В середине марта 1919 года Красная Армия, начавшая в конце февраля общее наступление на юге, подошла к Крыму. Прикрывавшие полуостров, части вновь формировавшийся Крымско-Азовской Добровольческой Армии были недостаточными для ее отражения. На Чонгарском перешейке и в районе Перекопа находилось 4-я и 5-я дивизии, однако, многие их роты не были укомплектованы и не имели еще достаточного количества штыков. 14 и 15 марта белые вынуждены были оставить Чонгарский полуостров и отступить к станции Сиваш. В последующие дни значительные силы красных вторглись в Крым на участке 4-й дивизии восточнее Перекопа и Ушуни, вследствие чего встал вопрос экстренного отвода белых войск на юг, а 5-й дивизии было приказано помочь 4-й чем только возможно.
На помощь белым из Севастополя по железной дороге прибыла рота 2-го полка греческой армии из состава афинского гарнизона численностью 250 солдат при 5 офицерах. Перед ними стояла задача: по прибытии на место ударом с востока дать возможность «вырваться из под наступавшего вала красных». Обстановка складывалась весьма неблагоприятно, и когда до прибытия греков к месту событий оставалось два-три часа, белые были уже выбиты с занимаемой ими позиции. В бой вступили семь самолетов авиаотряда Добровольческой Армии, вооруженные пулеметами. Снижаясь до высоты от 10 до 5 метров над отступавшими цепями белогвардейцами, они в бреющем полете косили преследовавшие солдат толпы большевиков.
В тот момент, когда преследование было возобновлено, на фланге красных появилась греческая рота. Благодаря чему части 5-ой дивизии Добровольческой Армии были спасены. Греки в этом бою потеряли двух человек убитыми и девять раненными. Тела погибших греческих солдат были отправлены в Севастополь, а оттуда на одном из греческих кораблей в Афины. С девятью же раненными произошел конфуз: они пропали. Лишь месяц спустя греческих солдат нашли за Керченским проливом, в одной из станиц, куда сразу же после боя их тайно перевезли казаки, чтобы лечить и откармливать на еще богатой тогда Кубани.
31 марта в помощь греческим солдатам, занимавшим фронт против красных на Перекопе, были отправлены из Севастополя части французского 173-го пехотного полка. Однако, уже 6 апреля были получены известия о прорыве фронта в районе Перекопского перешейка. Объявив на следующий день о введении военного положения не всей территории Крыма, Краевое правительство перебралось в Севастополь. Командующий сухопутными войсками союзников полковник Труссон обвинил в случившемся Добровольческую армию и отвел греческие части, воевавшие на Перекопе.
Среди имущих слоев населения началась паника, и уже к вечеру 7 апреля толпы беженцев заполнили Севастополь. 9 апреля Симферополь покинули учреждения штаба Добровольческой Армии, а в Севастополе была образована франко-русская эвакуационная комиссия под председательством коменданта Севастопольской крепости генерала В.Ф. Субботина. Из Севастополя началось паническое бегство белогвардейцев, гражданского населения и беженцев, спасавшихся от большевиков.
«У графской пристани в течение всего вчерашнего дня творилось нечто неописуемое, – сообщал корреспондент «Крымского вестника». – Сюда стекались со всех концов города подводы с вещами, ехали на автомобилях, на экипажах, везли домашнюю рухлядь, солидные, дорогой желтой кожи чемоданы. Все это сваливалось здесь, переносилось на катера, на военные транспорты. Здесь ярче, чем где бы то ни было, проявлялась паника. Чувство чисто животного страха обуяло всех уезжающих: будто не верят они, что они уже в безопасности, что еще час-другой, и они простятся с родной землей. Смотришь на всю эту массу людей, и грусть, острая, едкая, пробирается к сердцу <…>. Лишь к трем часам <…> несколько утихла здесь паника, уже все, кому выпало с их точки зрения счастье уехать, находились на своих местах <…>. Вот подходит пароход «Аскольд», за ним «Посадник», на кормах у них еще трехцветные флаги, но на мачтах французские. На обоих пароходах много беженцев – это новая волна беженцев из Ялты. Их много, они растеряны, их лица перекошены от страха».
