Занятия в учебном лагере, о которых Гарри начал рассказывать как о тяжелейшем опыте непрекращающихся и совершенно изматывающих физических упражнений, продолжались пять недель — после этого начались тренировки другого рода. «Сержанты расслабились. Совсем немного, но расслабились. Они уже не так часто кричали на нас. Они обращались с нами как с солдатами», — пишет Гарри; для курсантов настало время изучения теории искусства войны, и иногда это были, по его словам, «ошеломляюще скучные уроки». Его, как и многих других новобранцев, больше привлекали практические занятия: «Мы практиковались в надевании и снятии защитного снаряжения, очистке от ядов и любой другой гадости, которая могла быть сброшена, уронена или распылена на нас. Мы рыли бесчисленные траншеи, надевали маски, сворачивались в позу эмбриона, снова и снова репетируя Апокалипсис...»
Едва ли не ежедневно новобранцы видели высеченную на камне часовни цитату из Горация «Dulce et decorum est pro patria mori» («Отрадно и почетно умереть за Отечество») — Гарри вспоминает это и поражается тому, «как много в нашем обучении было поэтизировано». Теоретические занятия, однако, остаются для него мучением:
«По-моему, поэзия была ненамного лучше истории. И психологии. И военной стратегии. Я вздрагиваю, вспоминая те долгие часы — жесткие стулья в Фарадей-холле и Черчилль-холле, чтение книг и заучивание дат, анализ знаменитых сражений и подготовка эссе о самых тайных концепциях военной стратегии. Для меня это были последние испытания в Сандхерсте. Будь моя воля, я бы провел в учебном лагере еще пять недель.
Я не раз засыпал в Черчилль-холле.
— Эй, там, мистер Уэльс! Вы спите!
Нам советовали вставать с места, когда хочется спать, чтобы разогнать кровь. Но это казалось слишком уж агрессивным. Вскакивая, вы сообщали преподавателю, что он — или она — зануда. И в каком настроении они будут, когда придет время оценивать вашу следующую работу?..»
На девятой или десятой неделе обучения курсанты освоили штыковую атаку. На двенадцатой или тринадцатой — огнестрельное оружие и гранаты: «Я был хорошим стрелком. Я с двенадцати лет стрелял в кроликов, голубей и белок из 22-го калибра. Но теперь я стал стрелять еще лучше. Гораздо лучше». А потом случился длительный марш-бросок, ставший в некотором смысле катарсисом для Гарри.
Учения проходили несколько дней, с пятницы до воскресенья, в самое жаркое время лета — «безостановочный марш, пробежка по пустынной сельской местности со снаряжением, закрепленным на наших спинах, — груз, примерно эквивалентный весу небольшого подростка», — и после многочасового перехода, во время которого курсанты еще и попали под проливной дождь, Гарри сильно травмирует ногу («окопная стопа», пишет он, — это сильное поражение стопы, возникающее из-за продолжительного ношения мокрой обуви: отслаивается кожа, повреждаются мягкие ткани и т.д.). Разумеется, на маршруте дежурят медики — его осматривают, перевязывают и сообщают: он не может продолжать, этот марш-бросок для него окончен. Гарри уже прощается со своей командой до встречи в лагере, но тут к машине подходит один из сержантов и просит отойти на пару слов:
«Это был первый раз за несколько месяцев, когда он не кричал на меня.
— Мистер Уэльс, остался последний рывок. Вам осталось пройти буквально шесть или восемь миль, вот и все. Я знаю, я знаю, ваши ноги [в ужасном состоянии], но все же советую не сдаваться. Я знаю, что вы можете это сделать. И вы сами знаете, что можете это сделать. Идите дальше. Вы никогда не простите себя, если не закончите.
Он ушел. Хромая, я вернулся в машину скорой и попросил все их бинты с цинком. Я плотно обмотал ноги и засунул их в ботинки. В горку и под откос, вперед и вперед, — я шел, пытаясь думать о других вещах, чтобы отвлечься от боли. Мы приблизились к ручью. Ледяная вода станет благословением, подумал я, — но нет. Все, что я мог чувствовать, — это камни на дне, впивающиеся в плоть. Последние четыре мили были одними из самых трудных шагов, которые я когда-либо делал на этой планете...»
Естественно, всех, кто справился с походом, переполняют гордость и уверенность в собственных силах, так что в какой-то момент после возвращения в лагерь Гарри находит сержанта, так вовремя подошедшего к нему с советом, и искренне благодарит. Тот только улыбнулся — видимо, он хорошо знал, что делал.
Далее Гарри делает небольшое лирическое отступление и рассказывает о быте курсантов. «Как монахи», они жили в небольших одноместных «кельях», двери которых должны были быть всегда открыты («можно было закрывать дверь на ночь, но сержанты могли войти к вам в любое время — и часто так и делали»). Многие сетовали на отсутствие всякой возможности уединения, что очень смешило Гарри — как член королевской семьи он знал все о настоящей невозможности уединиться. Расписание его однообразно, каждый вечер он занимается одним и тем же: чистит до зеркального блеска ботинки, потом списывается с Челси («по соображениям безопасности мне разрешили оставить мобильный телефон при себе»), рассказывает ей о том, как идут дела, потом одалживает мобильник другим новобранцам, которые лишены связи, но тоже хотят написать своим подругам и друзьям, — и так до отбоя, приносящего долгожданный отдых, потому что Гарри больше не боится темноты.
12 апреля 2006 года обучение в Сандхерсте окончено — отныне Гарри «больше не принц Гарри, а младший лейтенант Уэльс из Blues&Royals — второго старейшего полка британской армии, личной охраны монарха». На торжественном выпуске присутствуют родные и близкие:
«Здесь были папа и Камилла, дедушка, Тигги и Марко. И, конечно, бабушка. Она несколько десятков лет не присутствовала на выпускном параде, так что ее появление было огромной честью. Все видели, как она улыбалась, когда я проходил мимо.
А Вилли отсалютовал. Теперь он тоже был в Сандхерсте. Курсантом (он начал обучение после меня, потому что на первом месте у него был университет). Здесь он не мог вести себя как обычно, когда мы жили в одном учебном заведении, — он не мог притвориться, что не знает меня, иначе нарушил бы субординацию. На один краткий миг Запасной оказался выше Наследника по рангу.
Бабушка провела смотр войск. Когда она подошла ко мне, она сказала: «О, привет». Я улыбнулся и покраснел».
А дальше был торжественный обед, после которого выпускники устроили «настоящую вечеринку» без взрослых (Гарри сопровождала Челси), — и Гарри с головой погрузился в предвкушение настоящей, полноценной службы.
Следующей остановкой на его пути должен стать неспокойный Ирак, однако это его совсем не пугает — напротив, он в нетерпении: «все лучше, чем оставаться в Британии, которая тоже была своего рода битвой». Это не просто неуместное сравнение — противостояние с таблоидами продолжается. Недавно газеты опубликовали несколько статей о том, как Уильям разыграл Гарри в телефонном разговоре, а также о том, что Гарри обращался к личному секретарю за помощью, касающейся исследовательского проекта: «На сей раз обе истории были правдой. Вопрос в том, откуда газетчикам могли быть известны такие глубоко личные вещи». Гарри и Уильям с параноидальной тщательностью пересматривают близкий круг своих самых надежных друзей — и подозревают всех: доверять они не могут никому. Теперь Гарри воспринимает перспективу уехать из страны с нескрываемым облегчением: «Пожалуйста, выведите меня на поле боя, где существуют четкие правила действий. Где есть хоть какое-то понятие о чести».
И это конец первого, «детско-юношеского» раздела книги.