Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Прошу вас, присаживайтесь поудобнее. Вот то покойное кресло, полагаю, будет в самый раз! Я, признаться, очень рад, что наши "литературные пятницы" как-то прижились, а для меня же лично каждая лишняя встреча с читателями - отличный повод не только для общения, но и поднять бокал золотистого пуи и за наше здоровье, и за то, что канал ещё как-то - благодаря вам - существует... на совершенно бескорыстной основе. Что означает лишь одно: стало быть вашему автору, как человеку практическому, это зачем-то нужно. Вероятно, чувствую себя в кругу единомышленников. А это - поверьте - дорогого стоит!
Объявляю очередное заседание нашего клоба открытым!
ХОРОШЕНЬКИЕ ДЕЛА
ВРЕМЯ ЧЕТВЁРТОЕ
Прошли два года. В отличие от меня, успевшего обзавестись очаровательной и спокойной - в маму - дочуркой (пришлось потеснить только-только успокоившихся родителей и вынужденно поменяться с ними комнатами), жизнь Никиты протекала в вялом и унылом ритме. Раз - два в году он снимался на какой-нибудь киностудии во второстепенных ролях, совершенно махнув на себя рукой - видно, время снять наложенную на него за дружбу с Тиссе епитимью еще не пришло, и было совершенно непонятно - придет ли оно вообще! "Снимают - и ладно!" - с деланым безразличием говорил Никита, шагнувший за ту возрастную отметку, когда время подводить итоги еще не пришло, но какие-то первоначальные выводы сделать уже возможно. В театре история с режиссером-антисоветчиком уже почти забылась, но полная пассивность и осторожность Полевого снова вернула изрядно шумевший еще недавно храм культуры в период "послеобеденной дремоты в июльский полдень", как с гримасой отвращения называл эту ситуацию Никита. Вместо удаленных из репертуара спектаклей была поставлена пьеса какого-то заслуженного, пишущего скучнейшие статьи на производственные темы, журналиста под названием "Совесть". Речь в ней шла о принципиальном молодом парторге некоего строящегося индустриального гиганта: председатель обкома, всячески подгоняя завершение стройки к надвигающейся юбилейной дате, рапортует в центр о фактической готовности гиганта к эксплуатации, отлично зная о чудовищных недоделках, но совестливый парторг, идя наперекор руководству, прямо на торжествах открыто заявляет об очковтирательстве и призывает жить по-коммунистически. Никите роль парторга, конечно, не досталась, да он бы и сам от нее отказался, удовольствовавшись образом не менее принципиального комсомольского вожака. Даже предложенная Полевым постановка лермонтовского "Маскарада" не пробудила его от апатии. "А вам я хочу предложить роль Арбенина!" - торжественно-восторженно, как он всегда это делал перед тем, как облагодетельствовать кого-нибудь, произнес Полевой. "А-а...", - вяло отреагировал Никита, уже представив скуку, которой будет пропитана будущая постановка этого случайного в театре ремесленника. "Вам что - Лермонтов не нравится?" - искренне удивился Полевой, несколько даже обиженный подобным равнодушием. "Лермонтов мне нравится", - сухо ответил Никита, заранее зная, что ответит и какие последствия это повлечет, но будучи не в силах отказать себе в удовольствии продолжить именно подобным образом. - "Мне не нравитесь вы, Павел Степанович". Ясно, что Арбенин после этого изящно сделал Никите ручкой.
Период спячки закончился совершенно неожиданным для него образом - звонком из московского творческого объединения "Экран" – того самого, где он дебютировал в роли лейтенанта Сокольникова. Молодой, немного заикающийся режиссер Ларионов предложил Никите приехать на пробы к телефильму по рассказу Чехова "Учитель словесности". "На какую роль?" - съязвил Никита, пытаясь вспомнить суть рассказа. - "Спившийся чиновник или второй офицер слева?" "З-зачем же чиновник?" - несколько удивился Ларионов. - "Да вы рассказ почитайте и п-приезжайте! Я хочу предложить вам Никитина". Никита недоверчиво полез в собрание сочинений Чехова, отыскал там нужный рассказ, прочел и быстро набрал номер Ларионова. "Послезавтра вас устроит?" - уже другим тоном спросил он режиссера.
Вернувшись из Москвы, он восторженно закричал мне в трубку:
- Артем, ты не представляешь, как я хочу эту роль! Мы с этим Ларионовым даже видим и понимаем ее одинаково. Я как прочел - сразу так и увидел: на начальных титрах играет духовой оркестр и из ворот выезжает кавалькада. Все в белом: это создаст ложную иллюзию благополучности. А какая прелесть чеховские Манюся и Варя! Не поверишь - за эту роль я готов глотку перегрызть кому угодно - хоть председателю Госкино!
Я недоверчиво перечитал уже забытый рассказ и тоже попал под очарование чеховских образов и мягкого, свойственного только ему, юмора. Искренне пожелав Никите удачи, я понимал, что именно эта роль поможет ему пробудиться от дремоты и, возможно, вернуться на большой экран в совершенно другом качестве. Смущал только некий современный подтекст рассказа, где главный герой, словно просыпаясь, всею кожей ощущает внезапно пошлость и ничтожность существования своего и окружающих. "Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!" - писал в дневнике в самом финале осознавший свою бездарность и никчемность учитель словесности Никитин... Гм! Тиссе бы здесь разгулялся на славу!
История с пробами тем временем развивалась достаточно предсказуемо: Никиту ни за что не хотели утверждать, упрямо мотивируя это "уже сложившимся привычным образом отрицательного персонажа в исполнении артиста Кашина в глазах советского зрителя". "П-позвольте, а как же лейтенант Сокольников?" - возмутился Ларионов. "Много воды с тех пор утекло", - туманно отвечали ему. Однако Ларионов, проявив неожиданное для бородатого очкастого интеллигента упорство, бросил: "Тогда я отказываюсь делать этот фильм! Берите другого режиссера и снимайте хоть Иосифа Кобзона!" В итоге, хоть и с большим скрипом, утверждение на роль Кашина прошло - по слухам, сам всесильный председатель Комитета по телевидению и радиовещанию Лапин, ознакомившись с сутью дела, небрежно бросил: "Что там? Чехов? Да пусть играет!"
