Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодняшний день, несмотря на немного пугающую цифру, я решил сделать максимально комфортным, и не только потому, что весна, и скоро уже май, а просто... так! Вовсе без грустной нотки, конечно, не выйдет, но в общем и целом, как мне кажется, картина дня - как паззл "Празднование Пасхи мая рабочими Петровской кондитерской фабрики" - сложилась вполне себе душевная. Итак, нынче у нас следующие персонажи, и события, так или иначе с ними связанные:
- Вот так опера! Вся труппа - полковые солдаты!
- Высочайшая благотворительность: есть и цифры, и результаты
- Невыплаченный долг погибшему романтику
- Безвестный герой поруганной кампании
- Братство литераторов
- По Риму с Чеховым
- Краткий курс греко-римской мифологии
В мемуарах малоизвестного у нас уроженца Малороссии польского происхождения Францишека (Франтишека) Ковальского упоминается письмо некоторого Янковского, бывшему - по всей вероятности - в комиссионерах у графа Станислава Щенсного Потоцкого. Этот западнославянский винегрет я развёл лишь для одного: в письме сего Янковского от 13 апреля 1803 года упоминается одесская опера того времени. Помимо того, что писано это изрядным, несколько напоминающим гоголевский, слогом, так и столь презабавно, что картинка всплывает перед глазами весьма натурально!
- «Имею честь донести ясновельможному пану, что проживание в Одессе начинает быть очень приятным, а развлечения – всё более весёлыми и живыми. На этих днях, например, здесь играли чудесную (на что указывает и само название) оперу – «Мельник, убегающий от долгов» Великолепна в этом произведении труппа, исполняющая эту оперу и состоящая из полковых солдат. Директором был господин поручик, декоратором – прапорщик, а концертмейстером – сержант. Все роли так хорошо и естественно исполнялись, характеры так живо показаны, любовные сцены так чувственно передаваемы, а, главным образом, музыка так хорошо к произведению подобрана, голоса так гармонично звучали, что я (который заграничных театров не видел) не смог бы решить, кому бы первенство надлежало приписать: либо мастерству автора, либо музыке, заставляющей двигаться в такт, либо же остроумным актёрам и их восхитительным голосам. Только одно я хорошо заметил, что эта прекрасная опера тройные на зрителей оказывала воздействия (совершенно друг другу противоречащее): смех, плач и позёвывание. После окончания спектакля дюк Ришелье (который был из числа от души позёвывающих) дал несколько дукатов для актёров труппы и всячески их подбадривал, чтобы они в своих способностях не переставали совершенствоваться. Что выразив, имею честь оставаться в наиглубочайшем уважении..."
Ценителям раритетов: ниже размещен снимок с письма вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны к надворной советнице Герсевановой от 13 апреля 1820 г.. Разумеется, с подлинной ея подписью. В оном Императрица выражает сей надворной советнице признательность за пожертвования в пользу Харьковского училища благородных девиц. Благотворительности, к слову, Мария Фёдоровна посвящала весьма значительную часть своего времени: она была основательницей около пятисот (!!) различного рода заведений, в том числе вдовьих домов, училищ для солдатских детей и сирот, приютов для инвалидов войн и больниц. Повод задуматься о "пагубности" института монархии и выразить удивление - отчего нынче подобного нет? И почему институт меценатства достиг ежели не дна, то значений ничтожнейших по сравнению с позапрошлым столетием?
Не далее как месяц назад, в публикации цикла от 9 марта мы коснулись крайне интересной фигуры декабриста Александра Бестужева-Марлинского. Сегодня мы вернёмся к этому любопытному персонажу, осмелившегося в своё время попенять Пушкину за его "Евгения Онегина", к тому же, что в письме его к брату Николая Алексеевича Полевого Ксенофонту от 13 апреля 1836 года есть и суровая, изрядно приправленная острым юмором висельника, романтика в стиле будущего, ненаписанного ещё "Героя нашего времени", и отточенный литературный слог (недаром Марлинский был так популярен) и... какое-то предчувствие скорого трагического финала.
