Друзья, сегодня вашему вниманию хотел бы представить воспоминания о войне Горькаева Петра Ивановича, которые к нам дошли из его личного дневника. Данный материал был предоставлен подписчиком канала Данилой Черниковым, который лично был знаком с Петром Ивановичем с 2004 года, а после его смерти оцифровал дневник. В данном выпуске представлена первая часть воспоминаний, охватывающая события от начала войны до последствий первого боя в Битве под Москвой.
Биография
Родился 11.07.1922 года в деревне Наталенка Хворостянского района Воронежской области ( ныне Липецкая обл.). Жили бедно, не было обуви. По весне сидели дома, так как не могли дойти до школы. Выживали тем, что мама ездила на станцию и продавала пирожки, но в десять лет она трагически погибла, на станции торгующих женщин постоянно гоняли милиционеры и забирали часть продуктов. Во время очередной облавы мать решила убежать, но споткнувшись попала на пути прямо под поезд. Образование - закончил семилетку. После войны служил в комендатуре в Германии, далее попал служить в Наро-Фоминск в Кантемировскую дивизию. После окончания службы работал в Наро-Фоминском ПАТП. Имеет боевые награды: один орден Красной Звезды, ордена Отечественной войны первой и второй степени, медаль за оборону Москвы, за взятие Берлина за освобождение Варшавы, имеет четыре ранения, умер 30.08.2011г.
Как только началась война, у меня не было ни малейшего сомнения в нашей победе, хотя я встречал много слишком много пессимистических настроений, читая в газетах лаконичные сообщения о боях, приближавшихся к Москве и какой город нами оставлен думал, что это временно и так нужно, принимал за должное, что сообщалась по радио и печати.
Я представлял войну в непрерывных атаках, отступлениях противника, преследование его на коне, в стрельбе из пулемета по цепи наступающего врага, который безжизненно падает на землю, скошенный длинными очередями, однако в большинстве обыкновенная фронтовая жизнь в поле, в лесу, в окопе, землянке, снегу, в болоте. Жизнь. лишенная всяких удобств: холодная, а иногда и голодная. Жизнь с опасностью быть убитым или искалеченным, в труде и поте.
В октябре Сорок первого года нас восемнадцати - девятнадцатилетних ребят призвали в армию. В Воронеже была сформирована особая семнадцатая стрелковая бригада из коммунистов комсомольцев и фронтовиков, куда был зачислен и я. Там пробыли с месяц, занимались тактикой, строевой подготовкой. Помню уж очень интересно, подавал команды наш Комбат, капитан со шпалой, небольшого роста, коренастый. Командовал нараспев: нать-два-три-четыре, ать-два- три-четыре.
ТАМ выдали все новое. Уж очень было интересно в солдатском обмундировании. Вот, думаю, теперь бы показаться дома, все бы стали смотреть интересоваться, глядишь и девчонки были бы не такие несговорчивые, как раньше. Только очень долго одевался в эту непривычную одежду: кругом ремни, путаешься, никак не застегивается.
Во второй половине ноября посадили в крытые вагоны и повезли в сторону Москвы. В нашем вагоне было тесно-претесно. Вши кусали беспощадно. Хочется чесаться, а тебя прижмут и не вырвешься. Приехали на станцию Льва Толстого Рязанской области. В нашей роте было много ребят с Хворостянского района, не многие остались в памяти. Там были: Зырянов Григорий с Никольского счетовод из райсобеса, я - экономист, Забровский Иван, Быков Николай, Красинский Василий, Зверев Миша работал на радиоузле, и Горькаев Александр-односельчанин и сосед. Он работал в Райсберкассе, лет на 5-6 старше нас.
В нашем взводе было несколько человек, побывавших в боях и окружениях в начале войны. Один из них молодой здоровый парень лет 25-26 рассказывал, что немец, наступая, уничтожает нас морем огня, что победить его мы не в состоянии, что он победит, скоро займет весь Советский Союз. Мне тогда казалось, что этот человек просто струсил, а вот мы пойдем на Фронт и непременно победим. Затем он рассказывал содержание немецких листовок, в которых писалось о несовершенстве нашего социалистического строя и о том, какая не демократичная наша конституция и говорил, что как только приедет на фронт, то тут же сдастся в плен.