Регина, узнав о новой роли Никиты, неожиданно устроила скандал - она-то хорошо знала, чем заканчивались раньше такие съемки. Если, отправляя мужа на три дня в Свердловск, она понимала, что ничего серьезного с ним просто не успеет произойти, то главная роль в полнометражном фильме предполагала более длительный период отсутствия Никиты - это было уже серьезно. "А кто играет Варю и Манюсю?" - с подозрением спросила она, прочитав рассказ. Выяснив, что в роли Манюси будет сниматься уже успевшая засветиться в многосерийном фильме про молодежную стройку хорошенькая блондиночка Татьяна Кульчицкая, а Варю станет играть известная на весь актерский мир своей слабостью "на передок" Настя Палей, Регина заперлась в ванной и, не отвечая на увещевания Никиты, сквозь шум воды и рыдания произносила только одно: "Ну и поезжай к своим бабам!" "Да какие бабы?!" - возмущался Никита. - "Я работать еду, понимаешь? Ра-бо-тать!" Мир в семье в итоге был восстановлен, но Регина, сажая мужа на поезд, честно сказала: "Смотри! Если что узнаю - ни меня, ни Артюшу больше не увидишь!"
Натурные съемки "Учителя словесности" проходили в Вологде - именно там Ларионов обнаружил почти девственную архаичность уездного российского городка XIX-го века. Налюбовавшись видами Вологодского кремля и устроившись в гостинице с одноименным городу названием, съемочная группа во главе с разгулявшимся московским актером Репиным, играющим Ипполита Ипполитыча, устроила в ресторане торжественный ужин по поводу начала съемок. Не привыкший еще к поведению актерской братии "на натуре", Ларионов дико посмотрел на количество заказанной водки и, попросив всех завтра собраться в холле к девяти утра, тихо вышел. Нужно ли объяснять, что утром Никита проснулся в объятиях Насти Палей? Ужас ситуации заключался в том, что эта красивая дура ни один свой роман, даже самый краткосрочный, не могла переживать в одиночестве - ей непременно зачем-то было необходимо оповестить о нем весь мир. Если бы в эти времена в СССР существовала "желтая" пресса, то Настя была бы в ней постоянной героиней, не сходя с главных полос.
- Настя, одумайся! - честно предупредил ее Никита. - Ничего не было! Ты обманом проникла в мой номер и пьяного изнасиловала! У меня семья!
- Господи, Кашин! - фыркнула Палей, крася хорошенькие надутые губки. - Да сто лет ты мне сдался! Может, ты и был хорош лет десять назад, но сейчас ты сможешь заинтересовать разве что вологодских доярок... и то до утренней дойки - с тобой спать хорошо, не храпишь!
Нелестные слова Насти, как ни странно, успокоили Никиту, и более никаких глупостей ни с нею, ни с Кульчицкой, явно благосклонно посматривающей на него, ни с высоченной как баскетболистка ассистенткой Ларионова он себе уже не позволял. Режиссер, несмотря на внешность и возраст неофита, группу явно "чувствовал" и был, что называется, "в материале", подробно описывая актерам перед каждым эпизодом их задачи и психологическую составляющую момента. Даже неопытная еще Кульчицкая свою сверхзадачу понимала, кивала головой и делала почти так, как было нужно. Неизвестно, откуда Ларионов, снимающий всего лишь вторую картину, позаимствовал этот прием, но он отзывал в сторону каждого и, сверкая толстыми линзами очков, влюбленно говорил: "Старик, честное слово, ты - просто класс! Давай еще раз так же, идет?" Вдохновленный актер "давал" еще раз, потом еще, и каждый раз был лучше предыдущего. В результате такого всеобщего единения натура была снята всего за полторы недели, оставались более длинные павильонные съемки в Москве.
Возвратившись из Вологды домой, Никита открыл дверь, на всякий случай, понюхал воздух - не пахнет ли скандалом? - и вошел, наклеив радостную улыбку. Регине он раза два звонил из гостиницы, вроде, все было нормально, но кто знает, чего ожидать от женщин?
- Приехал? Молодец! - прижалась к его груди Регина, тоже обнюхала и сообщила, что от него пахнет женщинами. Никита, будучи уверенным в своем поведении как минимум десять последних дней, возмущенно принялся доказывать свою невиновность, на что Регина, недоверчиво хмыкнув, сказала: "Посмотрим!" и перед сном действительно устроила ему нечто вроде медицинского осмотра. "Довольна?" - пробурчал Никита, внутренне гордясь своей непоколебимостью. "Неужто исправляешься? Стареешь, наверное!" - благодарно поцеловала его в нос Регина.
В театре Никиту ждал неожиданный сюрприз. Полевой, едва завидев его в коридоре, учтиво пригласил Кашина зайти в свой кабинет. Предчувствуя недоброе, Никита сел на свой любимый стул, обсиженный еще при Тиссе, и приготовился слушать.
- Никита Дмитриевич, - вздохнув, начал Полевой, опершись лицом на пухлые ручки. - За что вы меня не любите? За то, что я - не?.. - и он замялся, не решаясь произнести ставшей уже нарицательной фамилию режиссера-бунтаря.
- При чем здесь это? - спросил Никита, с наигранным безразличием оглядывая старинную лепнину на потолке. - Вы - это вы, я - это я...
- Тогда в чем же дело? - уже тоном повыше взял Полевой. - Вы публично унижаете меня - своего руководителя, в ультимативной форме подвергаете остракизму все лучшее, что делается в театре... И это при моем неизменно хорошем отношении к вам и к вашему таланту!
- Павел Степанович, - не выдержав сеанса самоунижения, тоже вздохнул Никита. - Скажите откровенно - вам действительно нравится пьеса "Совесть"?
- Разумеется, - даже с убеждением в голосе подтвердил Полевой. - Это хорошая честная современная пьеса.