- Дорогой Ксенофонт Алексеевич! Пишу с берега Черного моря, которое бушует теперь не по вешнему. Переезд мой из древней Пантикапеи сюда, был слишком счастлив: ни одной бури, ни одной встречи с черкесскими галерами... Предосадно, право! Впрочем, обещают эту потеху впереди. Контрабандистов турецких умножилось очень, и чтоб уничтожить их суда, необходимо сделать высадку на берега, а в таком случае, я, конечно, не упущу этой partie de plaisir (развлечения - РРЪ). Видел музей керченских древностей: очень любопытные вещи. Спускался в разрытые курганы, в катакомбы, напудрился прахом древности самой классической, самой грецкой - не удивитесь же, если (чего Боже сохрани!) заметите в моем будущем слоге эллинизмы и поползновение к хриям и синекдохам. Но как бы то ни было, я в Гиленджике. Я видел его после долгого похода в первый раз, и потому в первый раз он показался мне лучше нежели я нашел его теперь. Куча землянок, душных в жар, грязных в дождь, сырых и темных во всякое время, - вот гнездо, в котором придется мне несть орлиные яйца. Общества, разумеется, никакого; но как я этим не избалован, то мало о том и забочусь. Дело в том, что здесь нечего есть, в самом точном значении слова. Бить быков, которых очень здесь мало, летом нельзя, портится мясо, а куры дороже чем в Москве невесты. Питаются поневоле солониной, да изредка рыбой; но как последняя в здешнем климате верный проводник лихорадок, есть ее опасно. Сообщений мирных с Черкесами нет и быть не может. С мыслью и с надеждою получать газеты и письма простился я еще в Черномории; итак одна отрада в трубке и в думе, впрочем, и это не безделица! Я так всегда бываю тверд в испытаниях, насылаемых на меня судьбой, что конечно не упаду ни духом, ни телом от лишений всех родов, не паду, назло скорбуту и лихорадкам, которые жнут здесь солдат беспощадно. Потому потрудитесь сказать тем, которые вздумают отпевать меня заранее, как это уже не раз было, чтоб они не сипли даром. Они еще не так сладко поют, чтобы заманить в могилу. Обнимите любезного Николая Алексеевича, - что он и как он? Правда ли, будто готовит два романа? Давайте нам их поскорее... Что до меня, я всегда охотнее был на ведение романов, чем на их сочинение. Та беда, что ни на то, ни на другое давно не было мне возможности. Давно жду, любезный Ксенофонт Алексеевич, обещанного расчета. Деньги, приходящиеся за три последние частя П. и Р., назначил я сибирским братьям в помощь, процентами, кроме кой-каких других, и потому мне хотелось бы реализировать и округлить их. Письма, до извещения, и книги можете адресовать в Керчь, его высокоблагородию Демьяну Васильевичу Карейше, "просят переслать в Гиленджик, такому-то". Это вернее и скорее, ибо транспорты ходят только туда, очень редко в Анапу. Впрочем, если писали в Екатеринодар, и оттуда хоть через три месяца получить не отчаиваюсь. Дай Бог вам здоровья и радостей. Ваш душевно Алекс. Бестужев
"... Я так всегда бываю тверд в испытаниях, насылаемых на меня судьбой, что конечно не упаду ни духом, ни телом от лишений всех родов, не паду..." Трагический финал Бестужева в следующем 1837 году известен, тела его - после схватки с горцами так и не нашли. Любопытно упоминание им "расчета" от братьев Полевых, издававших в сумрачные, да что там - откровенно катастрофичные для них после закрытия "Московского телеграфа" времена иллюстрированный ежегодный сборник с трехэтажным названием "Живописное обозрение достопамятных предметов из наук, искусств, художеств, промышленности и общежития, с присовокуплением живописного путешествия по земному шару и жизнеописаний знаменитых людей". Очень похоже, что долг Полевых Бестужеву - прямое следствие их финансовой чёрной ямы, образовавшейся после сведения воедино всех убытков (около 40 тысяч). И весьма опасаюсь, что за свои "П. и Р." (вероятнее всего - повести и рассказы) они так и остались должны этому удивительному автору с не менее удивительной судьбою.
