Более 10 лет назад начала работать врачом в пансионате для престарелых. Причина, по которой пришла сюда с одной стороны банальна-выгорание на прежней работе, а с другой стороны драматична – у меня обнаружили онкологию. Надо было менять обстановку, пересмотреть шкалу ценностей и мироощущение, внутренее Я. Чем я могу помочь себе и другим.
Поначалу было очень тяжело, прямо муторно работать здесь. До слёз было жаль всех. В первый год во время своего ежедневного врачебного обхода старалась обнять каждого, поделиться частичкой душевного тепла. Дать хоть и призрачное, но ощущение семьи. Работа в доме престарелых приучает ценить жизнь меньше. Тут и бесправие, и фатализм, и бессилие что-либо изменить. Как им помочь? Как увидеть в каждом из проживающих судьбу, чувства?
За это время не по одному разу сменились проживающие. Некоторых из них забрали к себе многочисленные родственники. Некоторые подлечившись и окрепнув, вернулись домой, поняв, что сюда им еще рано и они вполне могут, а самое главное хотят жить самостоятельно. Большинство же наших проживающих, к сожалению, отсюда ушли в мир иной…
У каждого своя судьба, своя история, своя нить жизни. Рассказать о них-значит, показать жизнь там, где, как принято считать, она замирает перед тем, как угаснуть. А ведь именно эта жизнь обретает небывалую глубину. Это сразу удивляет тех, кто попадает сюда «с воли», а, спустя время – и тех, кто годами лежит на казенных кроватях, не видя большого мира, считая, что жизнь закончилась.
У Сомерсета Моэма в «Рождественских каникулах» Лидия говорит Чарли о картине Шардена: «Это о том, что жизнь коротка и трудна, а в могиле холодно и одиноко. Это не просто хлеб и вино. Это тайна жребия человека на земле, его тоски по толике дружбы, толике любви, тайна его безропотной покорности, когда он видит, что даже и в этом ему отказано». А в доме престарелых и жизнь, и смерть часто одинаково безмолвны.
Кто-то не может говорить с рождения, у кого-то болезнь отняла способность говорит, а кто-то просто смирился с тем, что ждать больше нечего. Глядя на палату и вспоминая эти слова из Моэма, я думаю, что будь Шарден нашим современником, то написал бы не хлеб и вино, а казенный обед в интернате для инвалидов.
Человеку в этой стадии беспомощности хочется протянуть руку, каким бы он ни был. Ты перестаешь воспринимать людей, как плохих или хороших – просто видишь их. В каждой судьбе действительно есть одиночество, горечь потерь, радость, предательство, унижения, отчаяние, помощь неравнодушных , беспомощность. Просто как часть жизни. Отвернуться от страданий ты не можешь, как не можешь не переживать их, но тут же обретаешь и способность видеть невероятно трогательную любовь и благодарность.
Новых жителей к нам привозят чаще всего работники социальных служб, реже- неравнодушные соседи, ещё реже- бывшие супруги и совсем уже редкость –свои дети. Хотя…в последнее время и это уже становится обыденным. Иногда старики, только попавшие в дом престарелых, думают, что они в больнице. Некоторым дети и не говорят, где они на самом деле. Более 10 лет назад начала работать врачом в пансионате для престарелых. Причина, по которой пришла сюда с одной стороны банальна-выгорание на прежней работе, а с другой стороны драматична – у меня обнаружили онкологию. Надо было менять обстановку, пересмотреть шкалу ценностей и мироощущение, внутренее Я. Чем я могу помочь себе и другим.
Поначалу было очень тяжело, прямо муторно работать здесь. До слёз было жаль всех. В первый год во время своего ежедневного врачебного обхода старалась обнять каждого, поделиться частичкой душевного тепла. Дать хоть и призрачное, но ощущение семьи. Работа в доме престарелых приучает ценить жизнь меньше. Тут и бесправие, и фатализм, и бессилие что-либо изменить. Как им помочь? Как увидеть в каждом из проживающих судьбу, чувства?