- А мне - не нравится, - отрезал Никита. - Мне нравятся другие хорошие честные современные пьесы. Мне нравится Розов, мне нравится Вампилов, мне нравится Арбузов, но я физически не могу играть у режиссера, которому нравится подобная ..., - и он завернул слово, от которого у Полевого подпрыгнула даже лысина. - Под вашим руководством театр превратился в отстойник, а вы ничего для того, чтобы исправить ситуацию либо не делаете, либо не можете сделать, скорее всего - и то и другое. Вот поэтому, уж простите меня, но любить вас не могу.
- В таком случае, товарищ Кашин, может быть, вы изволите написать заявление об уходе? - неожиданно металлическим тоном спросил Полевой. - Вместе нам не сработаться, вы и сами только что это подтвердили, подтачивать же коллектив изнутри я вам позволить не могу.
- Хорошенькие дела, - усмехнулся Никита, подтягивая к себе чистый лист. - Хотя, возможно, это и есть мой звездный час!
- Возможно, - вежливо согласился Полевой, пробежав глазами по заявлению и визируя его. - Желаю творческих успехов.
- Всего наихудшего! - церемонно поклонился Никита и удалился восвояси. Что делать дальше - он решительно не представлял, и через пару дней, сидя в купе поезда "Ленинград - Москва" и глядя на мелькающие во тьме огоньки, решил подумать об этом после съемок "Учителя словесности". Соседями по купе были пожилая женщина, немедленно углубившаяся в чтение журнала "Работница", капитан медицинской службы, явно ожидающий, когда внимание попутчиков переключится на его персону - в любом купе найдется персонаж, рассматривающий поездку как средство общения с помощью бутылочки-другой, и солидный дядечка в очках. Последний явно принадлежал к интеллигентской элите - об этом говорили его окуляры в золотой оправе и хороший замшевый пиджак. Он несколько раз глянул на Никиту, словно узнав его, но только поджал губы и промолчал. Капитан, уже успевший несколько раз выйти покурить, все елозил, не решаясь перейти к главному, и, наконец, не утерпев, выпалил:
- А что, может, быть составите компанию? Терпеть не могу ездить в поездах насухо - все равно, что чай без сахара!
Никита подумал, посмотрел на капитана, оценил его как порядочного недалекого служаку и согласился.
- Отлично! - засуетился обрадованный капитан, вытаскивая из потертого "дипломата" трехзвездную бутылку "Азербайджанского" коньяку, сервелат и пару плиток шоколада "Аленка". - Будем знакомы! Алексей!
- Никита! - улыбнулся Никита, пожимая твердую как доска руку капитана. Сидящий напротив Кашина дядечка почему-то вздохнул, снял очки и тоже представился Романом Яковлевичем. Пожилая женщина укоризненно взглянула на мужчин и отодвинулась подальше к стенке.
- А ты чем занимаешься? - перейдя после первой на "ты" спросил капитан Алексей, с голодным видом жуя сервелат. - Мы не знакомы? Где-то я вроде тебя видел.
- Я артист, - скромно сказал Никита, заранее предвидя реакцию.
Пожилая женщина заинтересованно отложила "Работницу" и, вглядевшись в Никиту, охнула: - Ой, а ведь правда!
- Точно! - хлопнул его по плечу Алексей. - А я сижу - мучаюсь... "Один из них", да? Ну ты даешь! - и, удивленно мотая рано заплешивевшей, как у многих военных, вынужденных все время носить фуражку, головой, словно не веря своей удаче, разлил еще коньяку.
- А я "Забудь обо мне" три раза в кино видела, и еще по телевизору раз пять, - с гордостью сообщила женщина. - Какой вы там были красавец! У меня дочка вас о-бо-жа-ет!
- А ведь, Никита, мы с вами некоторым образом коллеги, - кашлянул дядечка. - Я - Зелинский, критик, знаете?
В купе повисла неловкая пауза. Зелинский, видя как каменеет лицо Никиты, еще раз неловко кашлянул и глаза у него странно забегали.
- Тоже артист? - еще больше оживилась женщина.
- Нет, товарищи, Роман Яковлевич работает проституткой, - Никита встал, завис над критиком, и, покраснев от удовольствия, глядя в лицо Зелинского, недобро произнес тихим злым голосом: - Хотя сам он явно считает иначе. Правда, товарищ Зелинский?
Ничего не понимающие капитан и женщина завертели головами, переводя взгляды с одного на другого. Критик побагровел, тоже попытался встать, но из-за нависшего над ним Никиты плюхнулся назад, отчего его лицо приобрело цвет вареной свеклы.
- Да вы не нервничайте так, Роман Яковлевич, - издевательски продолжал Никита, не сводя с него глаз. - Этак с вами удар может приключиться, осиротите нас - бедных паяцев.
- Что вы себе позволяете?! - наконец обрел дар речи Зелинский. - Да я на вас жаловаться буду!
- Некому! - усмехнулся Никита, усаживаясь назад и кивая капитану, чтобы разливал коньяк. - С недавнего времени я - свободный художник, не без вашей помощи, между прочим!
- Вот гад! - воскликнул капитан, демонстративно обходя горлышком бутылки рюмку критика. - А я ему еще наливаю... Дай сюда, каркалыга! - и с силой вырвал из рук Зелинского бутерброд с сервелатом. - Не знаю, что ты там критикуешь, но только знай - этого парня мы, военные, в обиду не дадим. Меня, пацана, вот такой вот офицер, какого он сыграл, в войну от смерти спас, а чем ты занимался - еще вопрос. А ну - полезай на свою верхнюю полку, писатель хренов!
Испуганный Зелинский как был - в ботинках и пиджаке - резво вскарабкался наверх и только ночью, когда все уже уснули, осмелился спуститься, в темноте ворча вполголоса как побитый пес.
- Вам это с рук не сойдет! - угрожающе произнес он на перроне, обгоняя неторопливо вышагивающего, наслаждающегося неожиданно теплой московской осенью Никиту...