И опять же не удержусь от соблазна не привести начало одной из повестей Бестужева-Марлинского "Страшное гаданье". Бесподобный язык! Надеюсь, не пожалеете и вы!
- "..Я был тогда влюблен, влюблен до безумия. О, как обманывались те, которые, глядя на мою насмешливую улыбку, на мои рассеянные взоры, на мою небрежность речей в кругу красавиц, считали меня равнодушным и хладнокровным. Не ведали они, что глубокие чувства редко проявляются именно потому, что они глубоки; но если б они могли заглянуть в мою душу и, увидя, понять ее, — они бы ужаснулись! Все, о чем так любят болтать поэты, чем так легкомысленно играют женщины, в чем так стараются притворяться любовники, во мне кипело, как растопленная медь, над которою и самые пары, не находя истока, зажигались пламенем. Но мне всегда были смешны до жалости приторные вздыхатели со своими пряничными сердцами; мне были жалки до презрения записные волокиты со своим зимним восторгом, своими заученными изъяснениями, и попасть в число их для меня казалось страшнее всего на свете..."
13 апреля 1855 года славный артиллерийский офицер, прошедший многие известные сражения Крымской кампании Лев Толстой, уже отмеченный Государем за свой рассказ "Севастополь в декабре 1854 года", записывает в дневнике:
13 апреля. Тот же 4-й бастион, который мне начинает очень нравиться, я пишу довольно много. Нынче окончил «Севастополь днем и ночью» и немного написал «Юности». Постоянная прелесть опасности, наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом войны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет.
А в это время... Я сейчас, конечно, немного сшельмую, но позже вы поймёте меня - почему и зачем я это сделал. Двумя днями позже, 15 апреля, другой молодой артиллерийский офицер Константин Иванович Киов оттуда же, из Крыма шлёт своим родителям в Тульскую губернию, письмо, наполненное бесценными деталями, подробностями и такой натуральностью, какими могут быть замечательны именно подлинные артефакты Эпохи.
"Милые и бесценные родители Папенька и Маменька.
В последнем письме моем из Одессы я обещал Вам написать из Перекопа, но не писал, потому что не было времени, хотел исполнить это обещание в Бахчисарае, но и того не удалось. До Бахчисарая мы не дошли, а с большой дороги повернули вправо и расположились в деревне Джабачь Симферопольского уезда, в 25 верстах от Симферополя и в 25 от Евпатории — мы находимся теперь в Евпаторийском отряде под командою генерала Врангеля.
В том письме я описывал вам мое пребывание в Одессе, но не упомянул о некоторых обстоятельствах, случившихся со мною до прибытия в этот город. Обстоятельство довольно замечательное для походной жизни. В Бесарабии в одном русском селе Ивановке мне Бог привел вступить в родство с некоторыми крестьянами по случаю крестин. Хозяйка моей квартиры, молодая баба ужасно мучилась родами; всю ночь охала и стонала, на другой день рано утром, только что я начал засыпать после бессонной ночи, священник меня разбудил и попросил удалиться — он исповедовал и приобщал больную. Часа через 1? после этого она родила дочь, и меня позвали кумом. Я хотел было отказаться, но ребенок был так слаб, что я счел себя обязанным окрестить его и успел. Через 2 часа моя крестная дочь Евдокия скончалась, а родственники и родственницы остались и теперь наводят обо мне справки у каждого прохожего солдата.