За это время не по одному разу сменились проживающие. Некоторых из них забрали к себе многочисленные родственники. Некоторые подлечившись и окрепнув, вернулись домой, поняв, что сюда им еще рано и они вполне могут, а самое главное хотят жить самостоятельно. Большинство же наших проживающих, к сожалению, отсюда ушли в мир иной…
У каждого своя судьба, своя история, своя нить жизни. Рассказать о них-значит, показать жизнь там, где, как принято считать, она замирает перед тем, как угаснуть. А ведь именно эта жизнь обретает небывалую глубину. Это сразу удивляет тех, кто попадает сюда «с воли», а, спустя время – и тех, кто годами лежит на казенных кроватях, не видя большого мира, считая, что жизнь закончилась.
У Сомерсета Моэма в «Рождественских каникулах» Лидия говорит Чарли о картине Шардена: «Это о том, что жизнь коротка и трудна, а в могиле холодно и одиноко. Это не просто хлеб и вино. Это тайна жребия человека на земле, его тоски по толике дружбы, толике любви, тайна его безропотной покорности, когда он видит, что даже и в этом ему отказано». А в доме престарелых и жизнь, и смерть часто одинаково безмолвны.
Кто-то не может говорить с рождения, у кого-то болезнь отняла способность говорит, а кто-то просто смирился с тем, что ждать больше нечего. Глядя на палату и вспоминая эти слова из Моэма, я думаю, что будь Шарден нашим современником, то написал бы не хлеб и вино, а казенный обед в интернате для инвалидов.
Человеку в этой стадии беспомощности хочется протянуть руку, каким бы он ни был. Ты перестаешь воспринимать людей, как плохих или хороших – просто видишь их. В каждой судьбе действительно есть одиночество, горечь потерь, радость, предательство, унижения, отчаяние, помощь неравнодушных , беспомощность. Просто как часть жизни. Отвернуться от страданий ты не можешь, как не можешь не переживать их, но тут же обретаешь и способность видеть невероятно трогательную любовь и благодарность.
Новых жителей к нам привозят чаще всего работники социальных служб, реже- неравнодушные соседи, ещё реже- бывшие супруги и совсем уже редкость –свои дети. Хотя…в последнее время и это уже становится обыденным. Иногда старики, только попавшие в дом престарелых, думают, что они в больнице. Некоторым дети и не говорят, где они на самом деле. О одной из них и хочу вспомнить сегодня. Она была одной из первых, кого я принимала на этой работе. Тогда все происходящее я воспринимала крайне болезненно, с осуждением, граничащее где-то с ужасом. Как можно отказываться от родных людей??? Привез ее к нам высокий статный мужчина в военной форме, чем-то неуловимо похожий на неё. Наша будущая пациентка как-то растерянно прижималась к нему, теребила платок, украдкой смахивала слезу и всё как будто хотела ему что-то сказать да не осмеливалась. Да, верно, это был ее сын. При разговоре с нами, старательно пряча глаза, сказал, что это все временно, у него временные трудности в семье, с женой, с работой. И сразу же нам пригрозил, чтобы мы хорошо смотрели за его матерью. Дескать она вдова ветерана Великой Отечественной войны и при ненадлежащем уходе он пожалуется в министерство, а то и выше.
Быстро и сухо распрощавшись с матерью, широким шагом, не оглядываясь он ушел к своей новенькой иномарке и уехал. А наша, теперь уже наша Людмила Петровна, осталась стоять около ворот, опираясь на трость и с тоской смотрела вслед машине и только губы что-то шептали… Позже я поинтересовалась, что же она тогда говорила. Она грустно улыбнулась и ответила, что молилась, чтобы её кровинушка живым-здоровым доехал домой и все у него было хорошо.
Потянулись дни на новом месте…Надо сказать, что привыкают к новому образу жизни, порядку, режиму в пансионате почти все крайне тяжело и болезненно. Исключения, наверное, только те, кого привезли буквально с улицы, где они голодали, спали где придется и одевались в то, что находили или давали сердобольные люди. Да и постоянное нахождение в комнате, где рядом всегда чужие люди-а живут по два-три человека- не улучшает настроения.
Вот и Людмила Петровна очень долго и мучительно привыкала к новому месту жительства. Нет, с её старческими болячки мы разобрались довольно быстро и ходить она стала больше, и цвет лица изменился. Но глаза...Столько боли в них.. И всегда стояли слёзы.
