⏴К первой части
Кардиналу было уже совсем плохо. Глаза провалились, сам он давно ничего не ел, а потому чрезвычайно сильно похудел. Его почти было не видно среди подушек и одеял. Кто бы мог сказать, что этот человек когда-то управлял огромной державой, диктующей Европе свои утончённые вкусы?
Несмотря на тяжесть своего положения, бывший регент без труда узнал поступь юного короля:
— Ваше величество, я благодарю вас за этот визит…
— Вы хотели со мной говорить?
— Да. Я бы хотел сказать вам то, что не смогла бы сохранить и передать бумага.
Мазарини смолк, показал что-то рукой лекарю. Тот поспешил напоить своего подопечного водой, а после удалился. Король и регент остались наедине.
— Этикет запрещает мне говорить с вами о государственных делах лёжа, но…
Людовик XIVвоспринял это буквально. Он подошёл к постели Мазарини, откинул одно из одеял, но был остановлен самим умирающим:
— Прошу, ваше величество… я не Ришельё, а вы не ваш отец, чтобы поступать так.
Он нашёл в себе силы приподняться на руках, сел, прислонившись к спинке кровати, и жестом пригласил короля опуститься на стул рядом.
— Вот теперь мы равны…
— О чём вы хотели поговорить, ваше высокопреосвященство?
— Ваше величество, я покидаю этот мир. Для вас, возможно, это облегчение, для кого-то из ваших придворных и вовсе настоящий праздник…
— А для кого-то большая трагедия, — позволил себе прервать его король.
— Не думаю, что при дворе ещё есть те, кого моя смерть действительно опечалит… — сказал Мазарини и, немного помолчав, продолжил: — я хочу сообщить вам свою последнюю волю.
— Я читал ваше завещание и уже его отверг.
— Ох, нет. Я говорю не о том. Вы великодушно оставили моё имущество семье племянницы вашего покорного кардинала, и за то мы все вам безмерно благодарны. Моё завещание — политическое.
Людовик незаметно для себя приблизился к постели кардинала. Желание услышать что-либо из уст этого человека было так сильно, что король придвинулся на самый край сиденья.
— Ваше величество, я бы хотел, чтобы вы… правили с опорой на самых преданных вам и Франции людей. Вы выросли, вы должны стать настоящим королём, а не тем, кто будет только танцевать перед придворными, поражая их не своими умом и дальновидностью, а грацией движений.
Его речь не походила на последние слова умирающего. Кардинал говорил внятно, чётко, даже несколько угрожающе. Даже будучи всесильным царедворцем он не позволял себе такого тона при обращении к королю. Что же изменилось?
— Я с ранних ваших лет стремился помогать своему королю, обучал всему, что знал сам, и стремился найти учителей для обучения мне неизвестному. Я старался быть для вас наставником, а не регентом, быть рядом даже после вашего совершеннолетия.
— И вам это удалось, ваше высокопреосвященство.
Кардинал улыбнулся.
— Быть может, моя забота походила на попытки отстранить вас от трона. Быть может, иногда я был слишком властолюбив, а иногда имел наглость сомневаться в вашем разуме. Я каюсь, не перед священником, а перед вами, в том, что часто ограждал вас от вашей власти.
Людовик XIVсмутился. Это была правда, а правду среди придворных не говорил почти никто и почти никогда. Может, оттого юный король и не знал, как нужно принимать эту самую правду? Его лицо приняло высокомерное выражение, подбородок как-то сам поднялся — он будто бы пытался смотреть сверху вниз на больного старика, и сам этого не замечал.
— Я хотел бы представить вам человека, который был незримым свидетелем всего мной сказанного…
Из-за ширмы послушно вышел мужчина средних лет. Король знал его, но так близко сталкивался с ним впервые.
— Жан-Батист Кольбер к вашим услугам, ваше величество, — прошептал он и низко поклонился королю.
— Этот человек мой управляющий. Десять долгих лет он служил мне верой и правдой, несмотря на то, что говорили обо мне при дворе. Он был рядом со мной, невзирая на интриги против меня, на опасность союза со мной. Жан-Батист невероятно трудолюбив и усерден, а главное он любит своё государство и своего короля сильнее, чем кто-либо на свете…
— Даже сильнее, чем вы?
Мазарини сконфуженно улыбнулся, но лицо его вдруг искривила гримаса агонии — подагра.
— Что ж, да будет так. Господин Жан-Батист Кольбер, управляющий первого министра кардинала Мазарини! — воскликнул король, поднявшись со стула. — Своей волей я назначаю вас интендантом финансов…
Кольбер опустился на одно колено и поцеловал руку короля.
Людовик XIV почувствовал, что Мазарини улыбнулся ему в спину. Немая сцена продолжалась ещё несколько минут, а затем оба — и король, и
Кольбер — покинули кардинала.
Ночью король плохо спал. Его мучила одна мысль. Он думал лишь о том, что может случиться утром. В какой стране он проснётся? Как изменится его жизнь и изменится ли?
В один момент он поднялся, принялся расхаживать из одного угла спальни в другой. Он воображал, как предстанет перед своими министрами, которые будут видеть его не как ребёнка на троне, а как своего короля и властителя. Теперь все они начнут считаться с ним одним.
Едва утром началась церемония одевания, король услышал от своего камердинера, что кардинал Мазарини скончался около двух часов, едва наступил новый день. На срочное заседание королевского совета король вошёл в точности так, как представлял себе этой роковой ночью — чинно, медленно, величественно. Он подошёл к своему месту и, стоя, сразу же объявил:
— Господа, я собрал вас, чтобы сказать, что до сих пор предоставлял управление моими делами усопшему господину кардиналу. Отныне же я желаю править самостоятельно. Вы будете помогать мне советами, но когда я о том попрошу.
Пока взволнованные министры переглядывались, пытаясь понять, стоит им радоваться и печалиться, король еле слышно прибавил к своей речи: «Государство — это я».
На этом я прощаюсь. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропускать новых публикаций. Увидимся!