Премьера "Учителя словесности" состоялась на майские праздники. Насладиться триумфом Никиты мы снова собрались у него дома и снова всеми семействами Кашиных и Ильиных в полном составе. Заметно подросший Артемка носился между взрослыми и восторженно спрашивал: "А правда, что папу в телевизоре будут показывать?" Папу, правда, показывали "в телевизоре" и раньше, причем, достаточно часто, но такое количество гостей, собравшихся на просмотр, очевидно, означало для Артемки что-то особенное. Регина с моей Машей хлопотали на кухне, посыпая салат "мимоза" крошкой из яичного желтка, безмерно расплывшийся Дмитрий Леонидович увел моего отца в кабинет - доказывать превосходства нашей военной мощи перед НАТОвской, а мы с Никитой ушли на балкон и молча курили. "Чем сейчас занимаешься?" - наконец, спросил я. Никита чуть-чуть - одними губами - улыбнулся и поведал, что перешел в "Ленконцерт" и готовит чтецкую программу из Пушкина, Боратынского, Лермонтова, Вяземского и Тютчева. Я видел, как ему тяжело, и не стал больше тревожить расспросами. От Регины я уже знал, что после ухода из театра их куратор, очевидно, дал негласный запрет на прием Никиты в другие труппы Ленинграда. Кроме того, слухи о его несносном характере и без того уже давно витали в театральных кругах города, мало кто из режиссеров захотел бы иметь такой геморрой... Так что "Ленконцерт" стал его единственным прибежищем. Оставалось еще кино, но здесь надежды Никиты были связаны с премьерой "Учителя словесности". "Начало-о-ось!" - заверещал, топоча по квартире как ночной еж, Артемка. Мы уселись за столом и под титры разлили по первой. Полтора часа фильма пролетели минутой. Что ни говори, а Ларионов свое дело знал - с экрана буквально сочились затхлость и безысходность русской провинциальной жизни, к концу фильма атмосфера безнадежности перешла просто в безмолвный крик - одними лишь глазами Никитина. Финальную фразу героя о необходимости бежать, конечно, вырезали, усмотрев-таки в ней какие-то аналогии с действительностью, но остальное, как сказал Никита, удалось сохранить без купюр. Чертовски хороша оказалась Варя в исполнении Насти Палей, а вот блондиночка Кульчицкая немного переигрывала. Я покосился на Регину и увидел, как ее покоробил поцелуй Никитина и Манюси. Больше всех был доволен Дмитрий Леонидович - он просто наслаждался сценами из дворянской жизни, а белые офицерские кители приводили его в неописуемый восторг. В последнее время он уже вовсе перестал скрывать свое княжеское прошлое, и теперь, лишь завидя на сцене или на экране старомодные сюртуки, фраки и кринолины, деланно-горестно вздыхал и рассказывал всем потом, как "стучится пепел Клааса в его сердце".
Увы, наши восторги потонули в атмосфере всеобщего равнодушия к премьере "Учителя". Уже само выбранное время показа лишило фильм половины аудитории - майские праздники в СССР, как известно, в основном предназначались для массового исхода горожан на дачи. Жиденькие аплодисменты вместо бурных оваций - вот чем обернулись ожидания Никиты, поставившего на эту постановку решительно все. Пара безразличных рецензий и ехидная статеечка Зелинского, прошедшегося по "провальной роли некогда популярного, но, очевидно, растратившего свой талант на сотрудничество с театральными конъюктурщиками актера Кашина в достаточно, в целом, ровном фильме" - вот все, чем пресса смогла одарить авторов фильма. Позднее, кстати, "Учителя словесности" показали еще раз, потом еще, и со временем он занял достойное место среди литературных экранизаций, даже и сегодня его можно узреть в телепрограмме среди огромного потока зарубежных фильмов и наших бесконечных сериалов, но тогда он, что называется, прошел "мимо кассы".
Никита принял очередной удар достойно, лишь преувеличенно стал интересоваться делами Регины, попавшей по распределению в ТЮЗ, и, что выглядело совсем уж комично, моими. "Вам там в КБ случайно не нужен молодой, подающий надежды специалист?" - фыркая, спрашивал он, всем своим видом показывая поистине аристократическую несгибаемость духа. Чтецкую программу "Любил и я в былые годы..." с лирикой русских поэтов XIX века он уже подготовил и довольно часто выступал с ней во всевозможных ДК и клубах, а один раз даже был приглашен с фрагментом из нее на сборную солянку ко дню милиции в концертный зал "Октябрьский". Его романтический, несколько утомленный вид крайне удачно совпадал с волшебством строк любовных стихов русских классиков и, совершенно внезапно для себя, он приобрел в Ленинграде известность именно как декламатор. Более того, войдя во вкус, Никита внезапно осознал, что ему просто необходим аккомпаниатор - и после недолгих поисков обзавелся единомышленницей в лице пухленькой девицы неопределенных лет в круглых очочках по имени Леонилла - та воспылала к Никите самым жарким и, увы, безответным чувством, но после проведенной им беседы, поняв бесперспективность дальнейших преследований, с тех пор вымещала всю нерастраченную любовь на клавишах рояля, придавая программам Никиты терпкий вкус отвергнутой страсти. Регину поначалу, конечно, несколько напрягло появление соратницы, но, познакомившись с Леониллой, она быстро успокоилась и даже подружилась с бедной девушкой. Они часами проводили вместе время, обсуждая бедственное положение жанра, невнимание к нему со стороны руководства "Ленконцерта" и низкий культурный уровень зрительской аудитории, не внимающей чарующим звукам Эвтерпы и Каллиопы. Что "Ленконцерт" - это не театр, новоявленный актер разговорного жанра понял уже через несколько месяцев, когда пришла пора ехать на гастроли по долинам и по взгорьям Северо-Западного региона. Вернувшись из месячного "турне", Никита с ужасом рассказывал о деревнях и клубах, в которых ему доводилось выступать - звучало, действительно, довольно курьезно.