14 апреля партизанские отряды красно-зеленых устремились к Севастополю, который прикрывали части греческих и французских войск. Когда в боевую линию хотели двинуть солдат 173-го французского полка, они всем составом отказались идти. Полковник Труссон сообщил об этом адмиралу Амету, находившемуся на линкоре «Жан Барт», и тот приказал открыть огонь по наступавшим красным отрядам. Утром 17 апреля бомбардировка возобновилась. В тот же день передовые части Красной Армии вошли на Корабельную сторону и заняли Малахов курган, однако дальнейшие боевые действия пришлось приостановить. Командующий войсками союзников в Крыму полковник Труссон принял делегацию штаба Заднепровской красной дивизии, передавшую предложение советского командования сдать Севастополь без боя и передать власть в городе ревкому. Переговоры затянулись, но, вместе с тем, было заключено перемирие на срок до 25 апреля.
20 апреля, в праздник Пасхи, на французских линкорах «Мирабо», «Жан Бар» и «Франц» были подняты красные флаги. В полдень на Графской пристани высадились французские моряки, которые шумной толпой, численностью около 500 человек, двинулись с пением «Интернационала» по Екатерининской улице. Один из матросов с линкора «Мирабо» нес красное знамя с надписью на французском языке:
«Да здравствует мировая революция! Слава русскому пролетариату!».
Первыми к демонстрантам присоединились члены профсоюза металлистов, после чего их ряды стали стремительно расти, и вскоре достигли до 5 тысяч человек. Севастопольский ревком, узнав о демонстрации французских моряков, в полном составе ожидал их у входа в здание городской Думы. Здесь председатель ревкома Я.Ф. Городецкий, превосходно говоривший по-французски, выступил перед демонстрантами с речью, в которой поблагодарил французских матросов за неожиданную поддержку.
После краткого митинга у здания городской Думы процессия двинулась вниз по Большой Морской улице. Когда голова колонны подошла к аптеке Миллера (Большая Морская, № 8), путь демонстрантам преградил лейтенант Пестень с линкора «Жюстис». Властным голосом, от имени командующего, он приказал морякам вернуться на свои корабли. В ответ матросы стали возбужденно кричать:
«Нет больше кораблей, нет больше родины! Это – революция!».
Лейтенант трижды повторил приказ, затем выхватил из кармана револьвер, выстрелил в упор в матроса, несшего знамя российских запасных моряков, и тотчас же скрылся. Матрос упал, и красное знамя покрыло его тело с головы до ног. Минуты через две началась стрельба по ошеломленной толпе. Первыми открыли огонь молодые французские мичманы, находившиеся на крышах домов, затем полувзвод морской пехоты с линкора «Жан Барт» и несколько взводов греческих солдат, которые залпами стреляли с колена со стороны часовни, находившейся приблизительно в 25 м от аптеки (в центре совр. площади Лазарева).
«Сцена была ужасной, – вспоминал очевидец. – Со всех сторон падали тела среди душераздирающих криков и стонов. <…> После первого залпа все легли на землю, а затем какой-то матрос поднял руку по направлению к стрелявшим с крыш мичманам, и те перестали стрелять. Матрос встал и пошел к ним, выпрямившись во весь рост, осыпая их градом ругательств, – и у них не хватило духа продолжать стрельбу».
Греческие патрули (ими командовал французский офицер) бросились с ружьями наперевес за убегавшей толпой. С улицы в аптеку Миллера перенесли тела нескольких человек: тяжело раненого Пекера и убитых Кахарского и 64-летнего Бочарова. Раненым прямо на улице оказывали первую помощь, и уже потом уносили в больницу. Греческие солдаты подбирали убитых и складывали их на телеги.
«Один русский матрос, ошеломленный первыми выстрелами, упал на колени и плакал над трупами убитых, раздирая на себе платье. Патрульный солдат подошел к нему и застрелил его в упор».
