Последний кусочек колбасы
Отказалась от мяса с незапамятных времен и ни сколько не жалею об этом. Хватит уничтожать братьев наших меньших. Рыба? Рыба — другое дело. Вот подумайте сами: если Ной собирал в ковчег всякой твари по паре, кого там не было?
Рыб. Почему? Да потому что какой смысл спасать рыб от наводнения?
Вот поэтому рыбы не наши побратимы и родственники, не те, чье спасение было санкционировано свыше, — исходя из этого, рыб есть можно.
Во всяком случае, это я так научилась отшучиваться.
А на самом деле ковчег здесь, конечно же, ни при чем. Просто однажды я начала замечать, что после самой обыкновенной котлеты не могу не то что прыгнуть повыше, а даже двигаюсь словно беременная слониха. Не ем мяса – и спокойно порхаю по сцене. И еще одно: невыносимо после трапезы видеть на тарелки кости. Ощущаешь себя в кунсткамере или на кладбище домашних животных.
Ну, в общем понятно. Решила отказаться от мяса, сказала — отрезала. Сначала не хватало чего-то, потом привыкать начала. Иногда брат или мама спросят: ну ты хоть в этом году попробуешь мяса? Я только плечами пожимаю. Зачем?
Но вот настал момент, когда после десяти лет воз держания от поедания безвинных животных я все же нарушила свой обет.
Произошло это в Японии, в клубе, где я работала.
В заведении тогда была хима — дико скучное время, когда за целый день не зайдет ни один клиент и все работающие там девочки вынуждены сидеть в вечерних платьях и полном гриме, ожидая невесть чего. Танцевать для пустых столов и скучно торчащих в проходах официантов, обрывать телефоны знакомым, умоляя их хотя бы ненадолго заглянуть в клуб?
В один из таких унылых вечеров к нам неожиданно заявился страшно вредный тип, с которым при лучшем раскладе я бы точно за один столик не села. Но сейчас мы и такому гостю были рады.
За что мы его не любили? Вроде и собой недурен, и умишко какой-никакой у мужика наличествовал. Просто больше всего на свете обожал он издеваться над людьми. То назначит девушке встречу минут за пятнадцать до начала работы: мол, поднимемся вместе в клуб, а я упрошу хозяина с тобой погулять. Девчонка ждет, волнуется, звонит ему на трубку. А он ей отвечает: мол, уже близко, в пробке застрял, уже видит ее.
А потом за пару минут до начала работы, когда у девушки уже истерика, возьмет да и отменит все: дескать, дело неотложное появилось. Вот и несется бедняжка на работу, ломая каблуки и мешая на лице слезы с косметикой. Опоздание — 300 баксов, такие деньги на дороге не валяются.
Или для смеха возьмет и вместо пенки для волос подсунет крем для депиляции… На тюбике ведь иероглифы — попробуй разберись.
В общем гад он, хоть и японец.
А в тот день по всем приметам вижу: ко мне решил прикопаться. Сидит в компании филиппинок и двух украинок, и всей компанией они на меня взгляды кидают. То он посмотрит, то они, то он, то они…
Наконец позвали меня за стол.
— Ты самая белая в клубе! — смотрит на меня, посверкивая очкамиполовиночками.
— Возможно, — скромно опускаю глаза. «Самая, самая, это все знают. Японки за такую белизну состояния спускают, а на меня это совершенно бесплатно свалилось».
— И лучше всех танцуешь?
«Тоже не поспоришь. Звезда шоу, она и в Африке звезда». Смотрю, пытаюсь понять, какую каверзу для меня изобрели. Не может же он без гадостей.
— Ичибан?!
— Нет, вот это неправда. Ичибан, то есть первый но мер — за моей подружкой Линдой. У нее отличный японский и гостей больше. Мои же в основном на шоу приходят. Так что далеко мне до совершенства.
— Все равно самая-самая… — довольная круглая рожа расплывается в умильной улыбке.
Ну точно, сейчас что-то скверное предложит.
— Я слышал, что ты еще и вегетарианец? Колбаски не желаешь?
Одна из девушек пододвигает ко мне тарелочку с аккуратно разложенными кружками салями.
— Домо аригато. Нику таберу най[1], — кланяюсь я.
— Табетай[2]?
— Хай. Содес[3].