- Нет, ты представь, - с неизменной иронией повествовал он. - Деревня Залесье - совхоз, все дела, люди с работы пришли в клуб. Я как на грех выступаю первым. А рояля-то нет! Откуда там рояль? И пианино нет! Ничего нет! Я тогда прошу Петренко из трио аккордеонистов подыграть мне, хотя, кажется, никто особенно не вник в несовместимость Вяземского и аккордеона. Ну, значит, читаю я, вдруг смотрю - с заднего ряда поднимается огромный мужик и направляется к сцене. Я напрягся, но виду не показываю. Мужик морщится - видно, что-то ему не нравится. Поднимается на сцену, идет к нам. А он мало того, что на две головы выше меня, так еще и шире раза в три! У меня весь Лермонтов из головы выскочил... Мужик проходит мимо меня к Петренко, нежно так - как погремушку - отнимает у него аккордеон и ласковым басом говорит: паря, погоди малость, дай Пушкина послушать!
К гостиницам, если их так можно было вообще назвать, у Никиты были отдельные претензии. Привыкший за годы кочевой жизни ко всякому, подобного он никогда не видел и, округляя глаза, описывал полупокосившиеся избушки с названием "Дом колхозника" и удобствами "во дворе".
- У нас есть певица Лидия Вересова - заслуженная артистка, стати как у Людмилы Зыкиной, оперные арии исполняет, - с удовольствием продолжал свою одиссею Никита. - В каком-то райцентре поместили нас в двухэтажных деревянных хоромах без туалета - удобства на улице, говорят. А на дворе, брат, зима - минус двадцать пять! И вот бежит туда наша примадонна Вересова перед выступлением - в норковой шубе, в концертном платье, в жемчугах - люди любят, когда красиво! Выскакивает она оттуда через три минуты, зябко так ежится и говорит: бр-р! Тут не подрищешь!
После одного из таких турне Никита серьезно слег с воспалением легких и даже вынужденно отказался от съемок в каком-то милицейском сериале, хотя в средствах отчаянно нуждался. За время простоя он, лежа в кровати, перечитал массу классики, особенно прикипев душою к Гоголю и Куприну, наиболее соответствовавшим его душевному состоянию на тот момент: первому - за мрачную, гротескную иронию, ко второму - за приглушенный, словно закрыли автору рот рукою, не давая кричать, трагизм. Загоревшись, он часами расхаживал по комнате, декламируя на разные голоса куски из "Мертвых душ" и купринского рассказа, который он непременно решил читать со сцены - "На покое", о богадельне для старых актеров. Артюша, слушая за закрытой дверью отцовский голос, переходящий то на неторопливый вальяжный баритон, то на визгливый фальцет, испуганно поднимал белесые бровки и округлял губы как пойманный карась: о! о!
Выздоровев, Никита отправился в худлит, намереваясь утвердить новую программу, но там его ждало разочарование: "Никита Дмитриевич, а надо ли зрителю сейчас слушать Гоголя?" - сказали ему.
- Позвольте, а что сейчас надо слушать зрителю? - тихим от ярости голосом, еле сдерживаясь от нахлынувшего на него знакомого чувства, что ничего на этом свете не проходит, а, описывая круг, возвращается как бумеранг, спросил Никита.
- Не пора ли вам взяться за советскую поэтическую классику? - последовал ответ. - Блок, Маяковский, Симонов, да мало ли их? Не за горами уже проведение Олимпиады, нам надо продолжать прививать зрителю чувство гордости за свою страну, а не кидать его в пучины безвременья...
- Прошу вас - дайте мне возможность постановки этой программы, а я обязуюсь за это подготовить программу с современными авторами! - в отчаянии пошел на торги Никита, чувствуя, что иначе все равно ничего не выйдет.
- Вы что - торгуетесь, что ли? - брезгливо спросили его, но после получаса увещеваний "добро" было получено.
И вот спустя три месяца многочисленные семейства Кашиных и Ильиных снова собрались вместе - на премьеру моноспектакля "Русская проза" в небольшом зале ДК Пищевиков с неприлично упитанным, полностью соответствующим месту, бронзовым Лениным во дворике. Господи, что вытворял Никита! На практически пустой сцене, мечась между двух стульев и столом с горящей на нем свечкой, он создавал ощущение, будто не один он - артист Никита Кашин - разыгрывает бессмертные гоголевские строки, а сразу пять человек воплощают для зрителей знакомые с детства образы. А каким трагизмом наполнился его голос на финальных строчках: "Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства". На этом месте весь зал проникался вдруг необычайной гордостью за происхождение свое, словно не про николаевскую Русь писал гений, а про СССР... Поначалу затихнув, зрители взрывались овациями, не отпуская Никиту на антракт. "Молодец, какой молодец!" - всхлипывал Дмитрий Леонидович, окончательно смешавший княжеское происхождение свое с национальным самосознанием советского человека. Во втором отделении на сцене появился рояль с одетой в черное Леониллой и под мрачные звуки Бетховена Никита, облаченный в белую навыпуск рубаху, начал повествование о безысходной, пустой и горькой жизни престарелых артистов, оканчивающих ныне дни свои в приюте. Ближе к концу не выдержал и разрыдался вдруг впечатлительный Артюша, так что Регина под шиканье зала вынуждена была вывести его в фойе. "И вот жизнь прошла, и нет у меня во всем мире ни души!.." - кричал в отчаянии хриплым от старости и болезней голосом трагика Славянова-Райского Никита, теребя на себе ворот рубахи и протягивая руки - будто за помощью - к залу. Честное слово, в этот момент я понял, что отныне Никите не нужен больше театр с его запретами и условностями, ибо сегодня родился другой театр - Никиты Кашина, где он сам себе был режиссером и труппой, и было это - трогательно и прекрасно!
После спектакля я зашел к нему в гримерку - он сидел перед зеркалом усталый, мокрый и совершенно выжатый. Обернувшись ко мне, он одними глазами спросил: ну как, мол, годится? Я, не в силах более сдерживаться, подошел к другу и, не стыдясь нахлынувшего на меня приступа необъяснимой нежности, обнял его.
