- Куд-кудах! - выразительно произнесла бабушка и перевернула страницу книги.- Бежит курочка черная, бежит быстро, сейчас догонит и глазки повыклевывает.
Шурочка спрятал лицо за ладонями, приготовившись плакать.
- Куд-кудах! - гаркнула бабушка, хитро улыбнулась и золотые зубы ее блеснули в тусклом свете свечи.- Бежит, нагоняет уже, совсем-совсем близко, сейчас набросится и веки до крови исклюет, затем за щечки наливные, словно румяные яблочки, примется. До рта доберется и язык сквернословный вытащит, с корнем вырвет! В глотку заберется и там останется!
Голос бабушки становился громче, а Шурка жался в темном углу. Да не только угол темный, все темное, расплывчатое. У бабушки облезло лицо до мяса, сползли седые волосы.
- Посмотри на меня, цыпленочек, посмотри, да хорошенько запомни!
Шурка заверещал, да и проснулся.
***.
- Зайдешь после школы к Аньке, она сегодня не работает, заберешь гостинцы от деда, - наставительно говорила мама, старательно намазывая сливочное масло на поджаренный кусок хлеба.- Придешь домой, позвонишь мне, потом деду, поблагодаришь за посылку. Шурка, ты слышишь меня вообще?
Шурка, который раз за разом прокручивал в голове дурной сон, вяло ковыряясь в тарелке с кашей, нехотя отозвался:
- Слышу.
Сны одолевали его уже довольно давно, с того самого дня, как бабушки не стало. Что удивительно — бабушка никогда не читала ему сказок, она попросту не умела читать, только пересказывала небылицы разные. Да и в целом Шурке не сильно радовалась. Может, и смышленым растет, но ничего понять не сможет. Что требовалось понять Шурка не знал. Аньку тоже не слишком любила, однако обращалась с ней куда мягче.
- Что я говорила?
- Зайти к Аньке, забрать гостинцы от деда.
Мама удовлетворенно кивнула, бросила взгляд на наручные часы, охнула, кинулась собираться на работу.
Пока она застегивала сапоги, Шурка крутился в прихожей, поглядывая в зеркало. В правом верхнем углу красовалась его старая детская фотография с утренника в садике. Красный колпак и красные шорты, белая рубашечка, подтяжки. Рядом — фотография Аньки, старшей сестры.
Шурка не любил заходить к ней в гости и не любил, когда она приходила к ним с мамой. Разница в возрасте была колоссальной, Анька уже университет закончила, сменила несколько рабочих мест, успела побывать замужем, развестись, получить кругленькую сумму после развода, сойтись с другим мужчиной, который любил заложить за воротник и поколотить сестрицу за грязную посуду, за разбросанную на подоконнике косметику. Анька не уходила, терпела, тогда как ее возлюбленный натер трудовую мозоль от переключения телевизионных каналов и продавил диван. Шурка знал, что мама хорошенько приседала на уши Аньке при каждом визите сестры, мол, не смей уходить, у него квартира, помрет скоро от такого образа жизни, распишетесь заранее и ты первая в очереди на наследство. Впрочем, сестра никогда не жаловалась на отсутствие денег, даже будучи безработной, одевалась хорошо, машину купила. А вот здоровье возлюбленного и правда сильно пошатнулось в последнее время.
Мама и сестра сидели на кухне за закрытой дверью, без конца перемывали кости общим знакомым, постоянно возвращаясь к теме наживы. Анька мотала на ус, соглашалась, смолила одну сигарету за другой. Шурка время от времени подслушивал под дверью. Так он узнал про аборты, которые Анька ездила делать в деревню с завидной регулярностью, пренебрегая прелестями современной медицины. Мама ругалась, говорила, что нельзя этим злоупотреблять, надо приберечь на крайни случай, когда совсем швах и разруха, иначе плодовитость Анькина иссякнет, что тогда делать?
Сестра злилась, сворачивала беседу, выходила из кухни. Шурка, услышав шаги, кидался к телевизору и делал вид, будто ничего не слышал.
Анька брезгливо морщилась при виде Шурки — ребенка от второго маминого брака, ущербыша, гаденыша, отнявшего остатки молодости и красоты, забравшего внимание, получавшего самое лучшее, будь то восковые мелки или синий велосипед с серебристой надписью под сиденьем. Ни с первым, ни со вторым мужем у мамы не сложилось, зато первый Аньке был родным и любимым папой, пропавшим без вести моряком дальнего плавания, ушедшим однажды за сигаретами, а второй — беспросветным пьяницей, породившим конопатое недоразумение.
Недоразумение вошкалось у себя в комнате, лепило уродливых зверей из пластилина, возилось с тетрадками, где рисовало корявых человечков, смешные рожицы, кривых существ, собранных из кусков разных животных, клянчило конструкторы, дорогие игрушки. Недоразумение шепелявило, пришепетывало, прихрюкивало и брызгалось слюнями, не мылось по несколько дней, подванивало и выковыривало из ушей серу, облизывало пальцы и ими, липкими, грязными, листало книжки из домашней библиотеки, дрыгало ножками, оставляло на страницах закладки из буро-зеленых козявок.
- Мам, - шептала Анька, поглядывая на брата, - вот и надо оно тебе?
- Цыц, потом еще спасибо скажешь.
Мама аккуратно гладила Шурку по сальным волосам, хвалила за изобретательность, водила к логопеду, вливала деньги в его увлечения, терпеливо проверяла уроки, поощряла тягу к знаниям и не замечала измаранные книжки, следила за питанием, пытаясь привести и свой, и его вес в норму. При всей мерзости, что коробила Аньку, раздражала и злила до налитых кровью глаз, мама раздувалась от гордости, когда Шурку хвалили учителя, а к концу родительских собраний походила на важный пузырь, царственно кивала классному руководителю, с восторгом вещавшему о результатах олимпиад.
Одноклассники, к слову, придерживались Анькиной позиции. Травили, гнобили, выливая помои на молчаливого мальчишку, старавшегося лишний раз не обращать на себя внимание шакалят, вскипавших только от одного звука его голоса. Отпора не давал, просто бубнил под нос, ревел в туалете, размазывая по лицу сопли и слюни.
Мама считала, будто делала все и даже больше для пухлого поросеночка, которого щипали за бока, называя уже не поросеночком, а гадкой хрюшкой, свинкой, дразнили, хлестали по рукам линейкой, мол, копытца свои прибери, выложил на парту, когда руки отрастишь, тогда и разговор другим будет. Анька думала, что ничего путного из Шурки не вырастет, Шурка набирался храбрости пустить в ход пачку лезвий, припрятанную в нижнем ящике стола. Расти в ежовых рукавицах больно, они впивались в кожу со всей разрушительностью гиперопеки. Мольбы о вмешательстве в травлю оставались незамеченными, просьбы отпустить погулять прерывались надрывными криками и хватаниями за сердце.
- Смерти моей хочешь, - кряхтела мама, театрально смахивая выступившие слезы, скрючиваясь в три погибели и присаживаясь на диван с таким трудом и болью, будто разом отказали все системы организма.- Куда ты пойдешь? Холодно, темно, потеряешься, завлекут в подворотню, наркоманом сделают! Сторчишься, сопьешься, как папашка твой! Ой, плохо, плохо!
Шурка поначалу бежал к аптечке, захлебываясь истерикой, рылся в поисках сердечных капель, валялся в ногах у мамы, просил прощения и обещал, что больше никогда, ни-ни. Никаких гуляний, только учеба, у логопеда стараться стану усерднее, про травлю немножко приукрасил, мамочка, только не умирай, пожалуйста, вот капли, вот я сам, выпей воды и меня самого до дна, до дна.
Смекнул не сразу, но сразу дошло, что житья ему не будет. Анька сожрет, мама задушит. Сбежать из дома хотел, да куда идти? Денег карманных, конечно, подкопил, но на крохах этих далеко не уедешь.
К деду в деревню? Далеко, да и бывал Шурка там всего несколько раз, дорогу не запомнил. И, честно говоря, ехать туда не хотелось. Память угодливо подтерла приятные воспоминания, если они вообще были, оставив покосившийся деревянный домик, где пахло прокисшим молоком, где над обеденным столом висели часы с кукушкой, где лежали тонны заплесневелых книг со сказками. Где во дворе на цепи сидел облезлый пес, кролики передохли, корова отощала и перестала давать молоко, только протяжно мычала время от времени, с трудом запихивая в себя сено. Где только черные курочки-несушки да зеленоголовый петух выглядели упитанными, бродили себе по двору, дергая головами и подолгу задерживая взгляд на людях.
Где долго и страшно умирала бабушка, выкрикивая проклятия в забытье. Слепая, почти вырвавшая себе ногти, измаравшая экскрементами и кровью стену у кровати, воющая, со сбитыми в колтун седыми волосами.
Мама и Шурка ездили с ней проститься. Мама держала бабушку за руку несмотря ни на что, ведь последние минуты уже были не за горами. Анька не поехала, фыркнула, покрутила у виска. Потом, правда, сестра приехала к свежей могиле, привезла гвоздики, воткнула в землю поближе к кресту.
Деда Шурка запомнил косматым, вечно недовольным стариком, бубнящим про происки теней, засевших в погребе. Мол, они и молоко кислым делают, и скотину загубили, и бабушка к ним скоро присоединится. Назидательно вещал, усевшись напротив мамы, теребя увесистый нательный крестик, тыкая в лицо культями, оставшимися от пальцев — лишился по молодости на заводе:
- Ты — блудница, тебя за версту учуять можно, вся в мать. И дочь твоя такая же. Истекаешь истомой из-под полы, вот муженьки на запах и слетелись, заделали выродков. Тебя перед иконами на колени поставить, грехи замаливать, пока колени до костей не сотрешь.
Мама краснела, бледнела, слова поперек сказать не смела, как будто терпеливо выжидала.
Дед, впрочем, после смерти бабушки резко преобразился, перестал учить уму-разуму, занялся хозяйством, наладил общение с Анькой, регулярно зазывал сестру в гости, передавал с ней увесистые сумки с продовольствием. Мама от приглашений вежливо отказывалась, но не от гостинцев.
Когда у Аньки не получалось приехать, дед передавал сумки с соседом. Тот часто мотался в город на машине, повидаться с внучками, и добродушно соглашался побаловать еще и чужих родственников за настойку на ягодах, благо маршрут пролегал вплотную к Анькиному дому, и сестра выбегала встречать передачку по звонку почти в одних тапочках.
***.
Вот и сегодня настал день гостинцев.
Шурка кривлялся перед зеркалом, рассматривая щербинку промеж двух передних зубов, нарочито задрал кончик носа указательным пальцем, сотворив подобие поросячьего рыла. Мама тут же хлопнула его ладонью по руке.
- Перестань! - визгливо велела она, накидывая на плечи пальто с меховым воротником. Шурка пожал плечами, беззлобно улыбнулся. Ему иногда нравилось подначивать маму. Она принимала такие шутки близко к сердцу, Шурка тихонько веселился.
Мама шумно втянула ноздрями воздух, смилостивилась, поцеловала сына в макушку, еще раз напомнила о визите к сестре. Входная дверь хлопнула, протяжно застонал старый лифт, ожив после нажатия кнопки вызова.
Шурка доел завтрак, покидал учебники в рюкзак, переоделся из замызганной пижамы в школьную форму, надел куртку, обулся, поплелся на остановку, настраиваясь на грядущий день.
- Хрюшка, хрюшка! - заулюлюкали одноклассники, едва завидев мальчишку в школьной раздевалке. Шурка пропустил мимо ушей неприятное приветствие, побрел к своему мешку со сменкой. Грязные кроссовки вывалились на пол, Шурка лениво сунул в них ноги, шаркая ногами и собирая по пути до кабинета биологии нелестные замечания, добрел-таки до привычного места у окна в зарослях комнатных растений, плюхнулся на стул.
Заспиртованные змеи таращились на него из банок, препарированные мыши, задрав головы, изучали невидящими глазенками грани параллелепипедов из стекла. Девчонки шушукались, посмеивались, украдкой поглядывая на мальчишку. Раз шушуканье началось сейчас, значит, биологичка пустила слух о проверочной работе. Шурка знал, что для них предметом подобных обсуждений он являлся только в двух случаях: когда нужно списать и стрельнуть в столовке булочки. Ни в том, ни в другом Шурка не отказывал, особо не надеясь на расположение, но втихаря радовался, глядя, как зажигаются восторженные искорки в чудесных глазах. В остальное время ничто не мешало девчонкам присоединяться к издевкам, однако Шурка знал: если не примкнут, то следующими окажутся они сами.
Насчет проверочной мальчишка не прогадал. Списать дал, на перемене получил оплеуху от Марата, верзилы, обычно начинавшего задирать первым, остальные подтягивались следом. Следом математика, английский, длинная перемена. В столовой ему в суп закинули ластик. Шурка вытащил, продолжил есть как ни в чем не бывало. История, основы безопасности жизнедеятельности и физкультура. Последний урок Шурка прогулял, иначе бы получил мячом по голове.
Мальчишка шмыгнул в раздевалку, отряхнул куртку от меловых отпечатков ладоней, выскользнул на улицу.
Стоя перед домом сестры, тяжело вздохнул, позвонил в домофон. Анька в квартиру не пустила, спустилась к подъезду, мрачно процедила сквозь зубы:
- Привет, - и всучила сумку. Шурка кивнул, поблагодарил, попрощался — знал, что сестра миндальничать не станет, беседы не получится.
- Осторожно только, - проворчала сестра, - там банки с вареньем.
Шурка снова кивнул, посеменил прочь, ощущая, как сердитый взгляд Аньки прожигает дыру в затылке.
Дома Шурка первым делом полез в холодильник. Из еды ничего готового к разогреванию не оказалось, решил разгрести гостинцы и приготовить яичницу. Неспешно разделся, помыл руки. Перетащил сумку из прихожей в кухню, расстегнул молнию и нахмурился: неприятный запах чего-то залежалого ударил в нос. Шурка осмотрел содержимое, но ни плесени, ни следов гниения не обнаружил. Возможно, сумка просто ехала в машине рядом с тухлятиной какой, пропиталась.
Мальчишка разложил по полкам в холодильнике банки, оставил на разделочном столе только коробку с яйцами. В хлебнице на радость Шурке нашлась слегка зачерствелая буханка серого. Сейчас нарезать ломтями, на масле поджарить, да залить яйцом. Лучка бы еще добавить и совсем красота. У Шурки даже настроение поднялось от предвкушения.
Пока хлеб поджаривался, Шурка открыл коробку с яйцами и снова нахмурился. Магазинные бывали коричневыми или белыми, да в передачках от деда раньше такие же были. Тут же взору Шурки предстала скорлупа темно-серого цвета с налипшими на ней красноватыми комками.
Мальчишка погасил огонь под сковородкой, на которой аппетитно заскворчал поджаренный на масле хлеб, решил не торопиться добавлять к нему содержимое скорлупы. Вдруг тухлые попадутся?
Шурка достал миску, взял яйцо, с размаху вдарил ножом по скорлупе и с диким воплем отпрыгнул в сторону, увидев, что из яйца вывалилось черно-бурое месиво. Сердце заколотилось в груди с бешеной скоростью, когда содержимое стало слегка подрагивать.
- Птенец, - ухнул Шурка, успокаивая самого себя.- Точно, птенец.
Он натыкался в интернете про байки о мертвых недоразвитых птенцах, вываливавшихся прямо на сковороду при приготовлении завтрака, только никогда не сталкивался с подобным лично.
Подошел поближе, принялся рассматривать. И его замутило.
В миске трепыхалось нечто, отдаленно имевшее отношение к птицам и всему тому, что можно бы выдать за их подобие. Трепыхалось, впрочем, сильно сказано. Билось в предсмертной агонии, скорее.
Шурка взял вилку, собрался с духом, потыкал месиво зубцами. Затошнило еще сильнее.
Никакой целостности в тельце не наблюдалось. Крохотная уродливая голова с раздвоенной мордой с зубами, вылезшими на макушке, не крепилась к впалой грудной клетке, обтянутой тонкой розоватой кожицей, покрывавшей острые ребра. Крылышки, лишенные оперения. Птичьи лапы, которых насчиталось больше, чем необходимо среднестатистическому птенцу.
И крохотные детские ручонки со вполне себе человекоподобными пальцами.
Тошнота подобралась к горлу, Шурка бросился к раковине, куда вывернул школьный обед. Выпрямился, вытер рот, бросил взгляд на месиво в миске. Трепыхание прекратилось.
Шурка тогда достал вторую миску, разбил еще одно яйцо, отшатнулся. В мутном белке с прожилками плавала длинная, тонка игла с уже продетой в ушко ниткой.
А в коричневатом желтке обнаружилась скомканная бумажка.
Шурка вытащил ее, развернул.
Записка, в которой дрожащие буквы складывались в надпись:
“САБИРИ ПА КУСОЧЬКАМ”.
Шурка дрожащими пальцами взялся за иголку, вытащил из миски. Нитка потянулась следом и сделана она оказалась из чего-то, похожего на кровеносные сосуды. Нить пульсировала, подрагивала, влажно поблескивала. Мальчишка положил иглу обратно вместе с запиской, накрыл увесистой крышкой от сковороды месиво из первого яйца, вышел из кухни, притворил дверь. Судорожно роясь в кармане куртки в поисках мобильного телефона, Шурка думал лишь о том, как эта мерзость попала внутрь яиц.
На дисплее высветилось несколько пропущенных от Аньки. Он как раз хотел позвонить сестре и уточнить про ее последнюю поездку к деду приблизительно пару недель назад, спросить все ли с ним было в порядке вообще, а то, судя по содержимому сумки, дед умом тронулся.
- Да, Ань.
- Шурка, я, кажется, сумки перепутала.
