Она помнила себя еще совсем маленькой. Как она резвилась на зеленой поляне с другими малышами, кувыркаясь через голову в мягкой траве, носилась взапуски со сверстниками, пыталась заигрывать со старшими, но те строго одергивали ее, не прерывая моциона и не теряя солидности. А совсем старшие стояли в стороне небольшими группами и о чем-то оживленно беседовали, глядя на своих расшалившихся воспитанников.
Потом она уставала от игр и подходила туда, где ее ждали. Смотрела прямо в глаза тому, кого любила больше всего на свете, и видела в них такую же любовь. Ей обязательно давали что-нибудь вкусненькое, и они вдвоем шли домой, болтая по дороге ни о чем. Вернее, разговаривал только Он, то журя ее за непоседливость и непослушность, то расхваливая за резвость и сообразительность. Она же слушала эти рассуждения молча и терпеливо, думая лишь о том, чтобы скорее дотопать до дому, поесть и завалиться на мягкую постель…
Она помнила себя подростком – угловатым, длинноногим, нескладным. Ее частенько поругивали за своенравие и ветреность, но так же любили и ласкали, и угощали мороженым и вкуснейшими пряниками. А сама она была всегда без ума от Него, старалась ловить каждый Его взгляд, каждое слово, хотя поначалу не все понимала. Понимание пришло позже. Правда, говорить она так и не научилась. И это мучило ее все жизнь. Впрочем, сама она ни разу не встретила на своем долгом жизненном пути говорящей собаки. Это как-то успокаивало, освобождало от ненужного комплекса. Но все равно порой было грустно.
Помнила она, как становилась взрослой. Ее тогда записали в школу. Ну и бестолочи же были некоторые из учеников, с которыми ей пришлось общаться! По десять раз учитель повторял им то, что она схватывала на лету. А как был доволен Он, как светилось радостью Его лицо, когда слышал похвалу в ее адрес, когда видел, как понятлива Его воспитанница, как хорошо она выполняет все задания учителя. Кстати, тот был довольно строгим, и, надо в этом себе признаться, она его побаивалась. Может, потому и училась хорошо. Экзамен, как сейчас помнит, сдала одной из первых, хотя в школу поступила, когда занятия уже шли вовсю. Видела, как Ему вручили какую-то бумагу, а ей самой дали красивую медаль. Она потом надевала ее несколько раз вместе с другими, полученными позже.
Она сразу решила: сделать все, как надо, чтобы не расстраивать отца. Отца?! Почему она сказала «отца»? Ведь Он не был ей отцом. Конечно, сейчас даже смешно вспоминать об этом. Какой же глупой она была тогда! У Него никогда не было хвоста, Он ходил только на задних лапах (ну разве что изредка, во время игр, бегал с ней на четвереньках), никогда не разделял ее радости по поводу найденной в кустах косточки и, что самое странное, никогда нигде не делал меток, хотя был таким большим и смелым.
Нет, Он не был ей отцом. Он был хозяином – так объяснили ей, несмышленой, старшие собаки. Хозяином, которого надо слушаться. Он тоже всегда этого хотел, но Он не был таким хозяином, которых ей приходилось встречать: злых, раздраженных, вечно кричащих на своих четвероногих. Однажды на прогулке она спросила одного эрделя, почему он не слушается хозяина, хотя тот уже весь покраснел и вот-вот начнет, пожалуй, драться? И что он ей ответил! «Он считает меня тупым и упрямым и вечно недоволен мною. Ему нет дела до моего настроения, а может, у меня живот болит или просто нет желания выполнять его дурацкие требования! Ну а раз я тупой, то я и делаю вид, что ничего не понимаю. Иногда это даже забавляет!»
Да, когда-то по молодости лет она называла Его отцом. Но потом все чаще и чаще стала применять слово «хозяин». Так говорили все собаки, и ей просто надоело ловить насмешки в их глазах, отвечая на вопрос «с кем пришла?» В конце концов, она поняла, что название – это не главное. Суть – гораздо важнее. Любому понятно, что означает возглас «фу!» Но на деле-то это полная бессмыслица: разве недоеденная кем-то и выброшенная котлета – это «фу»? Тут и щенку понятно! Но люди хотят казаться умнее собак. Что ж, надо быть умнее людей и дать им то, чего они хотят. В этом – залог бесконфликтного существования. А некоторые умники до этого сами дойти не могут и получают ремнем по спине. Простая житейская мудрость, а как, порой, поздно она приходит!