- Телячьи нежности..., - голосом Маленькой Разбойницы пробурчал Никита, несколько растроганный подобным проявлением зрительского признания.
Сорокалетие Никита встречал в не самый легкий для него год. Летом, узнав о кончине своего любимца Андрея Миронова, его мать внезапно почувствовала себя нехорошо и врачам "скорой", приехавшей спустя два часа, оставалось только зафиксировать смерть от инфаркта. На похоронах Дмитрий Леонидович, совершенно потерянный от происходящих в стране необъяснимых с точки зрения марксизма-ленинизма перемен и от ухода жены, прожившей с ним бок о бок больше четырех десятков, плакал как ребенок и вел себя настолько неадекватно, что Никита вынужден был перевезти его к себе в Купчино - под надзор жены и Артемки. Политические и социальные катаклизмы привели к массовому исходу зрителей из театров и концертных залов, если только речь на спектаклях не шла о преступлениях сталинизма, а на концертах не выступали вышедшие из подполья рок-группы. Ставшие вакантными места в зрительских креслах заменились более уютными креслами у экранов телевизоров, где все - от мала до велика - с неослабевающим интересом следили за перипетиями дискуссий Горбачева с Ельциным, "хлопковым делом", программами "Взгляд", полетом Руста и прочими невиданными доселе делами. Ощутивший вдруг свою ненужность поменявшей вкусовую ориентацию публике Никита, еще несколько лет назад собиравший своей классикой полные залы, на все предложения "актуализировать" свою программу и привести ее в соответствие с духом времени угрюмо отмалчивался, не понимая, чем теперь заниматься.
- Никогда не думал, - признался он мне за стопкой разведенного спирта (в небольших дозах я доставал его у ребят, обслуживающих вычислительный центр нашего КБ), который моя жена научилась настаивать на апельсиновых корочках и ореховой скорлупе, - что Гоголь и Пушкин по щелчку пальцев вдруг станут никому не интересными - вроде бабушкиной макулатуры! А ты вспомни - еще три года назад ко мне на "Записки сумасшедшего" было билетов не достать! Что же мне теперь - "Детей Арбата" со сцены читать? Или "Не хлебом единым"?
- А я думаю, что все это пройдет, - задумчиво ответила ему помудревшая за последнее время Регина, испытывавшая в своем ТЮЗе те же проблемы, - Это все - наносное, а значит - временное. Когда люди, наконец, узнают все, что хотели узнать, они содрогнутся и обязательно вернутся к вечному.
- Жаль только - жить в эту пору прекрасную уж не придется - ни мне, ни тебе, - мрачно усмехнулся Никита, с раздражением выключая телевизор с появившейся на нем знакомой до отвращения заставкой "Прожектор перестройки".
- Никита, зачем ты выключил? - жалобно взмолился сидящий в дальнем углу Дмитрий Леонидович. - Скоро должно быть интервью с Лигачевым.
- Шли бы твои Лигачев с Яковлевым к такой-то матери! - раздраженно вскочил Никита, снова включая "окно в мир".
- Мне тут ребята рассказали, - вступила в разговор Маша, явно желая разрядить обстановку. - Один наш инженер поехал в командировку - то ли в Николаев, то ли в Череповец - не помню. На обратном пути на вокзале ему приспичило по-большому, причем, довольно основательно. Он бежит в туалет, глядь - а туалет-то кооперативный! Кругом зеркала, кафель... Он чертыхается, платит сколько положено, а бабушка в будке протягивает ему ма-аленький кусочек туалетной бумаги. Он, хоть и находится уже в последней стадии терпения, спрашивает - а почему так мало? Может, мне больше надо! Знаете, что ему отвечает бабушка? "Будет мало - придете, возьмете еще!"
Посмеявшись, Никита вспомнил, что ему рассказывал один флейтист, вернувшийся с оркестром из гастролей по Черноземью: в местной районной газете он с изумлением обнаружил заголовок передовицы, гордо гласивший "Делать - так по-большому!" В этой же газете на другой странице сообщалось о неугомонном сельском рукомесленнике, приспособившего простаивавшую зимой веялку под какие-то хозяйственные нужды. Статья называлась "И зимой не стоит!"
- А мне жалко Никиту, - сказала мне в такси на обратном пути Маша, гладя по голове уснувшую Лидочку. - Он всю жизнь будто поезд догоняет, причем, когда наконец догонит, оказывается, что поезд только что ушел и надо бежать дальше...
- Причем, неизвестно, надо ли, - вздохнув, закончил я. - Иногда разумнее постоять на перроне и подождать следующего.
- Только за это не платят! - возразила Маша. - Нам с тобой хорошо, у нас всегда есть востребованная профессия, а ему все время надо потакать зрителю, иначе его просто забудут. А чем Артемку кормить? Он уже не маленький, ему одеваться надо, с девочками дружить начал.
- Это точно, - невесело поддакнул я, вспомнив о растущих потребностях десятилетней Лидочки, о ценах на кооперативное тряпье и пенсионерах-родителях, все чаще возвращающихся из магазинов с полупустыми сумками. Я еще тогда не мог даже предположить, что пройдет еще несколько лет, и в родительские сумки вообще нечего будет класть, что все, накопленное за годы бесконечных экспедиций отцом, будет безжалостно девальвировано и отнято, что за нашу с женой "востребованную" профессию будут платить меньше, чем тетке в ларьке, и что нынешние времена вскоре будут казаться Никите пиком популярности...
Утром третьего января в никитину дверь раздался неожиданный настойчивый звонок. Открыв, тринадцатилетний Артем узрел стоявшую на лестнице модно одетую в дубленку и вареные джинсы-бананы голубоглазую красавицу лет восемнадцати.
- Вам кого? - хрипло спросонья спросил Артем, застеснявшись вытянутых на коленках тренировочных штанов и застиранной футболки.
- Никита Дмитриевич Кашин здесь живет? - пропела утренняя красавица.
- Здесь, - завороженно пропустил ее в квартиру Артем, приняв за артистку. - Папа, это к тебе!