Много было среди солдат и жителей, где приходилось быть, слышать такие разговоры: что наши газеты врут, что немец несет освобождение и прочее. По пути на фронт наш взвод расположился в небольшой деревушке. В тот дом, где я разместился с товарищами, приехала из Москвы к родственникам симпатичная женщина и девочка лет шестнадцати, стройная с темными волосами и карими глазами. К той женщине иногда заходили солдаты, заходил туда и я, чтобы девчонка обратила на меня внимание, одевал все свои доспехи: и ремень, и подсумок и что-то еще, чуть ли не саперную лопату и выпятив свое снаряжение, смущал девчонку пристальным взглядом. От этой же женщины часто приходилось слышать, как хорошо там, где оккупировали немцы, как они распустили колхозы и как в Киеве открыли много церквей, и какой перезвон там колоколов. Некоторые солдаты с ней соглашались, поддерживая разговор. Меня эти разговоры не интересовали, был убежден, что это неправда.
В первых числах декабря 41 го года прибыли в Москву. Разгрузились на станции, построились и пошли по улицам, то, что немец был недалеко от столицы, было видно повсюду: улицы пустынны. Только и видно, как навстречу нам едут автомашины, груженные домашним скарбом- москвичи эвакуировались. Вышли на северную окраину Москвы, остановились на ночной отдых в небольшом поселке в бараке, в котором было много артиллеристов. Я спросил у одного лейтенанта: какие дела на фронте?- он ответил, что дела хорошие, Фриц остановлен и дальше не продвигается. Рано утром пошли дальше, вышли на Волоколамское шоссе, уже слышаться ружейные пулеметные выстрелы, пройдя еще немного свернули вправо в лес.
ПЕРВАЯ атака.
Я считал, что до вступления в бой еще много времени, и что до него будет напутственная речь и какой-нибудь церемониал, пришлось удивиться, когда слышу голосового комбата: Вперед! Я да и другие не знали куда вперед и зачем? Зачем, конечно, предполагали, а что делать не знали. В потоке солдат я пошел вперед, колеблющихся Комбат поторапливал легкими ударами нагана. Между тем, в нашей толпе что-то свистит, гудит и грохочет, не таким я представлял себе бой. Проходили небольшую поляну и тут я понял, что сражение началось. В метрах двадцати от меня шел Шапиро-еврей боец нашего взвода, он что-то кричал, вернее, что-то громко говорил товарищам, вдруг взрыв и Шапиро куда-то исчез. Продвигаясь перед я завернул чуть вправо и увидел ужасное, вместо Шапиро лежит кусок бесформенной массы человеческого тела и сукна, клочья этого месива лежат чуть подальше. Все это грязное и покрыто копотью. Трудно выразить мое состояние, увидев такое впервые. Навстречу идет Зырянов Гриша. Он придерживает правую руку, из пальцев которой сочится кровь, спустились в небольшой овраг. На его склоне, лежат несколько бойцов, я лег тоже. Со всех сторон беспрерывный свист и разрыв пуль, кругом разрывы мин, дым, и от пышных сосен остались только стебли, сучья деревьев лежат на земле.
Я думал, куда мы попали, и что это за война, когда не знаешь, где противник, и куда нужно стрелять? Было лишь одно желание- поскорее вырваться из этого ада или залезть в глубокую яму и сидеть там без воды и пищи несколько лет подряд. Недалеко от меня мирный, очень бледный лежит наш комбат. Ползем по оврагу влево, там будто потише. Оказавшись на том же месте, откуда начали наступление, или военным языком на исходное положение, я облегчено вздохнул, мне думалось, что основная задача в тот момент была не наступление на деревню, которая находилась за оврагом, а как ловчее уйти с той пропасти, в которую мы, как мне показалось, попали по ошибке.