Вообще-то, у Хозяина семья была большая: Он сам, Его жена, тоже добрая, как и Хозяин, но почему-то считающая себя Хозяйкой, а ведь ее просто раньше взяли, и это не очень-то основательный повод считать себя главной. Ну да, Бог с ней, спорит тот, кто глупее. Не зря же все соседи по дому, где они жили, называли умницей именно ее, а не жену Хозяина! О чем-то это говорит!
Еще были у Хозяина детеныши. Первый появился раньше, а вот второй родился уже при ней. Помнится, когда его принесли домой – странно, но рожают люди почему-то не дома – она подошла и облизала этот голый теплый комочек. Своих щенков у нее тогда еще не было, но что-то подсказывало ей сделать именно так. Хозяин и его жена засмеялись, но детеныша своего убрали, а зря – их надо вылизывать долго, и особенно животик и под хвостом. Тьфу ты, хвоста-то ведь у него не было!..
А потом он подрос, и она с ним была вместо няньки. Ну, к тому времени она и сама уже побывала в роли матери, так что знала, как обходиться с этими назойливыми существами. Бывало так и норовил залезть лапой прямо ей в пасть или в ухо. Ну что ты будешь делать! Начнешь его всего вылизывать, а он визжит, но видно, что нравится.
Странно, что не всем людям доставляло радость, когда лижут их детеныша. Бывало, во время прогулки подойдешь к чьей-нибудь коляске с карапузом да начнешь его облизывать от подбородка до макушки, так мамаша так закричит, будто кто ее отпрыска слопать собирается. Ну, ясное дело, в такой ситуации лучше отойти, а то и самой достанется, и Хозяину такое выслушать придется!..
А уж как она со своими возилась! Было их восемь. Нет – шесть. Или – десять. Да разве сейчас вспомнишь! Ну и неугомонный же народ эти щенки! Все время их корми, вылизывай. Поначалу нравилось, конечно, и гордость даже была, вот, мол, сколько – и все мои, но потом уже и надоедать все это стало. Особенно по ночам: тебе спать хочется, а этой ораве есть вдруг приспичит. Ну и приходится делать вид, что ничего не замечаешь, и даже глаз не открываешь для пущей убедительности. А они визжат, лезут. Тогда Хозяин встает и всех кормить начинает какой-нибудь вкуснятиной: молоком там или кашей. Порой слюнки бегут: так хочется встать да самой всю тарелку и вылизать… Но нельзя же себя выдавать…
А потом эти щенки и вовсе наглеют: как зубы у них вырастают, кусаться начинают, а куда от этих пискунов в квартире убежишь, да и по комнатам бегать Хозяин не особенно разрешает. Но тут, к счастью, начинают приходить какие-то люди, и всех щенков уносят. Вот блаженство-то настает! Правда, когда последнего забирают, грустно становится. Вроде бы и лучше без них, а все равно грустно.
А как любила она гулять с Хозяином по лесу! Нечасто, правда, это случалось, но уж, зато отрывалась на полную. Как молодая, носилась по кустам или сугробам – это смотря когда все происходило – совала нос в каждую дырку в земле и под каждый пенек. Сколько запахов: новых, разных и только приятных! Уж это не город, где постоянно чихать приходится, чтобы нос прочистить! Ну, конечно, на ходу, бывало, и проглотишь что-нибудь незаметно от хозяина. Нет, в городе она была образцовой собакой, и чтобы поднять с земли и съесть, как бы вкусно это ни было, - это никогда и ни-ни… Но лес – это совсем другое, здесь какие-то внутренние голоса и силы оживали и требовали от нее того, чего никогда порядочная собака себе не позволит в порядочном месте.
Хозяин же сам в такие моменты всегда был занят. Вместо того чтобы, как она, носиться по кустам или кидать ей мячик и бегать за ней, пытаясь отобрать его, он собирал какие-то растения, чтобы унести их домой. Эти растения назывались грибы и ягоды. Ну, с ягодами-то еще понятно: она сама с удовольствием слизывала их у Него с руки, а когда Он предлагал ей собирать их самостоятельно, тактично отводила взгляд в сторону, как бы давая понять, что, мол, за каждой ягодкой не накланяешься. Грибы – те были покрупнее, но совершенно невкусные, и в их сборе смысла уж точно никакого не было.