— Дозо[4],— тарелка двигается ко мне.
— Нику таберу най[5].
— Иронай дес ка[6]?
— Зен-зен иронай[7].
В это время одна из украинок подсаживается ко мне, а филипинка начинает что-то шептать гостю.
— А за тысячу йен будешь? — бумажка ложится рядом с тарелкой. — Один кусочек колбасы за одну тысячу йен, — поясняет мне украинка. — Тысяча йен — это десять баксов. Ну что тебе будет от одного кусочка сервелата? Проблюешься в туалете и все.
Я отрицательно мотаю головой.
Передо мной ложится вторая тысячная бумажка.
— Нет.
Гость роется в бумажнике и достает пять тысяч йен.
— Гоминосай, декинай[8].
— Ичи манн[9]?
Девчонки смотрят на меня во все глаза. Ичи манн — 100 долларов. Можно сказать, ни за что.
Разочарованный гость показывает жестом, что разговор закончен. Закрывает бумажник. Я кланяюсь и направляюсь к диванчику, с которого за нами наблюдают другие девчонки.
— Джулия!
Я снова разворачиваюсь и с дежурной улыбкой подхожу к тому же столику. Где теперь рядом с колбасой лежат две бумажки по десять тысяч йен. Он решил из деваться надо мной по полной программе.
Следом за второй на стол с мягким хрустом опускается третья бумажка. Триста баксов. За эти деньги мог бы снять себе проститутку и получить удовольствие, а он…
Воздух вокруг нас словно напитан током. Девчонки, ожидающие нас на диване, злятся, что я не беру деньги. Мой мучитель побагровел, глаза блестят, пальцы лихорадочно двигаются в бумажнике. Ну же?
Я закрываю глаза. Скрип кожи, вздохи и стоны со стороны бара. Мягкий шорох очередной бумажки на столе. Все в порядке. Открываю глаза — четыреста долларов.
Неслабо на сегодня. Тем более, если учесть, что хима, клиентов нет и заработков тоже.
Но я сдерживаюсь, чтобы не взять деньги в тот же момент. Желающий заставить меня переступить через свое «я» человек не примет легкой победы. Еще бы — самая красивая, самая белая, лучшая танцовщица клуба… Я просто не имею права сдаться ему за столь ничтожную сумму.
Хотя почему нет?
— Пятьсот!
Я смотрю на симпатичные бумажки на столе, но не вижу их, вслушиваясь, что происходит вокруг. Девчонки уже не сидят на диванчике – они без разрешения подошли и сгрудились вокруг нашего столика, менеджеры не строжат. Должно быть, делают ставки: кто кого.
Перевожу взгляд на сидящую рядом с гостем филиппинку. И только тут замечаю ее судорожные жесты. Ага, понятно, у него нет больше свободных денег! А значит, ставка уже не увеличится ни на йену, клиент заберет бабло и уйдет, жутко обиженный на клуб. Уйдет и не вернется. И мы будем в этом виноваты.
Кому в результате лучше? А никому. Я давно хотела вспомнить вкус копченой колбасы, так почему не сделать это за 500 баксов?
Изобразив муку на лице, я сгребаю со стола свои заслуженные сребреники и, выказывая всяческую гадливость, беру наконец кругляшек колбасы. Со стороны может показаться, что я запихиваю себе в рот отврати тельного таракана или жабу.
Еще один важный момент: унижение самой красивой и самой белой женщины должно быть обязательно публичным, должно быть невыносимым для нее, причинять страдания. Только при таком раскладе говнюк останется довольным и не бросит шляться в этот клуб.
Решив наконец, что необходимый минимум выполнен и пантомима удалась, я кладу на язык пахнущий копченостями кусочек колбасы и начинаю его тщательно пережевывать.
Желая подыграть мне, менеджер притаскивает стаканчик «Хеннесси», дабы я могла запить «отраву».
Когда-нибудь, когда у меня будет семья, дети и внуки, я соберу их у зажженного камина в нашем доме и расскажу про то, как съела свой последний кусочек отличнейшей копченой колбасы. Съела за пятьсот баксов. Хоть в книгу рекордов Гиннесса отправляй!
Будка Ахматовой
Вот говорят — спонсоры, меценаты… Иной спонсор даритель даст на копейку, а потом из тебя душу вытрясет, вынимая благодарность. Другой выдаст денег на лимонад детдомовским детишкам, а сам ходит потом гоголем — облагодетельствовал.