На исходном положении пули не свистят, только рвутся мины и то реже, чем это было в овраге, все лежат, кто в небольшой ямке, кто за большим пнем, а кто за деревом. Многие кусают мерзлый хлеб, я грызу свою пайку стоя. Хотелось лечь на мерзлую землю и отдохнуть, но я этого не делал. Еще до призыва летом сорок первого года в нашу Хворостянку приезжал Шкерилин Миша. Он имел небольшой отпуск по ранению, рассказывал, как отступали от границы в начале войны. Мне запомнилось одно его выражение: мы драпали, а немец нам по пяткам из миномета. Я думал, если лечь, то осколки будут ударяться по голове, а не по пяткам.
Вдруг неожиданно для меня, повторяется тоже самое: позади меня Комбат, размахивая наганом кричит ВПЕРЁД! Не так охотно и смело, как в первый раз, с большой осторожностью со страхом и ужасом пошли опять по голому лесу, спотыкаясь о сучья и ветви елей и сосен, сбитых ураганным огнем. От частых разрывов снарядов дрожит земля, рой пуль со свистом пролетает мимо ушей, другие пули щёлкают где-то поблизости, многие падают со страха, поднимаются и идут дальше, некоторые ползут по снегу, смешанному с землей и сучьями.
Забегаем в овраг, ложимся, прячем голову за какой-нибудь бугорок, затем ползем влево по оврагу и оказываемся в относительной безопасности. Еще два, три раза ходили в атаку, пока не стемнело. Вечером все стихло. Мы бродили по лесу, не зная, что делать, мороз крепчал. В ботиночках зябнут ноги, где же ночевать? Я и не предполагал, что в дальнейшем ровно две зимы буду находиться под открытым небом и ночью и днем, что согреваться придется в лесу, да у костра, даже в землянке придется бывать очень редко. Многие пошли к Волоколамскому шоссе. Пошел туда и я. На встречу нам движется много войск. Из разговора с одним бойцом узнал, что это Сибиряки. Пришли в село.
Пытаемся войти в какой-нибудь дом погреться, но везде стоят часовые и не пускают, несмотря на их бдительность, мне все же удалось войти в один дом. В этом доме солдат битком набито, еле-еле себе под столом нашел местечко, было слышно как едят хлеб, как разливают по котелкам суп и как его едят, мне тоже захотелось есть, но боязно пошевелиться- как бы не заметили и не прогнали на улицу. Из шума и гвалта царящего в хате я догадался, что нахожусь в узле связи какого-то штаба, то и дело разговоры по телефону, то и дело посылает бойцов исправлять связь.
Положив под голову противогаз лег спать, меня приняли за своего и разбудили для выполнения какого-то задания, когда же узнали такой подвох, то немедленно выдворили на улицу. Очутился опять на морозе, который показался еще сильнее, прошел все село, везде командует КРУГОМ и тольк. В один дом можно было вот и свободно, но там оказалось народу, что в бочке селедок- лежат друг на дружке в два три ряда. Изнемогая от усталости, прислонился к человеческой массе и заснул крепким сном. Проснулся от тяжести, сдавившей все тело. Оказывается, я очутился в самом низу на полу под трёх ярусной массой тел. Рано утром около дома, где ночевал, выдали валенки, появилась кухня с дымящимся завтраком. После завтрака сгруппировались во взводы и роты и пошли в тоже место, откуда вчера разбежались.
Проходим овраг, который вчера пытались преодолеть, пройдя его дальше, увидели разбитую повозку и пару мертвых лошадей, а вот и деревня. Она называлась Петровское, на опушке леса перед ней заняли исходное положение и после артподготовки без больших усилий заняли это поселение. Около каждого дома стоят подбитые немецкие автомашины, танки, повозки и другая техника. На улице из подвалов выглядывали женщины и дети, у нас приподнятое настроение. Победа! Фриц отступал! После вчерашнего боя думал никогда этого не будет.
