"Мамаша, прекратите рыдать! У Вас абсолютно нормальный ребенок. Только восприимчивый очень", - сказала маме врач, когда она привела меня собирать справку перед школой. Мама волновалась не зря: дома было исписано все, что только можно было.
Когда в мою голову неожиданно стучалась чья-нибудь реплика, к примеру, какого-нибудь сказочного персонажа, я, высунув язык, записывала ее печатными буквами на чем придется. К примеру, на полях свежих газет.
Когда я сознательно перешла со сказочной классики на художественную, первое, что попалось под руку - псс Александра Николаевича Островского, которое в бабушкиной библиотеке стояло на почетной верхней полке (с тех пор мечтаю найти в "Букинисте" точно такое же!).
Когда я прочитала "Бесприданницу", мне было 12. Разумеется, никаких "Жестоких романсов" тогда не было и в помине, фильм вышел только в 1984-м году. Поэтому Ларису я представляла немного по-другому. В ней не было удивительной красоты Гузеевой, она была чуть проще и от этого - незащищеннее.
Драма меня буквально подкосила! Я была так обозлена на всех этих помещиков и купцов, что едва не воспылала к ним классовой ненавистью, позабыв, что мои предки сами принадлежали к их классу. Ну, да ладно. Речь не о том.
Лет в 18 я попробовала написать коротенькую повесть, которую я назвала "Лариса". Краткость названия и сумбурное изложение своего видения ситуации "после" привели к тому, что рукописный черновик я уничтожила и вернулась к теме "Бесприданницы" только в...2016-м году! Да, да. Вот так вот я слегка припозднилась со своей "местью". В этот раз я решила, что напишу продолжение пьесы. Только сделаю это, как говорит в одном из своих монологов Юрий Гальцев, в "присущей мне творческой манере" - напишу триллер! С элементами мистики и ужасов. Должны же они все, кто погубил ее невинную душу, получить "по серьгам". Разумеется, весь черновой материал для пьесы выложить на площадке невозможно, поэтому ограничусь отрывком. Да, я еще не закончила ее.
Мокий Парменыч Кнуров
Когда вся процессия прибыла в участок, Юлия Капитоныча неожиданно хватил удар! Он растекся на стуле, и изо рта пошла пена. Врач приказал санитарам унести Карандышева в…покойницкую и там ждать, когда приедет повозка, чтобы увезти больного, с зажатой в зубах плеткой, дабы не задохнулся, в больничный блок. Юлий Капитоныч почти ничего не соображал, только мычал и пытался языком вытолкнуть изо рта деревянный брус, но санитар, дюжего роста мужик в черном фартуке, пальцем заталкивал брус обратно и легонько надавливал на него, пока Юлий Капитоныч не был небрежно, как куль, опрокинут на серые больничные простыни, где и затих. Так же неожиданно и, казалось, надолго.
Кнуров, когда следователь, отказавшись от услуг сыщика, принялся вести допрос, был угрюм и не так словоохотлив, как на набережной. Он не стал посылать за присяжным поверенным, а, сославшись на то, что скрывать ему нечего, честно поведал слуге закона, что питал к Ларисе Дмитриевне самые нежные, практически отцовские чувства. Поэтому часто бывал в доме Огудаловых и систематически подкидывал Харите Игнатьевне денег на содержание Ларисы.
- Вы же знаете, каких расходов требуют молоденькие барышни, - бубнил он себе под нос. – Шляпки, туфли, платья с кринолинами. Сладости.
- И сколько же вы жертвовали вдове на сладости для ее дочери-девицы? – без улыбки спросил следователь.
Мокий Парменыч, в силу своего подавленного состояния, не почувствовал в словах Малютина иронии, поэтому ответил, как на духу.
- Три, а то и четыре сотни в месяц. Иногда пять. А что? Это преступление?
Следователь улыбнулся в усы и подытожил:
- Словом, вы были для семейства Огудаловых благотворителем и испытывали к девице Огудаловой исключительно отеческие чувства? И причин, по которым девица Огудалова хотела покончить с собой, вы не знаете?
- Помилуй Боже! Откуда мне их знать! Ничто не предвещало такой развязки! Барышня всегда улыбчивая была, славная, пела, на гитаре себе аккомпанировала. Кто ж знал, что она в себя выстрелит? Вам бы лучше не меня, старика, а друга детства ее, Василия Данилыча Вожеватого, допросить. С ним-то она куда откровеннее была. Они ж почти ровесники. А по поводу чувств, так нет у вас никаких прав мне такие вопросы задавать. Я благополучно и весьма счастливо женат. Поэтому…
- Я вас понял, Мокий Парменыч, и больше не задерживаю, - сказал, привставая, следователь и жестами показал купцу, что разговор окончен.
Мокий Парменыч вышел на крыльцо. Приказал своему кучеру, чтоб уезжал, а сам пошел пешком по направлению к дому. Ему все еще не хватало воздуха!