В пансионате мы, конечно, стараемся хоть чем-то отвлечь своих бабушек-дедушек от всепоглощающей серой обыденности. Устраиваем для них и концерты, и чаепития по всяким праздникам и без. Заметила, что у них загораются глаза и появляется редкая улыбка, когда с выступлениями приезжают дети из дома-интерната. Подобное тянется к подобному. Да и многие потом начинали рассказывать про своих внуков, вспоминать своих детей, когда они были такими же маленькими.
Но Людмила Петровна очень неохотно посещала все эти концерты-посиделки. Кроме одного праздника- дня 9 Мая. В этот день она всегда одевала свой пиджак с медалью на лацкане и пересматривала фотографии своей семьи. Мужа ,который так задорно улыбался на снимке, маленького вихрастого сыночка, так доверчиво прильнувшего к маме. На этих фотографиях не было ни внуков, ни снохи. В очередной раз, когда она пришла на прием в ординаторскую, мы с ней разговорились и она разоткровенничалась со мной. Жили они раньше в одной из южных республик, где служил и был похоронен её муж, а после распада Советского Союза переехала к семье единственного сына. Свои небольшие сбережения отдала ему, который пообещал позже помочь с жильем, а пока нужна была новая машина. Отношения со снохой не заладились сразу, а потом и внуки перестали разговаривать с бабушкой. Несколько странно и удивительно было слышать от пожилой, вроде бы умудренной жизнью женщины столько ненависти и проклятий в адрес снохи и внуков. Даже находясь вдалеке от них, она надеялась развести своего сына со снохой и найти более подходящую, с её точки зрения, жену. Обращалась и к нашим одиноким медсестрам, которые по её мнению подходили сыну в качестве жены. Глядя на это всё, мы начали задаваться вопросом «а может действительно в этом конфликте виноваты не только сын с «змей-снохой», но и сама Людмила Петровна?»
Но сына своего она любила особой трепетной всепоглощающей всепрощающей материнской любовью. Даже когда он не звонил месяцами, всегда находила ему оправдание. Сын приезжал два раза в год за деньгами, которые мама собирала с пенсии, ничего себе не позволяя сверх того, что дают в пансионате. Тщательно всё сверял, пересчитывал и уезжал на следующие полгода. Перед каждым его приездом Людмила Петровна оживлялась, в её глазах загорался огонёк надежды, что он заберет её хотя бы в отпуск. После его отъезда она была такой опустошенной с потухшим взглядом побитой собаки. Так прошло семь лет, на восьмой год Людмила Петровна умерла, так и не дождавшись очередного приезда своего сыночка. На похороны он не приехал, сказал, что занят. Через неделю, пересчитав деньги, которые она набрала ему в последний раз и вздохнув с видимым облегчением, отбыл домой…не захотев забрать даже фотографии, с которых так заразительно улыбался молодой отец , и так трепетно и нежно прижимался к маме маленький сын.
Прошло уже много лет, а я так и не ответила себе «кто же прав был в той истории?»
А вы как считаете, друзья? Нужно ли было сыну идти на поводу у своей жены и отказываться от матери? О одной из них и хочу вспомнить сегодня. Она была одной из первых, кого я принимала на этой работе. Тогда все происходящее я воспринимала крайне болезненно, с осуждением, граничащее где-то с ужасом. Как можно отказываться от родных людей??? Привез ее к нам высокий статный мужчина в военной форме, чем-то неуловимо похожий на неё. Наша будущая пациентка как-то растерянно прижималась к нему, теребила платок, украдкой смахивала слезу и всё как будто хотела ему что-то сказать да не осмеливалась. Да, верно, это был ее сын. При разговоре с нами, старательно пряча глаза, сказал, что это все временно, у него временные трудности в семье, с женой, с работой. И сразу же нам пригрозил, чтобы мы хорошо смотрели за его матерью. Дескать она вдова ветерана Великой Отtчественной войны и при ненадлежащем уходе он пожалуется в министерство, а то и выше.