- Здравствуйте, - несколько неуверенно поприветствовал гостью Никита, уже отвыкший за время творческого кинопростоя от визитов восторженных поклонниц, и все-таки в глубине души надеясь, что это - одна из них.
- Никита Дмитриевич, я - ваша дочь Надя, - белозубо заулыбалась красавица. Из кухни послышался грохот - это уронила сковородку Регина.
За завтраком с привезенным Надей тортом и остатками заначенного Региной бренди "Слънчев бряг" Кашины выслушали рассказ неожиданно объявившейся дочурки. После выхода на пенсию Николая Федоровича Филоненко лишили казенной дачи и, промаявшись в городе у телевизора, старый партиец однажды, не выдержав собственного бездействия и всеобщей вакханалии, загремел в больницу с гипертоническим кризом. Лечение не помогало - вероятнее всего, Николай Федорович просто утратил волю и вкус к жизни. Несмотря на строжайший запрет смотреть телевизор, он просил покупать ему "Огонек" и "Московские новости" и всласть отводил душу, матерясь над статьями по-черному. С "Огоньком" в застывших руках его и нашли как-то утром. Лена Филоненко - мама Нади - числилась в труппе "Театра киноактера" и к тому времени была одинока, так как ее муж - главный инженер завода, не выдержав разгульной жизни бывшей первой общесоюзной секс-звезды, подал на развод, великодушно выплачивая приличные алименты и сверх того - ассигнуя дополнительные средства на подрастающую приемную дочь. В кино Лена снималась редко, в основном - в эпизодах, настолько коротких, что однажды, пока Регина кричала Никите: "Глянь, твою показывают!", он даже не успел добежать до телевизора. В наступившем году Надя заканчивала школу и пока определялась с местом дальнейшей учебы. "Не знаю, может в театральный!" - кокетливо пожимала она плечиками, роскошно улыбаясь и словно освещая зубами тусклую от январского утреннего заоконья комнату. - "Внешность вроде позволяет!"
- Да-а, - протянула Регина, зорко отделяя кашинские глаза и улыбку от небольшого филоненковского подбородочка и легкой курносости. - А к нам-то какими судьбами?
- А мы с мамой недавно увидели по телику "Ноябрьские этюды" - она и говорит: это, дочка, тот самый фильм, на съемках которого твоего папу увела от нас эта тетя...
- Наверное, твоя мама немного тяпнула до этого, - вежливо вставила Регина. - Это ж надо - такое дочери сказать!
- Погоди, Регина, - перебил ее Никита, откровенно любующийся внезапно явившимся сокровищем. - И что дальше? Я, кстати, не знал, что этот фильм уже разрешили показывать!
- Да, господи, скоро уже порнуху начнут вместо программы "Время" крутить! - встрял искренне полюбивший хаять все происходящее Дмитрий Леонидович, с удовольствием лакомясь привезенным тортиком.
- Ну, я и решила приехать на каникулы! - жизнерадостно закончила Надя.
- А мама разрешила? - мрачно спросила Регина, у которой факт появления новой родственницы не вызывал ни малейшего оптимизма.
- Мама сказала - вот-вот, поезжай, пусть ему стыдно станет! - с детской непосредственностью сообщила Надя.
- Да уж, - Регина залпом выпила оставшийся в рюмочке бренди и пошла ковыряться в морозилке, соображая, чем бы накормить на обед пятерых человек.
- Никита Дмитриевич, а можно - я буду вас на "ты" называть? - обезоруживающе улыбнулась Надя. - Отец все-таки...
- Конечно, Надюша, - расслабленно согласился Никита, краем глаза отмечая открытый рот Артема, переводящего взгляд то на папу, то на молочную сестру.
После завтрака решено было сводить никогда не бывавшую прежде в Ленинграде гостью в Эрмитаж. Вместе с Никитой вызвался идти Артем, не сводивший с новообретенной сестры глаз, Регина же, сославшись на завтрашний утренник, где она, по ее словам, "представляла Буратину", и необходимость приготовления обеда-ужина, отказалась, от души выместив после их ухода свое возмущение на кухонной утвари. Когда ближе к вечеру усталые и продрогшие любители искусства вернулись, она уже успокоилась, припомнив, что сама увела Никиту из семьи, позволив ему забрать себя в Таллин и уступив его настойчивым домоганиям, что при такой матери Надя, в общем-то, еще неплохо воспитана, и что Никита действительно ее отец. С удовольствием отметив перемену в настроении жены, Никита от души хряпнул за знакомство с дочерью пятидесятиградусной спиртовой настойки на апельсиновых корках, искренне умиляясь красотой и непосредственностью дочери.
- Мама говорит, что ты стал мало сниматься, - с жестокостью ребенка отметила Надя. - А почему?
- Да как тебе сказать, - замялся опешивший Никита, переглянувшись с Региной. - Решил сменить амплуа. Хороших ролей предлагают мало, а в плохих я уже достаточно снимался.
- А где ты сейчас работаешь? - допытывалось любознательное создание.
- В "Ленконцерте", дочка, - насильно улыбаясь, отвечал Никита. - Читаю со сцены классиков: поэзию, прозу, делаю моноспектакли.
- Ой, три раза ха-ха, - махнула рукой Надя. - По-моему, полный бред! Кому сейчас это надо?
- А что сейчас надо? - с интересом спросил Никита, и правда, не понимавший нынешних запросов публики.
- Ой, ну не знаю..., - закатила глаза Надя, пытаясь что-то сообразить. - Группы всякие... Секс! - внезапно припомнив, выпалила она. - Ну, а круче всего, конечно, в кино сниматься!
- Вот-вот, я Никите и говорю, - захохотала Регина, - бери гитару, снимай штаны и вперед на сцену... с Леониллой! Отбоя не будет!..
После ужина захмелевшего Никиту отправили спать, а Артем повел сестру в свою комнату, включил магнитофон и с гордостью поставил несколько песен "Аквариума" и "Кино". Надя послушала и, надув губки, сказала, что это фуфло, и что ей нравятся "Бед Бойз Блю" и Фалько.