Севастопольский грек Гриппиоти, служивший до революции матросом на Черноморском флоте, рассказывал, что, как только раздались первые выстрелы, он схватил за руку французского матроса, и потащил в его в свой дом, находившийся в нескольких шагах от места стрельбы. Дома они нашли еще одного французского матроса. Заперев двери, отец Гриппиоти и вся его семья помогли матросам переодеться в штатское платье. Но через несколько минут после этого пришли греческие солдаты и стали стучать прикладами в дверь. Видя, что им не отпирают, и, будучи не в состоянии вломиться в дом, они наставили на дверь пулемет и стали выжидать, когда кто-нибудь вздумает выйти. Выпроводив одного матроса через черный ход, Гриппиоти, часа два спустя, провел другого до Графской пристани, где в шлюпке сидел французский морской офицер с револьвером у пояса. Когда матрос подошел к шлюпке, офицер спросил его: «Где ты был?» Матрос ответил, что развлекался в городе. И как только он сел в шлюпку, офицер, ни слова не говоря, вынул револьвер и ударом рукояткой по голове сбил его с ног.
Очень трудно установить точное количество жертв этой «пасхальной демонстрации». Официальные советские источники утверждают, что в этот день было ранено 4 французских матроса и 10 жителей города, 5 из которых скончались в больнице. Со слов очевидца:
«На православном кладбище было похоронено 8 человек, на католическом 2 (один был городской полицейский, умерший ночью и похороненный 21-го на рассвете, как раз в то время, когда англичане принесли на кладбище одного своего товарища). Наконец, четверых похоронили на еврейском кладбище, что же касается убитых французов, то их тел нигде не могли разыскать. 23 апреля французские матросы прошли по кладбищу с роскошным венком и возложили его на предполагаемые могилы своих товарищей. Наверное, было убито не менее двух французских матросов, а четверо, весьма вероятно, умерли от ран. Едва ли французов было убито больше, так как они с необычайной ловкостью легли на землю при первых же выстрелах. Раненых было много, но из страха наказания все они, за исключением серьезно раненных, скрывались по домам. В городскую больницу доставили 11 человек. Трое были уже мертвы: Кахарский – 42 лет, Бочаров – 64 лет и Беленко – 46 лет. Еще трое умерли от ран в течение ночи: Томашев, Пекер и 16-летняя девушка Таисия Мурашева. Остальные пять, раненные более или менее тяжело, оставались в госпитале почти до полного выздоровления. Это были Шебанова, молодая женщина лет 23, греческий подданный Триандафилиди 43 лет, Смирнов, Рыжин 43 лет и Носов 41 года».
Расстрел демонстрации революционных французских моряков, по мнению участника этих событий Андре Марти, вне всякого сомнения, был совершен преднамеренно. Расположение греческих солдат, размещенных заранее на крышах домов по правой стороне Большой Морской улицы, позиция, занятая греческими взводами около часовни в 25 м от аптеки Миллера, как раз там, где улица спускается уклоном на 5–6 м вниз, – все это было рассчитано на то, чтобы демонстранты не могли заметить засады.
Наконец, тот факт, что в деле были замешаны французские мичманы, а так же выходка лейтенанта Пестеня, позволяют утверждать, что вице-адмирал Амет был главным виновником этого расстрела. Он прекрасно понимал, что на кораблях с матросами ему не справиться, и так как многие из них в тот день отправились в город (напомним, что 20 апреля 1919 года был праздник Пасхи), ему пришла идея отправить вслед за ними и других, чтобы легче было всех сразу заманить в ловушку. Доказательством его преступной преднамеренности служит и то, что он в тот день всячески облегчал матросам отпуск в город после обеда. В первую очередь на него самого, затем на полковника Труссона, и, наконец, на командный состав союзной армии и флота навсегда осталась ответственность за пролитую кровь безоружных людей.
21 апреля полковник Туссон официально объявил, что флот и армия союзников намереваются покинуть Севастополь. 24 апреля власть в городе была передана революционному комитету, а пять дней спустя в город вошел 4-й Заднепровский полк Красной Армии. 1 мая союзная эскадра подняла якоря и покинула внутренний рейд Севастополя, а к концу апреля 1919 года весь Крым, за исключением Керченского полуострова, был занят Красной Армией.