И так - вперед на запад. Все в приподнятом настроении, идем в семь-десять двадцать км без сопротивления противника. Слышатся реплики: до Берлина! Стали уставать. Идем, идем. Уж не в самом ли деле до Берлина? Не видно ли там его окраин? Кажется, в движении целая вечность. Нет, все еще Московская обл. Проходим большое село с деревянными домами. На улице немецкие разбитые машины, танки, бронетранспортеры повсюду валяются ящики, многие ящики открыты, со снарядами, как мы узнали, это поработала наша авиация Идем не задерживаясь, по проселочной дороге движется масса людей, повозок и автомашин. Проходим мимо конницы. Она преследовала фрицев, но, потеряв часть лошадей и всадников, наскочивших на мины, остановилась. Вечереет. Впереди пожар. Справа и слева от дороги виднеется несколько зарев. Привал. Греемся у огромного костра горящей деревни. Шли несколько морозных дней и ночей.
В один из вечеров часть полка, в том числе и я свернули в лес, подпирая повозки, видим большую поляну. На ней три, четыре костра на расстоянии сто пятьдесят двести метров друг от друга. Колонна остановилась, вдруг затрещали пулеметы, зашумели лошади, запряженные в повозки, метнулись в сторону. Мы в рассыпную в лес разбрелись, смешались. На рассвете еле-еле нашел своих. Лежим на поляне в снегу, впереди деревня. Кто-то крикнул: Танки!- и опять все в рассыпную, как стая воробьев бегом в лес. Я не видел танков и даже не слышал рев моторов. Я до сих пор не знаю, были ли они или нет? не правда ли, очень странно воевали? Это было так. Мы не знали определенной задачи, очевидно ее не знало и наше непосредственное начальство! И впредь, когда стал командиром, перед каждым боем было много неразберихи и путаницы.
Волоколамск.
Однажды на рассвете перед нами вырос большой населенный пункт, виднеется купол высокой церкви. В него летят снаряды и ударяются о камни это -Волоколамск. Ускоренным маршем, а затем цепью двинулись на этот город. С его окраины вправо от нас бегут немцы. Палим с ходу из винтовок вслед за убегающими, тоже свернули вправо. Несколько человек в синих шинелях лежат вниз головой, раскинув руки, пробежав двести-триста метров, оказались на открытой местности, поступила команда: Ложись! к вечеру пришли в город, пообедав расположились на отдых. Всюду по городу, разрываются снаряды. Вот-вот какой-нибудь из них угодит в дом, где мы находимся, но обошлось благополучно.
На следующий день после обеда вышли из города и в поход. К вечеру достигли какого-то села, за огородами которого в канавах прячутся от немцев женщины и дети, часа полтора-два находились в этих канавах, а затем пошли к селу, но к другому или к этому же, в противоположный его конец. В селе тихо, только слышатся редкие одиночные выстрелы, оказалось там полным- полно немцев. Из-за окон и за углом открыли огонь, вот несут раненого в ноги политрука роты. Вот идут другие раненые бойцы, приближается наш танк, открывается верхний люк, по пояс высовывается танкист, и тут же сражается автоматной очередью.
К утру стрельба затихла. Наше отделение расположилось в одном из домов. Затопили русскую печь, стали печь, варить картофель, подошёл к двери, ведущей в зал за дощатой перегородкой, вдруг оглушительный взрыв, получаю сильный удар в правое плечо, делаю двойное сальто и падаю на пол, уши заложило свинцом, сильная боль в плече. Правая рука не поднимается. Меня направляют в соседний дом-Санчасть, там лежат и сидят раненые, которых полон дом, там же вижу политрука роты, лежавшего на носилках. На рассвете вышел из дома и вижу наших солдат, перебегающих от дома к дому по направлению к окраине села. Наши танки идут вдоль села и ведут огонь из пулеметов. Конница прячется за домами и сараями. Откуда-то немцы ведут сильный огонь, видно как пули прошивают деревянные стены домов и сараев. Ничего не понятно, что происходит.
Пристаю к одной из групп бойцов и с ними пробираюсь на окраину села. Стоим у каменного здания и видим, как наши пехотинцы гуськом в снегу по тропинке с конницей тикают из деревни в поле. По пути падают, кто раненый, кто убитый. Вот всадник, сраженный пулей свисает с седла, проехав немного вниз головой- падает. Меня обуял страх и тоже сломя голову, придерживая правую руку побежал, о что-то спотыкаясь. Падаю, поднимаюсь и снова бегу, а пули жужжат, как пчёлы. Прибегаю в лощину, где собираются беглецы, вижу солдат своего взвода. Встретил меня командир взвода, лейтенант, говорит занять здесь оборону, но узнав, что я ранен - отправил дальше в тыл.