В Николаеве осматривали верфь и видели строящийся винтовой корабль 13-ти—пушечный «Цесаревич». Удивительно громадная постройка. Он теперь на подмостках и сваях, равен большому 4-х —этажному дому. В г. Бериславле сдали 4 орудия, бывшие в моей команде, осталось только 8 орудий в батарее, а лошади оставлены от этих 4-х орудий для перевозки фуража в Крыму. Это прекрасная мера, потому что здесь в Крыму доставка фуража чрезвычайно трудна и фуража совсем уже нет. Цена необыкновенная: в нашем отряде четверть ячменя стоит 9 рублей серебром, а пуд сена 65 копеек серебром. В Севастопольской же армии ячмень — 15 рублей серебром, а сено — 1 рубль 50 копеек. Таким ценам мы и сами не верили, когда шли в Крым. Хорошо, что еще казна отпускает нам, офицерам деньги на фураж, а то бы вьюки хоть на себе носи. Дела под Севастополем в том же положении, как и были. На 2-й день праздника неприятель сильно бомбардировал город и, говорят, сделал много вреда городским строениям. Наши не отвечали на их выстрелы и показывали вид, будто хотят оставить одну батарею, тогда они шестью колоннами пошли на штурм этой батареи, но, когда подошли на 150 сажен, то наши 60 орудий большого калибра так ловко хватили их картечью, что отбили у них охоту штурмовать, и они потеряли тут около 5 тысяч человек.
Теперь скажу вам о себе. Кажется, моя служба переменится. Начальник 3 й артиллерийской дивизии генерал-майор Гагман предложил мне занять должность старшего адъютанта в дивизионном штабе, потому что его адъютант на вакансии в батарейные командиры. Я, разумеется, изъявил полное согласие, потому что быть старшим адъютантом в военное время хорошо. Первая награда — ему, да, кроме того, и содержание увеличится. Скоро, кажется, и поеду. Тогда напишу.
Давно не получал я от вас писем, милые родители. Сам же пишу аккуратно каждый месяц, зная, как вас интересует теперешнее мое положение и особенно пребывание в Крыму, отсюда еще чаще буду писать, что бы вы всегда были обо мне спокойны. Отвечайте на мои письма. Адресуйте их в г. Бахчисарай через штаб 3 й артиллерийской дивизии для передачи такому-то. Они уже знают, где будет стоять батарея. Крымскую природу опишу после. Теперь еще не осмотрелся. Мы стоим по квартирам, а не в палатках. Это счастие наше.
Извините, пожалуйста, что забыл поздравить вас с праздником Воскресения Христова. Тогда казалось, что еще успею, а теперь кажется, что праздника и не было. Христос воскресе! Мы встретили его под Николаевым в селе Варваровке, и я был у заутрени.
Теперь прощайте, милые родители, целую вас и ваши ручки и, прося вашего родительского благословения, остаюсь многолюбящий вас сын ваш К. Киов"
********************************************
Надеюсь, вы оценили цену моей вынужденной хитрости, пройти мимо такого замечательного письма я не смог, плутовски связав его с "коллегой" Толстым. Что же касается судьбы самого автора письма, то вот что пишет во вступительной статье к изданию шести его сохранившихся писем сотрудник Российского архива:
- Константин Иванович Киов родился 19 августа 1827 г. в имении своей матери Варвары Андреевны (урожденной Мышенковой) — селе Егорьевском Бежецкого уезда Тульской губернии. С семи лет он воспитывался в Первом Московском кадетском корпусе, откуда был выпущен прапорщиком артиллерии в 1845 г. Участвовал в Крымской войне в чине штабс-капитана в составе 9-й легкой батареи 9-й артиллерийской бригады (в том числе в сражении на реке Черной 4/16 августа 1855). Был награжден орденом Св. Анны 3-й степени с мечами. Женился уже после войны, в ноябре 1857 г. на Софье Васильевне Ушаковой. Скончался в отставке в чине капитана артиллерии в 1865 г. У К. И. Киова было два брата, оба военные: Вячеслав Иванович Киов (1829—после 1875) и Елпидифор Иванович (в отставке с 1858) и четыре сестры: Елизавета, Екатерина, Александра и Мария. Две первые учились в Московском Екатерининском институте.
Я же пошёл немного дальше и разжился портретом скромного героя, хоть это было и не так просто. Не обессудьте за качество, улучшил как смог.