Впрочем, каких только причуд нет у людей! Обсуждать их интересно, а осуждать бессмысленно. Главное, что Хозяин любил ее и уважал. Поводок брал только для вида, да и ошейник-то не всегда на нее надевал. А и зачем было? Уж в недисциплинированности ее никто не мог упрекнуть. Доверял, конечно, он ей сильно. Даже на работу брал с собой одно время. Поручили Ему охранять какой-то двор. Ну а какой из него охранник, когда днем – работа, да еще и ночью надо караулить! Так что приходилось все брать на себя. Они между собой так сразу и решили: Он будет в сторожке отдыхать и, если что, на помощь придет, а уж она глаз не сомкнет, но проследит, чтобы никто посторонний на их территорию даже не вздумал сунуться. Ну и пару раз случилось, что пришлось ей зубы показать: полезли, было, не торопясь, через забор двое, да по двору так спокойненько пошли… А тут она из тени вышла. Как они побежали! Едва-едва успела одного за штанину схватить, когда он птицей на забор взлетал… От досады гавкнула… и Хозяина разбудила, но Он не стал ругаться, что сон Его нарушила, а даже похвалил. Справедливый!
А сколько он с ней возился, когда она лапы о стекла резала – это чуть ли не каждый год бывало – или болела! Сам и уколы ставил. А она терпела: понятно ведь, что не со зла Он это делал, а добра ей желал…
* * *
Да, много всего за эти годы было. Приятно вспоминать. Порой даже щенком себя вдруг почувствуешь, захочется и попрыгать, и порезвиться, а силы-то уже не те. Вон и морда вся седая, и загривок побелел. А тут еще эта болезнь навалилась. Иногда ноги как ватные становятся, совсем их не чувствуешь, так бы и искусала их с досады. Но Хозяин укол поставит, и уже полегче становится. Правда, ходить почему-то совсем тяжело. А Хозяин в такие минуты смотрит и молчит. Ему бы отругать меня за неповоротливость, а он молчит. И хозяйка Его тоже ничего не говорит, иногда пошепчутся о чем-то, а лица грустные…
Вчера вон приезжал на машине доктор – живем-то на первом этаже, и все слышно, что за окном делается, - давал Хозяину какие-то бутылочки, пакетики, руками разводил, вроде как извинялся. Это все из-за меня. Сколько же я хлопот ему доставляю, даже стыдно!
А вечером Хозяин вдруг ни с того, ни с сего дал колбасы. Не кусочек там какой-нибудь – такое часто бывало – а много, несколько ломтей. Словно праздник какой. Пахло вкусно, но аппетита не было. Поела, чтобы Его не расстраивать. А то скажет, что разболелась некстати, да еще и привередничает.
А сейчас в доме тихо. Детей нет, но хозяева оба дома. Пойти лечь к окну что ли. Да что же это такое, ноги почти не шевелятся! Задние – так те словно и не мои. Нет уж, я доползу, Хозяина звать не буду. Вот так, вытянуться, когтями в пол и вперед… Эх, пол-то больно скользкий, не зацепишься… Еще раз, еще… Быстро уставать стала, а еще и до двери не доползла, только бы Хозяин не увидел… Ну вот уже и окно близко… А что это там за шум? Да это же машина, на которой вчера доктор приезжал! Снова, наверное, лекарства привез. Что от них толку! Просто мне надо полежать, а там все пройдет. Вот уже входят, а я еще до окна не доползла, ладно, чего уж теперь, пусть думают, что я тут отдыхаю. Ага, доктор сегодня не один. Встали, смотрят. А чего смотреть? А Хозяин почему-то сзади стоит и … Что это? У Него на щеках какие-то капли, а хозяйка так вообще лицо руками закрыла. Стыдно, наверное, за меня.
Так, доктор шприц достал. Укол, значит, хочет сделать. Но ведь уколы Хозяин всегда сам ставил! Что-то говорит доктору, а голос какой-то странный, незнакомый. Вот ко мне присел и прижался прямо головой. Никогда Он так при чужих не делал. А щеки-то, щеки-то все мокрые… И слова смешные говорит: «Бармочка, прощай…» Да никуда я от тебя не уйду, не переживай… Вот только окрепну немного, и снова на прогулку пойдем.
Встал, отошел. Видно, все-таки понял, что при посторонних так нельзя. Ну вот, наконец, доктор свой укол ставит… Вот сразу и лучше стало, как-то даже легко… и спать захотелось. А хозяева почему-то к стене отвернулись, и плечи у них у обоих как-то прыгают. Смеются, наверное, какая я беспомощная. А я все равно вас всех люблю… Вот только посплю сейчас немного и … все будет хорошо, вы не думайте, я вас не брошу, нечего было прощаться… прощать… проща…