Принесла гостинец, покрасневшую ладошку. Бабуня всплеснула руками, схватила шоколадку, побежала во двор - пыталась вернуть немцу его угощение. Но тот не взял - oдно талдычил: «Kinder! Ich Habe zwei Kinder!» Бабуня поняла, что он говорит о своих детях, и смилостивилась, разрешив внучке съесть немецкий шоколад. Нюся отламывала от плитки по одному маленькому квадратику в день, растягивая удовольствие…
А Нюсину маму война застала у сестры Раисы на дальнем хуторе. Она пришла к ней за помощью, с маленьким сыном, сама на сносях -последний месяц дохаживала третьим ребеночком. Вместе легче переносить трудности. Раиса в начале войны овдовела, была бездетной, до войны работала учительницей и получала зарплату. Татьяна бедствовала - муж попался ей непутевый, гулящий, денег в семье не было, детей кормить было нечем. Не успела обжиться на новом месте, стали слышны разрывы снарядов - фронт приближался к хутору, оказавшемуся на самом острие наступления наших войск. Татьяна разрешилась от бремени раньше положенного срока, явив на свет Божий крикливого сынишку в аккурат на Михайлов день, 21 ноября.
По иронии судьбы в это самое время началась операция Малый Сатурн по созданию внешнего кольца окружения немецких войск под Сталинградом, и на целых полтора месяца завязалась кровавая битва за стратегически важный железнодорожный узел, расположенный в нескольких километрах от хутора Фроловского. В хуторе еще хозяйничали немцы. Но по их тылу уже не раз «прогулялись» наши -механизированная мотоциклетная бригада разгромила немецкий аэродром, дислоцируемый в нескольких километрах от хутора, да и кавалеристы-разведчики своими набегами не раз наносили ощутимый удар не ожидавшим немецким зенитчикам, охраняющим железнодорожную станцию, по которой шли эшелоны на Сталинград. Все это уже всполошило немцев, заставило их по-настоящему нервничать, и зло они срывали на всех, кто попадался на их пути.
Новорожденный малыш, будто чувствуя еду, кричал сутками, не давая маме продыху. Трехлетний Ваня был послушным ребенком, не докучал взрослым, его надо было только вовремя покормить. В один из дней Ваня гулял во дворе. С улицы его было не видно среди высокой травы, росшей по обочине дороги. Соседский мальчишка, озорной и хулиганистый Леня, был постарше лет на пять. Как он удосужился бросить камень в проезжающий мимо немецкий легковой автомобиль с открытым верхом, да еще при этом попасть прямо в стекло- ведает один Бог! Немец, управлявший этим автомобилем, был вне себя, выбежал из машины и погнался за ним. Эту сцену наблюдала мать Лени, соседка Ольга, которая не растерялась и, спасая своего сына, приказала ему спрятаться в траве, а сама показала немцу пальцем на Ваню, бродившего по своему двору и ничего не подозревающему. Немец подбежал к ребенку и стал бить его ногами, обутыми в сапоги с коваными подковами. Малышу бы хватило всего одного удара, но немец не мог остановиться - бил до тех пор, пока не выдохся. Выбежали мать и тетка Вани, но ничего сделать уже не смогли- увидели только, как немец, сделав свое гнусное дело, удалялся к машине с разбитым стеклом. Они бросились к бездыханному ребенку, занесли его в дом, но удары немца по беззащитному ребенку оказались совместимы с жизнью. Через трое суток Ваня умер, не приходя в сознание. Его похоронили прямо в саду, который казаки называют левадой. Его маленький могильный холмик напоминает мне о войне, о немцах, среди которых были люди и нелюди.
21.06.2016.