Во многом благодаря своей детской влюбленности в Надежду Павлову, в ее талант, я пошел в балет. Когда через много лет об этом узнала, она в свойственной себе манере грустно пошутила: «Надо же, на какую каторгу я тебя обрекла!».
Красота, музыкальность и легкость ее танца поражали воображение, и я вырезал из журналов любые ее фотографии. Впервые я увидел ее по телевизору, и павловская эстетика стала для меня с тех пор эталоном.
Я старался не пропустить ни одного спектакля или праздничного концерта, которые в то время показывали по телевизору, потому что она обязательно в них участвовала, и я с нетерпением ждал каждого праздника.
Когда я уже учился в первом классе Тбилисского хореографического училища, Надежда Павлова приехала к нам на гастроли с балетами «Жизель» и «Дон Кихот». Порядки в то время были очень строгие, проходить за кулисы или смотреть классы посторонним категорически запрещалось. Детей это касалось в первую очередь. Но я так умолял одного из работников театра, что он позволил мне посидеть в классе, где занималась Надежда Васильевна.
Ничего более совершенного на тот момент я не видел и для себя решил, что должен достичь таких же высот. Успех Павловой был феерическим. Вместо объявленных двух «Жизелей» и «Дон Кихотов» устроителям гастролей пришлось добавить еще два спектакля, поскольку желающих посмотреть ее выступление было огромное множество. Театр был забит до отказа, и люди сидели даже на лестнице.
Спустя годы, когда уже учился в Москве, я старался попасть на все спектакли Павловой в Большом, а придя в театр, не пропускал и ни одной ее репетиции.
И вот в 1997 году мне предложили приготовить роль графа Альберта в балете «Жизель». Труппой в то время руководил Вячеслав Гордеев, и когда он спросил, с кем я хочу станцевать, я ответил, что только с Павловой. Зная, что Надежда Васильевна почти никогда никого не вводила в балеты, он улыбнулся и сказал: «Вот иди и договаривайся с ней сам». И когда я вернулся с известием о том, что она согласилась, Гордеев был удивлен: «Как же тебе это удалось?»
А я набрался наглости, подошел к ней и сказал: «Надежда Васильевна, мне дали “Жизель”, и я мечтаю станцевать ее только с вами». К моей безграничной радости она, не раздумывая, согласилась.
Мало того, она приходила на репетиции столько, сколько мне это было необходимо, и по двести раз репетировала со мной одни и те же поддержки. Римма Карельская, с которой она в то время работала, однажды удивленно спросила: «Надя, а когда ты последний раз так долго репетировала «Жизель»?» — «Лет двадцать пять назад, когда сама ее готовила».
Я прекрасно помню свое ощущение, когда я бежал по сцене к домику Жизели, чтобы постучать в ее дверь. Да, то был мой первый спектакль, и все для меня было внове. Но этого момента я действительно ждал всю жизнь. И несмотря на то что я очень люблю и уважаю всех моих партнерш, с которыми мне выпала честь исполнять этот спектакль, такого волнения, которое испытал тогда, мне ни разу не довелось ощутить снова. Ни одной Жизели в своей жизни я не добивался так долго!
Конечно, я исполнял с Надеждой Васильевной и другие спектакли: «Сильфиду», «Видение розы», «Шопениану», но «Жизель», к сожалению, станцевал лишь однажды.
Как-то после спектакля мне прислали огромный букет желтых роз, и прямо на сцене я преподнес его Надежде Васильевне. Она смутилась, грустно посмотрела на него и говорит: «Прощаешься, что ли?» — «Почему?» — «Розы-то желтые». У меня и мысли такой не было. Но этот спектакль оказался у нее и вправду последним.
Несмотря на то что после спектакля руководство наговорило ей множество комплиментов, высоко оценив ее танец, ни одного спектакля в Большом ей больше не дали. С тех пор я не люблю не только желтые розы, но и все остальные желтые цветы.
Эта женщина всегда казалась мне мистической. Она так сказала, и это сбылось... Но в моем сердце она навсегда останется идеалом, и я счастлив, что мне все же удалось к нему прикоснуться.