Долго ходил по лесам и сёлам в поисках санчасти, вернее санчасти находились быстро, но так как я ходячий, то оказав помощь направляли в другое мед учреждение, очевидно повыше рангом. Зашел на окраину Волоколамска в поселок, Александровка. Там стоял медсанбат триста тридцать первой стрелковой дивизии, который принял меня на лечение. Стоит морозная зима, уставший, напуганный, озябший пришел в хату, где уютно и тепло. Уже с месяц или больше не видел такой благодати, ночевать и устроился на полу около стола почти что под лавкой. Приятно ощущалось тепло в членах, хочется спать, но никак не уснул, оживились в тепле паразиты-вши, уже по всему телу зуд, то и дело ворочаюсь, руками, лезу то под рубаху, то в штаны, чешу тело до крови. И только уляжешься, как зуд повторяется с не меньшей силой. Начинаю физическое истребление маленьких недругов. Достаточно провести кончиками пальцев по рубашке там, где она прилегает к телу, как из щепотки достаешь несколько различных по возрасту и размеров, некоторые оказываются настолько малы, что еле ощущаются на пальцах. На второй день нашел вещь мешок с бельем и переоделся. Свое белье сначала жарю перед огнем, а потом бросил его в печь, не пожалел и свитер, который мне подарила Маруся . Там пробыл я дней пять- не больше, стало поступать очень много раненых и все с Лудиной горы или Хворостинино, 7-10 км от Волоколамска.
Работа санитаром.
Работаю в качестве санитара, выносим из санитарных машин прибывших с полков раненых, других таскаем в автомашины для отправки в полевой госпиталь. Ищу дрова, топлю печь, закрываю чем попало щели в разбитом доме, чтобы не дуло и не мерзли раненые. Бегаю за едой, кормлю и угощаю горячим чаем, подаю кому утку кому судно, кто стонет, кто зовет на помощь. Сестра то и дело раздает команды: здесь сделать это, здесь сделать то. Слипаются глаза. Хочется спать, а вздремнуть не дают. Вот, все дела переделал, только сядешь, вдруг приходит машина с ранеными и так далее, но зато сколько же еды!!! И суп, макароны, и белый хлеб, и сахар и сгущенное молоко, чего я не видел или мало видел дома, да и в своей бригаде, но спать, спать. Ничто не мило, а спать нет времени. Однажды вечером была политинформация, читали какие-то сообщения о злодеяниях и преступления фашистов, после этого снились кошмарные сны, то убийство, то пожары, то еще что-нибудь согласно тексту.
Поколотив нас изрядно и сделав из полнокровной дивизия остатки, фриц все же отступил. Движутся вперед боевые части, поплелись вперед тылы. Срывается с насиженного места и наш санитарный батальон. Подъехали машины, начинается погрузка имущества. Шум, гвалт неразбериха. Погружаем в машины палатки, столы, стулья, носилки, много каких-то ящиков. Вот уже полная машина. Не так! Снова разгружаем, снова погружаем, наконец двинулись в путь. Сижу в кузове сверху вещей, мороз все сильнее и сильнее, ветер бьет в лицо, задувает за пазуху, за воротник, коченеют ноги.
Утро. Едем лесами, полянами попадаются деревни, где видно только разрушенные печи. Наконец приехали, начинается самое трудное- обживать. Разгружаем автомашины. Никто не знает, куда что положить кладем в одно место, потом переставляем на другое. Утепляем разрушенные дома, сараи. Натягиваем палатки. Подходит ко мне врач со шпалой на петлице еврейка и приказывает: Товарищ Санитар!, Организуйте баню!
-Где? как?
-Подумайте!
-Где брать вёдра, тазы?
-Проявите находчивость!- проговорила она и ушла.