Быстро и сухо распрощавшись с матерью, широким шагом, не оглядываясь он ушел к своей новенькой иномарке и уехал. А наша, теперь уже наша Людмила Петровна, осталась стоять около ворот, опираясь на трость и с тоской смотрела вслед машине и только губы что-то шептали… Позже я поинтересовалась, что же она тогда говорила. Она грустно улыбнулась и ответила, что молилась, чтобы её кровинушка живым-здоровым доехал домой и все у него было хорошо.
Потянулись дни на новом месте…Надо сказать, что привыкают к новому образу жизни, порядку, режиму в пансионате почти все крайне тяжело и болезненно. Исключения, наверное, только те, кого привезли буквально с улицы, где они голодали, спали где придется и одевались в то, что находили или давали сердобольные люди. Да и постоянное нахождение в комнате, где рядом всегда чужие люди-а живут по два-три человека- не улучшает настроения.
Вот и Людмила Петровна очень долго и мучительно привыкала к новому месту жительства. Нет, с её старческими болячки мы разобрались довольно быстро и ходить она стала больше, и цвет лица изменился. Но глаза...Столько боли в них.. И всегда стояли слёзы.
В пансионате мы, конечно, стараемся хоть чем-то отвлечь своих бабушек-дедушек от всепоглощающей серой обыденности. Устраиваем для них и концерты, и чаепития по всяким праздникам и без. Заметила, что у них загораются глаза и появляется редкая улыбка, когда с выступлениями приезжают дети из дома-интерната. Подобное тянется к подобному. Да и многие потом начинали рассказывать про своих внуков, вспоминать своих детей, когда они были такими же маленькими.
Но Людмила Петровна очень неохотно посещала все эти концерты-посиделки. Кроме одного праздника- дня 9 Мая. В этот день она всегда одевала свой пиджак с медалью на лацкане и пересматривала фотографии своей семьи. Мужа ,который так задорно улыбался на снимке, маленького вихрастого сыночка, так доверчиво прильнувшего к маме. На этих фотографиях не было ни внуков, ни снохи.
В очередной раз, когда она пришла на прием в ординаторскую, мы с ней разговорились и она разоткровенничалась со мной. Жили они раньше в одной из южных республик, где служил и был похоронен её муж, а после распада Советского Союза переехала к семье единственного сына. Свои небольшие сбережения отдала ему, который пообещал позже помочь с жильем, а пока нужна была новая машина. Отношения со снохой не заладились сразу, а потом и внуки перестали разговаривать с бабушкой.
Несколько странно и удивительно было слышать от пожилой, вроде бы умудренной жизнью женщины столько ненависти и проклятий в адрес снохи и внуков. Даже находясь вдалеке от них, она надеялась развести своего сына со снохой и найти более подходящую, с её точки зрения, жену. Обращалась и к нашим одиноким медсестрам, которые по её мнению подходили сыну в качестве жены. Глядя на это всё, мы начали задаваться вопросом «а может действительно в этом конфликте виноваты не только сын с «змей-снохой», но и сама Людмила Петровна?»
Но сына своего она любила особой трепетной всепоглощающей всепрощающей материнской любовью. Даже когда он не звонил месяцами, всегда находила ему оправдание. Сын приезжал два раза в год за деньгами, которые мама собирала с пенсии, ничего себе не позволяя сверх того, что дают в пансионате. Тщательно всё сверял, пересчитывал и уезжал на следующие полгода. Перед каждым его приездом Людмила Петровна оживлялась, в её глазах загорался огонёк надежды, что он заберет её хотя бы в отпуск. После его отъезда она была такой опустошенной с потухшим взглядом побитой собаки.
Так прошло семь лет, на восьмой год Людмила Петровна умерла, так и не дождавшись очередного приезда своего сыночка. На похороны он не приехал, сказал, что занят. Через неделю, пересчитав деньги, которые она набрала ему в последний раз и вздохнув с видимым облегчением, отбыл домой…не захотев забрать даже фотографии, с которых так заразительно улыбался молодой отец , и так трепетно и нежно прижимался к маме маленький сын.
Прошло уже много лет, а я так и не ответила себе «кто же прав был в той истории?»
А вы как считаете, друзья? Нужно ли было сыну идти на поводу у своей жены и отказываться от матери?