Странная всё-таки это штука - старые письма! Вот и человека уже 150 лет как нет, и следов его пребывания на грешной земле - никаких, и разве что крайне осведомлённый специалист сможет сказать о нём хоть пару фраз... А у нас он "числится"! И пусть не в самом благовидном свете, зато в какой компании! В письме от 13 апреля 1872 года М.Е.Салтыков-Щедрин обращается с подачи Александра Островского к секретарю Литературного комитета Г.К.Репинскому с просьбою оказать хоть какое-то посильное вспомосуществование некоторому московскому литератору Ф.П.Иванову, ведущему самый бедственный образ жизни.
Многоуважаемый Григорий Кузьмич.
В прошлое заседание Комитета слушалась просьба московского литератора Иванова о вспомоществовании, и в этой просьбе он ссылался на Островского. Сколько мне помнится, Комитет заключил: поручить Островскому собрать об Иванове сведения; но я не помню, было ли заключено разрешить выдать Иванову какое-либо пособие. Между тем вчера я получил от А. Н. Островского письмо, в котором он удостоверяет, что Иванову действительно следует дать пособие, и просит моего содействия в этом деле. Прилагая при сем это письмо, я прошу вас, буде не разрешено Островскому выдать Иванову какую-нибудь сумму, не может ли г. председатель собственною властью, не дожидаясь будущего заседания, разрешить выслать Островскому до 30 р. для передачи Иванову.
Вы весьма обязали бы меня, уведомив о последующем и возвратив притом письмо Островского, которому я во всяком случае должен ответить. Буде письмо Островского окажется нужным к делам, то я его по миновавшей надобности представлю. Будьте добры, устройте же это дело поскорее.
Искренно вам преданный
М. Салтыков.
Резолюция председателя Комитета А. П. Заблоцкого: Отослать А. Н. Островскому для выдачи г. Иванову 30 р.
Распорядительная надпись секретаря Комитета Г. К. Репинского:
Не потрудитесь ли сообщить Б. И. Утину, чтобы он выслал 30 р. А. Н. Островскому (Москва, у Николы в Воробине, близ Серебряннических бань, собственный дом), а письмо Островского отошлите М. Е. Салтыкову (Фурштатская, 33). Г. Репинский
И заметьте - как быстро всё сделалось. Никаких чиновных проволочек! Может быть, вы полагаете, что Михаил Евграфович долго канителился с письмом Островского? Ничего подобного. Александр Николаевич адресовался к Салтыкову-Щедрину всего-то двумя днями ранее, т.е. 11 апреля!
- Многоуважаемый Михаил Еграфович, в Общество для пособия бедным литераторам и ученым недавно подал прошение о вспомоществовании (на имя Корша) один молодой писатель Иванов (Борисоглебский); сделайте доброе дело, замолвите за него словечко. Он так беден, что даже смешно. Он живет в свином доме: так называется ночлежный притон мошенников и бродяг на Хитровом рынке, в доме Степанова, бывшем Свиньина. Какие усилия он употребляет, чтобы вырваться из свиного дома в какое-нибудь человеческое помещение, каким рысаком бегает по Москве за грошовой работишкой! Теперь самое время помочь ему: он еще без озлобления, а с улыбкой отирает пот с лица, пробежав верст семь за пятиалтынным. Я не знаю, сколько он просит, но рублей 25 или 30 дать надо. Деньги невелики, а ими можно спасти человека на всю. жизнь от пьянства, буянства и ночного шатания. Рублей 30 я ему достану в Москве, но нужно, чтобы и Фонд помог сколько-нибудь, а иначе зачем же он существует. Искренно уважающий Вас и душевно преданный А. Островский
И ведь какой трогательный и точный портрет сего Иванова складывается: " Какие усилия он употребляет, чтобы вырваться из свиного дома в какое-нибудь человеческое помещение, каким рысаком бегает по Москве за грошовой работишкой! Теперь самое время помочь ему: он еще без озлобления, а с улыбкой отирает пот с лица, пробежав верст семь за пятиалтынным..." В очередной раз приходится признать огромнейшее превосходство XIX столетия над последующими по части... человечности и участия. Что же до дальнейшей судьбы самого "Ф.П" (полагаю, Фёдор Петрович?), то - увы, я не смог сыскать никаких его следов... кроме того единственного, что остался после него благодаря двум прославленным коллегам.