Впрочем, земля русская во все времена была богата щедрыми и скромными людьми. Ну вот, например, сколько лет стояла без ремонта будка Ахматовой в Комарово? Сорок. Развалилась уже почти — что такое дом без хозяина, сами понимаете. И что же, приехал как-то в Комарово Александр Петрович Жуков — геолог, доктор наук, бизнесмен.
Пришел поклониться Анне Андреевне в ее день рождения 23 июня, на домик полуразвалившийся поглядел, головой покачал и… что вы думаете? Отремонтировал.
Не сам, конечно, рабочих прислал. Но это ведь не пять копеек — полностью восстановить развалюху, превратив ее в добротный дом, в котором даже обои поклеены, как при Анне Андреевне. Об этой немаловажной детали советовались с Анатолием Найманом — секретарем поэтессы.
Постоит еще будка Ахматовой, послушает, как шумят высокие сосны и клены, посаженные лично поэтессой. Не простые клены — наши, питерские. Художница Валентина Любимова привезла черенки кленов из парка Фонтанного дома в Петербурге, где много лет жила Анна Андреевна. Клены, те самые клены, посаженные Ахматовой, живы!..
Вот пишу я эти строки и размышляю: вроде бы как не самый великий подвиг, а в то же время… на душе делается тепло и радостно.
У Аркадия и Бориса Стругацких есть замечательное произведение «Трудно быть богом». А ведь быть чело веком, пожалуй, труднее.
Ваш портрет
На вручении АБС-премии в 2010 году встретились Аллан Кубатеев и Яна Дубинянская — Яна как раз стала финалистом премии Стругацких в номинации «художественное произведение», и ее все поздравляли!
Аллан протиснулся к Яне и, представившись, напомнил, что они уже списывались в ЖЖ.
— Да, я вас сразу же по юзерпику узнала, — весело ответила писательница.
Неплохой комплимент, если учитывать, что на юзерпике у Кубатиева Марлон Брандо в «Апокалипсис now».
Забастовка домашних вещей
— Мама, дядя Виталя, наверное, дома, его комната закрыта, — врывается в поток мыслей Динька.
— Вряд ли, дорогая. У него сегодня рабочий день.
Динька на мгновение исчезает и тут же появляется с озабоченной мордашкой.
— Его точно нет дома? Куртка и зимние сапоги на месте.
— Динечка, — вздыхаю я, — взрослые люди вынуждены ходить на работу, даже когда их комнаты закрыты наглухо и все куртки в качестве протеста остались дома.
Как приходит слава
Событие, о котором пойдет речь, произошло в во семьдесят третьем или восемьдесят четвертом году. Не суть. Главное, что «Комсомольская правда» решила опубликовать материал о художнике Кудрявцеве. Уже было несколько статей, где из Анатолия пытались сделать этакого героя-корчагинца: еще бы, инвалид, который не спился, не впал в самый страшный грех — отчаяние. Стало быть, герой. Что же, отчасти они правы, хотя только отчасти. Ведь это же личное дело каждого, как распорядиться своей жизнью. Плакаться, что нет денег, здоровья, любви, что ушло детство, где-то заблудился разум; или жить, каждый день делая что-то светлое, доброе, настоящее, создавая миры, в которых другие в минуты отчаяния найдут свой приют, свою зачарованную страну, свой волшебный сад.
Пришла к Кудрявцеву журналистка, записала интервью. Пообещала, что непременно покажет текст для сверки, что не разрешит публиковать, пока сам художник не ознакомится и не проверит все до последней запятой. Вот, мол, как у нас в «Комсомолке» работают, не чета другим газетенкам. Все они так говорят, потом никогда ничего не показывают, наскоро собирают текст, отправляют в редакцию, там его потом перерабатывают по-своему, а в результате…
Разумеется, она позвонила уже после того, как отправила текст, да и после того, как статья вышла и сделать ничего уже было нельзя.
— Мне позвонили из редакции, спросили, можно ли в конце статьи дать твой домашний адрес, — извиняющимся тоном сообщила она по телефону.
«Комсомольская правда», у которой тираж 11 миллионов экземпляров. У Анатолия закружилась голова.
