Дорогой друг, со мной происходит что-то неладное. И виной тому наша очаровательная хозяюшка. Да нет, что ты, ее травяные чаи ни при чем, с моим желудочно-кишечным трактом все в полном порядке. А вот сердце… При ее взгляде, звуке чарующего голоса, невольном соприкосновении наших рук, оно начинает неровно биться, а изредка и вовсе пропускает удары. Прежде я этого не замечал, поскольку встречи наши и беседы были не столь длинны, а сегодня…
Ездил с выступлением в одну из отдаленных деревень. На телеге, хвала небесам. Ох, чуть не погорел из-за клячи проклятущей. Почуяла каурая сущность мою истинную, взбрыкнула, заволновалась. Ушами прядает, копытом бьет. Мужик понять ничего не может, матом на несчастную… Уж не знаю, чем бы дело кончилось, не появись хозяюшка. Положила руку каурой на холку, шепнула что-то на ухо, та и затихла. Воистину, не девушка, а кладезь достоинств и талантов.
Оказалось, она родственников проведать собралась, и ей с нами по пути. Я и предложил провожатому подвезти красавицу. Тот пробурчал что-то недовольно, пытался отказать, но я ему монету кинул золотую, он и сдался. Конечно, ему за такие деньги пахать и пахать, а тут, считай, задаром.
Путь не близкий, все полями бескрайними да лесами дремучими, слово за слово, так и узнал я, что хозяюшка наша — вдова. Представляешь, и двух месяцев вместе не прожили, как почил супруг, тяжелой болезнью подточенный. Даже дитя ей в память о себе не оставил… Только хозяйство, по наследству перешедшее, ибо не оказалось у него родни по мужской линии. Тут ей, надо сказать, повезло, а не то пришлось бы при новом хозяине в прислугах оставаться или к собственной родне возвращаться, где ждала ее участь не менее печальная. Должен признаться, мой друг, наблюдая за людьми со стороны, я и не догадывался, что женщины их настолько бесправны… Эх, такой цветок восхитительный мог никогда не распуститься…
Едем, значит, лесной дорогой, никого не трогаем, пирожки с капустой жуем, как вдруг кляча возьми и на дыбы взвейся. Я и не предполагал, что старушка на такое способна. Да как рванет вперед, точно ее стая волков преследует. Ей-то что, перескочила бревно, дорогу перегородившее, и порядок, а телега уперлась в него колесами и задком кверху. Вылетели мы с хозяюшкой, и вниз по склону. Хорошо успел ее в объятья словить, смягчил удар, а дальше — мох густой, мягкий.
Скатились в неглубокий овражек: под спиной корни узловатые в тело впиваются, а сверху… она лежит. Волосы густым каскадом по плечам рассыпались, грудь, корсетом затянутая, тяжело вздымается, губы червленые приоткрыты… И тут что-то внутри шевельнулось. Со мной такого уж лет триста как не случалось. Потянулся я к ней, томимый запретным желанием накрыть их своими… Нет. Нет! Не случилось ничего. Засмеялась хозяюшка, точно водой ледяной в костер плеснула, поднялась на ноги. Руку мне протянула, а сама заливается… Что-то я не по-человечески делаю. Не погореть бы…
Нет, вот что я смешного сделал?
Вытащили с провожатым телегу, едем дальше, хозяюшка на меня поглядывает, в кулачок смущенно улыбается… А я как вести себя с ней теперь не знаю. И неловко за желания непотребные, глаз не поднять, и тянет к ней, хоть по рукам вяжи. Разговор не клеится. Тут она и попроси спеть. О любви драконьей. Да, ту самую песню, что написал я о матери на сто пятидесятую годовщину ее союза с отцом. Пою, а все внутри леденеет. Веришь? Будто из уст хозяюшки отказ самому себе вынимаю. И, положа руку на сердце, скажу, что не знаю, от чего оно остановилось на бесконечное мгновение: от страха перед разоблачением или от тоски.
Нет, пора покидать временное пристанище, покуда не случилось беды непоправимой… Да и в принципе не дело засиживаться на месте. Чем дольше люди ко мне приглядываются, тем больше странностей могут заметить.
Доброй ночи, мой друг. А вот я сегодня, пожалуй, не усну. Не дадут мысли назойливые. Изведут, проклятые…