Завершить нашу сегодняшнюю прогулку предлагаю всё же на более оптимистичной ноте, для чего нам придётся прибегнуть к помощи А.П.Чехова в качестве гида по Риму, откуда он 13 апреля 1891 года шлёт преуморительнейшее письмо детской писательнице М.В.Киселёвой. С таким чичероне заскучать, пожалуй, не получится даже в пустыне!
Римский папа поручил мне поздравить Вас с ангелом и пожелать Вам столько же денег, сколько у него комнат. А у него одиннадцать тысяч комнат! Шатаясь по Ватикану, я зачах от утомления, а когда вернулся домой, то мне казалось, что мои ноги сделаны из ваты.
Я обедаю за table d’hôte’ом. Можете себе представить, против меня сидят две голландочки: одна похожа на пушкинскую Татьяну, а другая на сестру ее Ольгу. Я смотрю на обеих в продолжение всего обеда и воображаю чистенький беленький домик с башенкой, отличное масло, превосходный голландский сыр, голландские сельди, благообразного пастора, степенного учителя... и хочется мне жениться на голландочке, и хочется, чтобы меня вместе с нею нарисовали на подносе около чистенького домика.
Видел я всё и лазил всюду, куда приказывали. Давали нюхать — нюхал. Но пока чувствую одно только утомление и желание поесть щей с гречневой кашей. Венеция меня очаровала и свела с ума, а когда выехал из нее, наступили Бэдекер и дурная погода.
До свиданья, Мария Владимировна, да хранит Вас господь бог. Нижайший поклон от меня и от римского папы его высокородию, Василисе и Елизавете Александровне.
Удивительно здесь дешевы галстухи. Ужасно дешевы, так что их даже я, пожалуй, начну есть. Франк за пару.
Завтра еду в Неаполь. Пожелайте, чтобы я встретился там с красивой русской дамой, по возможности вдовой или разведенной женой. В путеводителях сказано, что в путешествии по Италии роман непременное условие. Что ж, чёрт с ним, я на всё согласен. Роман, так роман.
Не забывайте многогрешного, искренно Вам преданного и уважающего А. Чехова.
Почтение гг. скворцам.
Чтобы нам, современным неофитам от общемировой культуры, столь же сейчас далёким от анакреонов и апулеев, сколь далёк современный школьник от князя Петра Андреевича Вяземского, прочесть следующее ниже стихотворение Аполлона Майкова от 13 апреля 1840 года, нужен небольшой предваряющий словарик:
- Камены (Camenae, древн. форма casmenае) — древнеиталийские божества, обитавшие в источниках и родниках. Название, которое допускает связь лишь со словом carmen — песня, заговор, изречение
- Панорм, Панормос (лат. Panormus, греч. Πάνορμος) — греческий топоним. В данном случае - Палермо
- Фети́да (др.-греч. Θέτις, лат. Thetis) в древнегреческой мифологии — морская нимфа, дочь Нерея и Дориды, по фессалийскому сказанию — дочь кентавра Хирона.
- Пе́стум (лат. Paestum), первоначально Посейдо́ния — греческая (сибарийская) колония, основанная в конце VII века до н. э. в западной части области Лукании, ныне - в юго-восточной части Италии
- Бландузия (от blandus), название Горациевой усадьбы в Сабинской области в Италии
Ну всё, теперь мы, пожалуй, во всеоружии и можем, наконеч, понять - что хотел нам сказать Аполлон Майков.
Люби, люби камен, кури им фимиам!
Лишь ими жизнь красна, лишь ими милы нам
Панорма небеса, Фетиды блеск неверный,
И виноградники богатого Фалерна,
И розы Пестума, и в раскаленный день
Бландузия кристалл, и мир его прохлады,
И Рима древнего священные громады,
И утром ранний дым сабинских деревень
Увы, "любить" всё предлагаемое поэтом мы можем теперь лишь на сугубом расстоянии, и хоть как-то возместить эту утрату возможно лишь бокалом приличного вина, воображая себе, что это и есть старое старое "фалернское". Пить которое, полагаю, лучше так:
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам только показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
