Кондуктора местного вокзала были малообщительны и казались какими- то отрешенными от жизни и даже мрачноватыми, а их былая жизнерадостность прошла давно. Они напоминали людей, запертых внутри огромного бетонного склепа, но вид у них, когда они смеялись или шутили, был жизнерадостный и веселый. А сейчас они занимались своим обычным делом - обилечиванием. Иннокентий сидел в последнем вагоне и радовался тому, что на улице день за днём становилось все светлее по утрам. Иннокентий любил утреннее пробуждение. Похмельная муть из головы уже ушла и стало приходить понимание того, что жизнь прекрасна и удивительна, и все происходящее - тоже, просто одному надо успеть понять это раньше других. Сегодня, например, можно было успеть это понять еще в поезде, когда в купе ввалился странный мужик, похожий на представителя модных кругов - в пестрой гавайской рубахе и с цыплячьим кадыком.
Мужик присел на краешек полки и сразу стал похож на дворника, занятого мытьем окон после ночного нападения вампиров. Иннокентий присмотрелся к нему. Мужик достал из- под рубахи серебряную фляжку и к ней стакан - он налил едкую, резко-пахнущую жидкость в стакан и сделал несколько глотков прямо из горлышка, после чего утер рот тыльной стороной ладони.
- Ай, - сказал он, - хорошо. Иннокентий открыл глаза. Он не мог понять, где он и как сюда попал. Не было во всем этом никакого смысла. Мужик поднялся со скамейки и взялся за ручку двери.
- Лети, пташечка, - сказал он, - лети... Я сам из поезда выйду. Мужик закрыл за собой дверь, оставив Иннокентия в купе одного. Мужик был странным - откуда он взялся в поезде? По возрасту - и то непонятно. Ведь он не походил ни на геолога, ни на водилу. Тогда кто это? Какая- нибудь контрафактная туалетная звезда, дорвавшаяся до звездного часа? Но тогда непонятно, чего он так быстро сел в поезд и ушел. Впрочем, с другой стороны, подумал Иннокентий, глядя в окно, мало ли... Мог случайно на соседнем сидении заснуть, а потом проснуться от тряски. Размышления Иннокентия были прерваны тихим скрипом.
-Вот и моя станция. - подумал он. Выйдя из полу-пустого вагона Кеша поразился. За окном не было видно ни станции, ни поезда - была бескрайняя степь. Но одно место на ней все же было - неподвижное кресло, стоявшее посреди проезжей части. Оно было большим и кожаным, с высокой спинкой. А под креслом стоял низкий журнальный столик на изогнутых ножках. На столике были разбросаны какие- то книги, стоял черный телефон и несколько маленьких чашечек из толстого китайского фарфора. Над столиком висела лампочка без абажура.
Что за чума? - подумал Кеша. Откуда это кресло? И почему лампочка без абажура? Он спустился на перрон. Сойдя, он почувствовал, что все вокруг не так, как до этого. Он сразу это понял, потому что заметил вокруг себя все эти невидимые предметы, которые не видел на вокзале, только что ехавщем поезде, и вскоре понял, что они какие- то странные. Обувь, например, лежала на земле. Наверное, кто- то ее потерял. Бросив взгляд на пыльные рельсы, точнее нечто сильно похожее на них. Кеша различил две колеи, между которыми лежала обувная пара - очевидно, это были следы поезда. Не было видно ни шпал, ни рельсов. Несколько других линий, похожих на проезжую часть, терялись где- то в километре, а перед самым носом - вдоль платформы - тянулась белая стена с вывеской. Стена была старой и начала разваливаться. Но окна в ней были все еще целы и издавали звук, вселяющий в Кешу чувство беспокойства. При порывах ветра они будто плакали. Тихий, но не прекращающийся плач девушки. У Кеши прошли муражки по коже. Но любопытство взяло свое: он подошел к стене и прочел надпись: "Центральная заводская библиотека". Странное название для такого старинного здания, подумал он. И задумался, почему библиотека до сих пор называется центральной. Потом спросил себя, почему заводская. Подумал - и вспомнил, как Тамара, расклеивая листы с нужной информацией в коридоре, часто говорила: " Здесь работает наша элита". " Элита..." - повторил про себя Кеша, и ему стало нехорошо. Потом он подумал еще о чем- то таком, что ему совсем не хотелось вспоминать, но, поскольку он размышлял вслух, это повлекло за собой реакцию.
- От чего плачут пластиковые окна? - эта мысль прочно поселилась в его голове и не давала ему покоя. - А может, все дело в них самих? - подумал он. - Ведь пластмассы здесь такие мягкие, что из них можно делать эти самые пластиковые окна. Вот и плачут себе на здоровье. Нет, слишком просто. В памяти Кеши вновь всплыла ссора с Тамарой. Ссора, из- за которой они совсем забыли о цели визита. Вдруг вспомнилось: " Я тебе говорю, не трогай мои окна!" А он ей что- то в ответ. Почему- то он совершенно забыл, из- за чего они поссорились. Она требовала, чтобы он никогда, даже случайно, не касался окон, а он зачем- то трогал. Но тогда было темно, а сейчас светло. Это была странная путаница. Почему- то казалось, что весь смысл его жизни как раз в том, чтобы никогда, никогда, никогда не дотрагиваться до этих самых окон. Свет, который исходил от них, был каким- то тревожным, но в то же время очень приятным. Ему хотелось открыть глаза и подставить лицо этому нежному свету, но он сдерживался, боясь разрушить эту близость и в то же время зная, что не справится с искушением. Свет успокаивал. Казалось, что он рожден из пространства, а не является энергией, которая создавала его. Он рождался из тишины, а не из слов. И, что еще важнее, из времени. Ему захотелось что- то сказать. Говорить было не о чем. Надо было молчать и дальше, чтобы не мешать свету жить своей жизнью. И он продолжал молчать. И свет не нарушал этой тишины. Теперь казалось, что вокруг Кеши не происходит ничего странного. Он просто спит. Эта мысль, слово обухом, ударила его по голове. Он с ужасом проснулся в холодном поту и начал оглядываться. В комнате было темно. Он спал сидя. Он отчетливо помнил, как клал на место книгу, как ложился на диван и закрывал глаза. Он был один в пустой комнате, и, если не считать непонятных шумов исходящих от окна, можно было говорить, что все в порядке. И только смутные воспоминания о тихом плаче от окна навевали грусть.