— В общем я дала, это… ничего? — журналистка поспешила еще раз извиниться и повесить трубку.
«Ладно, — попытался успокоить себя Толя, ну, придет писем пять-шесть, ерунда».
Первые два дня после выхода статьи прошли спокойно, а на третий на квартиру Кудрявцевых низвергся поток писем. Что называется — пришла слава!
Такого никогда прежде не случалось ни в жизни Толи, ни в тихой квартире его родителей, не бывало ни на улице Карпинского, ни даже на ближайшей к дому почте. Писали из разных городов, сел, поселков, с торпедных катеров, из тюрем, домов умалишенных. Писали с заводов, фабрик, из детских домов. Старушки присылали деньги, девушки объяснялись в любви, томящиеся в местах не столь отдаленных зеки рассказывали о своей судьбе, прося у художника совета, как жить дальше. Кто-то хотел, чтобы Анатолий дал ответ на интересующий вопрос, кому-то не терпелось договориться о личной встрече, с БАМа летели посылки с орехами, Молдавия слала ящики с яблоками и банки с вареньем. Посылки шли десятками, среди теплых носков, украинского сала и банок с солениями попадались книги и журналы. Самый пик писем произошел, когда Кудрявцев несколько дней подряд получал до 1200 посланий. Почтальоны отказались носить письма, и отец Толи был вынужден ходить на почту с рюкзаком. Ах, какие это были письма! Пухлые конверты с фотографиями, вырезками из газет, написанные убористым почерком откровения, стихи…
Письма валялись везде и всюду: на кроватях, тумбочках, столах; пачки писем складывали в коробки из-под обуви, отправляли на книжные полки и в платяной шкаф; письма были на кухне и в прихожей, так что начинало казаться, будто бы они перемещаются каким-то фантастическим образом, самостоятельно выбираясь из Толиной комнаты и постепенно занимая все пространство квартиры.
Все члены семьи и друзья Кудрявцева были вовлечены в процесс чтения все поступающей и поступаю щей корреспонденции. Самые интересные бережно откладывали для виновника эпистолярного бума, но даже и этого было много. Ну сколько человек может за день прочитать писем? И сможет ли он делать еще что-то помимо этого, когда чуть ли не над каждым посланием нужно было подумать, в каждое вникнуть. Добавляло трудностей, что как раз в это время Анатолий писал диплом в Академии художеств.
— В основном писали о себе, своих проблемах, страхах, тревогах, — рассказывает Кудрявцев, — тогда не было Интернета, нужно было с кем-то поделиться. А тут статья с автопортретом и реальным адресом. И вот народ кинулся писать.
Многие обижались, что я не отвечаю.
Я посчитал: чтобы мне всем ответить, с тем условием, что я пишу по одному письму в день, мне бы потребовалось 30 лет жизни.
В разгар почтового бума начали приходить различные делегации: рабочие с АвтоВАЗа, пионеры с горнами, заявлялись представители сексуальных меньшинств, последние томно заглядывали в глаза художнику, пытаясь углядеть ответную реакцию, отзыв – пароль. Не удавалось. Уходили… Жулики делали попытки обокрасть. В детских домах боролись за звание «Кудрявцев».
Когда посмотришь географию этих писем: Грузия, Чечня, Молдавия, с Крайнего Севера, с острова Котлан...
«Вот сейчас выйду из яранги, меня олень ждет, — рассказывала о своей жизни девушка из далекой чукотской деревни, — сяду в нарты, возьму в руки хорей и помчусь в город на почту письмо отвозить».
«Приезжайте к нам в Чечню, — зазывал невидимый друг из далекого горного аула, — будем рядом сидеть, шашлык, долма кушать».
Потом поток писем пошел по затухающей, но, что особенно приятно, Анатолий по сей день продолжает общение с несколькими людьми из тех, кто заметил когда-то в «Комсомолке» портрет художника и написал ему.
[1] Большое спасибо. Мясо не ем (яп.).
[2] Хочешь есть?
[3] Да, конечно.
[4] Пожалуйста.
[5] Мяса не ем.
[6] Не признаешь?
[7] Совсем не признаю.
[8] Извините, не могу.
[9] Десять тысяч иен?
Полностью книгу "Ближнее море" можно прочитать на сайте АвторТудей: https://author.today/work/169183