Простившись с Корнелием, Мефодий и Багров вышли из перехода. На ступеньках Меф остановился и присел на холодноватый мрамор. Нужно было все состыковать, осмыслить, разобраться. Мефодий был оглушен, но оглушен как-то затуманено. Сознание его защищалось, как это было после смерти Арея. Человек очень кратковременен в горе, если это не застывшее, давнее страдание, похожее на хроническую болезнь. Даже сквозь слезы, в самой искренней печали, человеку нередко и очень естественно хочется смеяться, есть, любоваться природой. Потом горе снова наваливается, человек плачет, маятник приходит в движение и… опять откачивается в спасающую, разгружающую сознание радость. Человек ужасается горя и, спасаясь от него, отбегает в область веселого. Убежать! Не думать! Не потому ли многие поминки, такие горестные в первые минуты, очень скоро становятся чем-то вроде внепланового дня рождения?
Рядом с Мефодием сидела девушка и, болтая ногами, ела чипсы. Чем-то она была похожа на Варвару, в таких же тяжелых ботинках, с независимым взглядом, но… другая. И только теперь, увидев эту совершенно постороннюю девушку, Мефодий ощутил, что такое была Варвара и что они потеряли…
Мефодий смотрел, как на колени девушке падают крошки чипсов с мельчайшими красными точками перца, и ему казалось, что все вокруг картонное, ненастоящее, мелкое. Все волнуются не о том, не того боятся, не того хотят, не в том увязают.
«Нет, пока тебе самой не будет больно, ты не поймешь. Так и будешь хрустеть чипсами! Никто ничего не поймет, если его не разбудить болью. Без боли мы спим и никогда не проснемся», — подумал он.
— Какие-то проблемы? — с вызовом спросила девушка, и ее нога в ботинке качнулась грозно, как хвост недовольной кошки.
— Не сиди на холодном! Тебе еще человечество приумножать, — сказал Меф и, спрыгнув с бортика, догнал Матвея. Они пошли к Большому Каменному мосту, а оттуда по набережной в сторону храма Софии.
— Варвары больше нет! — отозвался каким-то своим мыслям Багров.
— Варвара больше ЕСТЬ! — упрямо сказал Мефодий, вспоминая слова Арея.
В грязную, свинцового цвета реку были заброшены два спиннинга с колокольчиками. В глазах у усатого мужика, сидевшего на парапете, было не желание поймать, а надежда. Надежда не ошибается, и поэтому Мефодий не поверил Багрову, когда тот буркнул, что рыбы тут нет.
— Смотри… он теперь в ее переходе живет! Ее куртки носит! Ее собаку кормит! — сказал Буслаев.
— Ну, Добряк сам себя кормит, — возразил Матвей.
— Ты заметил? — спросил Меф. — У него глаза другие стали. Были щенячьи, на шесть там, по хлопку, аля-улю, а теперь хорошие глаза. Страдающие.
— Ерунда! Чего хорошего в страдании? — усомнился Багров.
Мефодий пожал плечами, и мысль развивать не стал. Он по опыту знал, что если во что-то веришь, а потом начинаешь эту веру объяснять, то быстро ее теряешь. Твое только то, о чем ты молчишь.
Дмитрий Емец " Мефодий Буслаев и Ладья Света" отрывок