Что тут делать? Нужно действовать, присмотрел небольшой полуразрушенный домик. Загородил плащ палаткой все окна и дыры, нашёл дров, чудом осталась где-то пила и топор затопил русскую печь. Теперь нужно где-то достать тазы и ведра, котлы и чугунки. Отправляюсь вдоль села на поиски. К вечеру баня готова. Подходит. врач, похвалила, перемылись все сотрудники медсанбата. И опять начали поступать раненые, организуется бригада рыть могилы для похорон умерших. Зачисляют и меня туда. долблю ломом мерзлую землю. Устал. Руки не поднимаются, подходит ко мне пожилой санитар и говорит: Ну!, гни, гни свою кобарёшку, - что ленишься?
Закопали убитых, руки болят, спина не сгибается. Вместо отдыха опять работа, но полегче - ухаживать за ранеными. Сел однажды покурить, только слышу - трясут меня за плечи и кричат: Горишь!!! просыпаюсь, действительно горит на мне телогрейка и ватные штаны. Проработал в медсанбате с месяц или чуть побольше. Идет слух, что большая часть санитаров будет отправляться на передовую. Этот слух радовал меня и огорчал. Радовал, так хотелось попасть в свою роту, Интересно, что там теперь? С другой стороны хотелось быстрее избавиться от непомерно тяжелого труда.
Огорчало то, что стоят сильные морозы, как подумаю, что скоро из тепла, да в лес на мороз, так мурашки по телу, к тому же, большая вероятность быть убитым. Было такое ощущение, пусть буду тяжело ранен или убит- только чтобы было тепло. Где-то в начале или в половине февраля сорок второго года нас человек около двадцати-двадцати пяти направили в полки. В это число попали и прикомандированные и часть штатных санитаров, дел стало меньше в санбате- дивизию здорово потрепали, уже стало некого убивать и ранить. Из трех батальонов в полку существовал только один и то в не полном составе, да какие-то тылы. Нас человек семь направили в 1106 полк, суток двое побыли в полковой сан - части, а затем ,однажды к вечеру прибыли на передовую. Мороз градусов по тридцать. В такой мороз не мог уснуть. Всю ночь ходил грелся. Где-то слышал, что в сильный мороз во сне можно замерзнуть, подошел к одному бойцу, лежавшему на снегу, разбудил его, говорю: Замерзнешь ! Тот понял в чем дело, заругался и перевернувшись на другой бок, удобнее прикрывшись палаткой, захрапел. Казалось невероятным, чтобы спать под открытым небом, да еще в сильный мороз.
Куда-то шли лесами, кустарниками, полями. Зашли в не очень густой и высокий лес говорят, что будем в этом месте наступать, и что здесь противник нас не ждет. На ночь ротные всего батальона расположились в лесу в шалаше из веток. Кажется нами командовал сам инструктор Гуня. Не знаю - это прозвище или фамилия. Было ему лет 40-45.
Утром разгорелся бой, наши пошли в наступление, в снегу множество ямок, в которых находятся люди, в самой глубокой по шее стоит командир в белом халате и кричит: справа и слева короткими перебежками! Вперед! Бойцы вылезают из ямок, бегут, увязая по пояс в снегу, пробежав немного ложатся, кто она совсем, кто делает в снегу ямку и сидит, дожидаясь очереди, чтобы снова подняться и бежать. Но я мог становится все меньше и имеешь меньше и площадь, занятая бойцами тоже уменьшается. Уже прекратилось движение и только чуть поодаль острием к противнику чернеются убитые.
В самом начале боя один из санитаров (фамилию имя не помню, помню только, что он из Жиздры), оказывая помощь раненому, оказался сам в таком же положении. Услышав его крик выбежал из укрытия и к нему на помощь. Рой пуль просвистала над головой. Он бедный, валяется сбоку на бок, бледный как воск и откуда-то из паха течёт кровь. Я пытался сделать перевязку, но ничего у меня не получалось. Зову на помощь других санитаров, санинструкторов, но никто ко мне не бежит, а жиздренский парень на моих глазах умер. После этой операции Гуня сказал:
- Ты парень очень смелый и бесстрашный, но больше так не делай!
В следующий раз, когда тебя понесет в пекло, то других не тяни за собой…