- Ой, и "Саваж"! - Надя встала и, напевая "Тунайт, тунайт...", с ленивой грацией молоденькой пантеры сделала под восторженным взглядом Артема несколько движений обтянутыми джинсами бедрами.
Постелили ей в комнате дедушки, отправив Дмитрия Леонидовича спать к внуку. Втайне надеявшийся провести эту ночь в одних стенах с сестрой, Артем разочарованно ходил возле санузла, слушая плеск душа за дверью - никогда еще в их квартире не обитала столь юная и столь обворожительная особа. Зайдя в распаренный после неё воздух ванной комнаты, он долго изучал повешенные на бельевую веревку свежевыстиранные розовые трусики, ощущая необыкновенный прилив чего-то неизведанного ранее, затем вздохнул и долго еще ворочался в постели под однообразный храп дедушки.
Проводив Надю на вокзал следующим вечером, Артем молча разглядывал мелькающие за трамвайным окном огоньки новогодней иллюминации и спросил Никиту:
- Папа, а я могу потом жениться на Наде?
- Нет, сынок, - усмехнулся Никита, мужским нутром угадав, что происходит в душе сына. - Она - твоя сестра. Поверь мне, у тебя еще будет много девушек и гораздо красивее Нади.
- А что делать, если я люблю ее не как брат? - упрямо возразил Артем дрожащим от горя голосом. - Если мне не нужны другие?
На этот вопрос Никита не нашелся что ответить, только хлопнул его по плечу и поразился про себя быстротечности времени, с горечью осознав, что он уже стал старым перечником, и что у него никогда больше не будет таких вот юных, пахнущих персиком и невыразимой молочной свежестью особ, а будет только надвигающаяся старость, выпадающие волосы, свадьба сына на одной из тех, кого ему уже не суждено будет ласкать и трогать их упругие тела, и, в перспективе, уже не столь отдаленный, как казалось ранее, финал.
А финал, действительно, приближался невероятными, казавшимися до этого просто немыслимыми темпами, ускоряемыми побочными явлениями, происходящими в ставшей вдруг неуправляемой, разваливавшейся на куски стране. Приходя в магазины, люди горестно смотрели на совершенно пустые прилавки, заглядывали в исхудавшие кошельки и брели по домам. Искусство стало невостребованным продуктом, в отличии от хлеба, яиц, курева, мяса и молока. Не ходили не то что на концерты, а и в кино, в знаменитые театры. Раз за разом мы с Никитой встречались по невеселым поводам: в девяностом, не дожив до знаменитой грабительской реформы, умер мой отец, исколесивший в экспедициях всю Сибирь и Дальний Восток и ставший в одночасье ненужным в своем институте, в девяносто первом - Дмитрий Леонидович. К моменту, когда в девяносто втором рухнула империя "Ленконцерта" - а к тому шло уже с начала перестройки - мы с Машей перешли в буквальном смысле на голодный паек, маленькими кучками раскладывая ставшие вдруг нищенскими инженерские зарплаты и мамину пенсию: это - на квартплату, это - на еду, это - на куртку стремительно подрастающей Лидочке... и все! Наше судостроительное КБ как-то вдруг опустело, все, кто помоложе и порешительнее, уходили в пучину неизвестности, оголтело кидаясь в коммерцию, которой никто никого никогда не учил, сотрудники же за сорок уныло продолжали трудиться на благо отрасли и страны, которых больше уже не было.
Оказавшись вообще без средств, живя только на деньги от сдаваемой внаем неразговорчивому кавказцу квартиры на Петроградке, Никита почесал макушку и отправился по ресторанам, предлагая сытым владельцам взять его на работу тамадой или по профилю - исполнять с эстрады художественные произведения, приводя в пример "Бродячую собаку" или "Приют комедиантов". В одном из ресторанчиков на Васильевском острове хозяин - из бывших ИТРовцев, неведомо какими путями выбившегося в нувориши, узнал артиста Кашина, даже вспомнил, что такое "Бродячая собака" и, клюнув на известную некогда персону, согласился попробовать. Афишка, вывешенная на дверях заведения, гласила: "Такого-то числа в 20-00 состоится выступление известного петербургского артиста Никиты Кашина с программой "Поэзия Серебряного века". Никита, одолживший по такому поводу по великому блату фрак, неделю старательно заучивал Ахматову, Гумилева и Агнивцева, ужасно волнуясь и не веря в успех. Так и вышло. Вяло похлопав, жующая публика скучающе выслушала несколько стихов, затем молчание перешло в шепоток, затем - в уже отчетливый гул, а через полчаса Никиту уже никто не слушал. Под конец на эстраду вылез облаченный в черный двубортный костюм с золотыми пуговицами восточник и, протянув чтецу пару стодолларовых купюр, ласково посоветовал ему уступить место музыке: "Люди атдыхат хатят, панимаишь?" Хозяин, провожая Никиту, виновато развел руками, давая понять, что поэзия поэзией, а он как человек практический должен прислушиваться к вкусам публики, и дал Никите в два раза больше чем договаривались.
В этот вечер Никита впервые расплакался, до смерти напугав Артема и Регину. Не в силах более сдерживаться, он оплакал сразу все: уход родителей, исчезновение казавшейся раньше такой железобетонно-нерушимой и великой страны, свой нерастраченный и ненужный никому талант, незадавшуюся карьеру, полную нищету, невозможность купить что-нибудь жене или выпускнику-сыну, и свое ничтожество, позволившее ему взять у сытого пьяного кооператора двести долларов. Запершись на кухне, он пил из горлышка какой-то мутно-зеленый ликер, купленный в ближайшем ларьке, курил сигарету за сигаретой и, не слушая встревоженного стука Регины, безмолвно лил слезы, вспоминая все прожитые сорок пять лет, отчаянно пытаясь выудить из памяти хоть какую-то положительную зацепку и не находя ее.
На следующее утро Никита пошел на Южный рынок и, с трудом найдя на одном из бесчисленных контейнеров объявление "Требуется продавец", устроился на работу...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие заседания клоба "Недопятница", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании