Тата, на шесть лет старше Димы, была взрослой и ответственной девочкой и любимой Диминой нянюшкой и подружкой, терпеливо с ним возилась и всегда потакала.
Дима с Татой мечтали найти сокровища. Мечта зародилась благодаря журналу “Мурзилке”. Однажды вышел номер, полностью посвящённый древней Греции - с мифом об Антее и историей маленького спартанца с лисёнком. Про этого лисёнка папа и нам неоднократно рассказывал, и у нас он тоже вызывал трепет и ужас.
Но больше всего Диму захватил рассказ про древний город Фанагорию. Из него выходило, что из-за непоседливости древних греков их сокровища теперь можно найти где угодно, хоть у себя в огороде. Вот тут-то Дима с Татой и кинулись искать клады в бескрайних яблоневых садах. Брали с собой лопату и Димину машинку на верёвочке - на случай, если клад не унесёшь в карманах.
Разбуженный “Мурзилкой”интерес к древностям подогрел Мотя, фантазёр и знаток истории: в Ташкенте он часто водил Диму в музей, а в 1941-м взял его в почвоведческую экспедицию. Да, Мотя, как и Фрося, каждое лето проводил в экспедициях, и даже Димина няня работала там на кухне.
Папа помнит, как они с няней ехали к Моте в кишлак. Грузовик катился по Голодной степи. Степь высохла, и повсюду, куда не глянь, желтела трава. По грунтовой дороге ползали черепахи. Впереди колыхались деревья, зелёные над жёлтой степью.
- Мираж, - объяснил водитель.
И правда, лес постепенно растаял в дрожащем воздухе. И тогда вдали возник круглый тёмный купол.
- Мираж, - догадался Дима.
Но купол рос, приближался, и оказался древней, уже пересохшей сардобой. Глиняные кирпичи, уложенные кольцами, образовали шатёр. Когда-то сардоба дарила прохладу и тень усталым путникам и защищала от песка воду, но колодец давно опустел.
Почвоведы жили в Шахрисабзе (папа произносит “Шахризябс”). Хозяева на лето перебирались в виноградник или яблоневый сад и сдавали приезжим глиняные дома-коробочки с низким фундаментом из саманного кирпича и плоскими крышами, где днём паслись овцы.
Взрослых в группе было четверо, все Иванычи: Матвей Иваныч - наш Мотя, Александр Иваныч, Иван Иваныч и ещё один, имя которого папа забыл. Каждое утро Иванычи пили чай и расходились по делам, по очереди беря ишака. Когда подходила очередь Моти, он сажал Диму верхом на цветастый хурджум, и Дима “рулил”, хлопая ишака по шее и покрикивая:
- Хцц, хцц!
Ишак покачивался при ходьбе, и на узкой горной тропке Дима замирал от ужаса и кричал:
- Папа, ишак меня хочет в пропасть сбросить!
У Моти были и свои счёты с ишаками. В молодости, ещё до рождения Димы, Мотя устроился на работу, и ему выдали ишака в качестве транспортного средства. Мотя решил шагать налегке, потому навьючил на ишака шинель с рюкзаком и потянул за повод. Ишак не двигался с места.
Потратив некоторое время на уговоры и борьбу, Мотя плюнул и решил ехать верхом. Он надел шинель, повесил рюкзак на плечи и собрался залезть на ишака, но тот почувствовал себя свободным и пустился вскачь. Мотя, потея под шинелью и рюкзаком, кинулся вдогонку. Поймал и остановил упрямца, взвалил груз ему на спину и потянул за повод. Ишак замер. Мотя стащил с него вещи - ишак рванулся вперёд. Так, короткими перебежками, они добрались до пункта назначения.
Но в Шахризябсе Мотя уже, конечно, умел управляться с ишаками, он запомнил поездки по горным тропинкам под Димины крики и потом прислал с войны открытку с европейским горным пейзажем: “Сынок, я жив-здоров, чего и тебе желаю. Посылаю тебе домик в горах. Помнишь, как мы ездили с тобой в Шахризябс? Ты всё время боялся и говорил: “Ишак меня хочет в пропасть сбросить”. Целую, твой папа. 1.4.1945”.
В этих совместных походах Дима наблюдал, как Мотя берёт пробы грунта, а между делом охотится. Мотя метко стрелял, смолоду из берданки, в экспедиции - из дробовика, и у него, как полагается, имелся охотничий билет.
- Да я-то что! – говорил Мотя. – Вот мой батюшка стрелок был! В тире призы брал!
Охотился Мотя не для развлечения и не из спортивного азарта. Скудная экспедиционная пища: утром - пустой чай, вечером - вермишель, заправленная яичным порошком, - стоила ему здоровья, и мясо было не прихотью, а необходимостью.
Мотя приносил няне на кухню гусей, голубей и скворцов, а однажды пристрелил дикобраза. Мясо сам закоптил или завялил, чтоб дольше хранилось, - готовил Мотя, к слову сказать, отлично. А иголки дикобраза использовали потом для починки мешков.
Когда ишака забирал другой Иваныч, Мотя уходил один. Дима всё равно не скучал: проведывал в арыке знакомую лягушку или играл с бараном Борей, молодым и полным энергии. Дима с Борей прыгали и бодались, но у Бори был такой крепкий лоб, что он всегда “перебадывал”.
Когда в экспедицию приехал новый сотрудник с именем Баран Борисыч, Дима даже не сильно удивился, так его и звал, а тот покладисто откликался. Только Мотя, услышав, отчего-то рассердился и велел не дразниться, а называть новенького Абрамом Борисычем.
Спать сотрудники предпочитали на крыше: ветерок нёс прохладу и сдувал комаров. Правда, нещадно кусались обитавшие в матрасах блохи. Иногда Мотя с Димой ложились на айване во дворе. Мотя нарисовал его с натуры - широкий подиум из глиняных кирпичей, сложенный вокруг дерева и покрытый войлочной кошмой.
Сверху натягивали верёвки и крепили сетки от комаров. Дима и Мотя долго не спали, смотрели в небо. Мотя показывал и называл Диме созвездия или рассказывал про Самарканд, захваченный Александром Македонским, и про древние узбекские могилы - мазары. Вот так и получилось, что папа с детства заболел археологией.
Дома у нас и сейчас хранятся коробки с черепками, принесёнными с прогулок по окрестностям. Однажды папа нашёл два необычно крупных осколка, которые вместе составили почти целый горшок.
Мы-то искали сокровища в книгах и журналах и как-то откопали стихотворение В.Берестова:
Нет ничего прочней,
Чем битая посуда.
Что происходит с ней?
С ней происходит чудо.
Хрупка и коротка
И стоит мало
Жизнь чашки и горшка,
И звонкого бокала.
Зато у черепков,
Осколков и обломков
В запасе даль веков,
Признание потомков.
Папа страшно обрадовался добыче. Этот текст теперь находится в витрине городского музея рядом с найденным папой горшком.