- Разве дедушка не одинаковые нам собирает всегда? - пролепетал мальчишка. Анька помолчала, потом нарочито весело, чего с ней никогда не бывало в разговоре с братом, сказала:
- Он в мою сумку обычно кладет еще вещи, которые зашить нужно. Сам не справляется, зрение уже не то, сам понимаешь.
Шурка сглотнул. Да он бы и с хорошим зрением вряд ли справился, без пальцев-то на одной руке.
- Да нет, я ничего такого не видел, - соврал мальчишка, поглядывая на кухонную дверь.
- Ты дома будешь? Хотела зайти.
- Нет, я потом обратно в школу, дополнительные занятия по физике, - брякнул Шурка, зная, что ключей у Аньки нет и заявиться без спроса она не сможет.- Давай я дедушке позвоню, спрошу что было в передачках?
- Я сама позвоню, не надо! - выпалила сестра и отключилась. В квартире повисла тяжелая тишина, воздух словно стал плотнее. Шурка приложил руки к вискам, чуть наклонился вперед. По спине пробежали мурашки.
Получается, одна сумка была обязательно адресована сестре и, как утверждала Анька, в передачке лежали вещи, которые следовало подшить, подштопать привести в божеский вид.
Укололо где-то под лопаткой.
Шурка снова взялся за телефон, отыскал в записной книжке деда. Он пользовался древней звонилкой, с огромными кнопками. Набрал номер.
Трубку взяли не сразу. Когда взяли, Шурка услышал тихий шорох.
- Деда? - позвал мальчишка.
- Цыпленочек, - донесся едва различимый шепот. Шурка вжался в стену.
- Цыпленочек, ты ли это? Помоги, помоги собрать да сшить, собрать да сшить, собрать да сшить….
Палец сам собой сбросил вызов. Шурка уполз к себе в комнату, забрался на кровать, накрылся головой с одеялом.
***.
Шурка проснулся от гневного крика.
- Анька, гадина, опять аборт ездила делать?!
Мальчишка услышал быстрые шаги, звонкую пощечину.
- Сколько раз тебе говорить, что нельзя, нельзя так!
- Ты же сама мне про квартиру талдычишь без остановки! Как он еще помрет, по-твоему? - огрызалась Анька.- Плохо что ли? Тебе тоже перепадало! Ущербыша нашего на какие шиши к логопеду возила?
Анька передразнила голос мамы:
- Лучшего в городе нашла, на раз исправляет!
Мама зачиркала зажигалкой.
- Хорошо. Но это в последний раз. Бабка совсем не крепнет, дед иссыхает, скоро подохнет и к кому мы ее подсадим? Тело помоложе нужно, да и на чужой крови не получится.
- Без паники, - по голосу сестры было понятно, что она растянула рот в улыбке.- Сейчас разберемся с мужиком моим, абортыш приживется на раз два. Вон, Шурка его никуда не выкинул, трогать не стал вообще. Я сошью, ночью в рот затолкаю благоверному, через месяц скопытится, как раз расписаться успеем. Дожала уже, заявление подали. Главное, не упустить момент, пока свеженький.
- Ну, допустим, - мама подуспокоилась.
- Нам бы еще одну квартиру раздобыть, продать, деньги пополам, - мечтательно произнесла Анька.
- Перестань. Я уже свой ресурс исчерпала, давай хотя бы твой прибережем. Еще надо ребенка родить здорового ведь, иначе кто дальше продолжит?
Шурка на цыпочках шмыгнул в коридор, замер в прихожей.
- С дедом чего делать будем?
Шурка подкрался поближе, застыл у дверного проема. Взял себя в руки, заглянул в кухню. Мама и Анька сидели за столом, курили.
Перед ними, в миске, лежало месиво, вывалившееся из яйца, но их обоих, вероятно, ни капли не шокировало данное зрелище.
- Привет, Шурочка, - засюсюкала мама, потушила сигарету в пепельнице.- Не стали тебя будить, ты так сладко спал!
- Мам, я все слышал. Что происходит?
Анька злобно зыркнула на брата. Затем вдруг ее лицо озарилось радостью. Многозначительно посмотрела на маму, затем на Шурку.
- Шурочка, собирай вещи, - отчеканила мама, снова щелкнула зажигалкой.- Завтра с утра в деревню поедем.
Анька убрала миску с месивом к раковине, зажгла огонь под чайником, наиграно улыбнулась.
- Я вас отвезу.
***.
***.
Здесь можно почитать то, чего нет на Пикабу:
https://t.me/its_edlz - Тг канал с чатом и постами-болталками https://vk.com/theedlz - группа вк с удобной навигацией.
Читайте также.