Перед тем как с головой погрузиться в новую, армейскую жизнь, в которой не будет места прежним переживаниям, Гарри делает еще одно «лирическое отступление» к светлой памяти о Диане. Связано оно с новым личным секретарем Уильяма и Гарри: «Его звали Джейми Лоутер-Пинкертон, но я не помню, чтобы мы с Вилли называли его иначе, чем Джей-Эл-Пи; мы могли бы просто называть его Марко II, или, может быть, Марко 2.0». Марко, неоднократно упоминавшийся ранее в книге, неофициальный советник-консультант принцев, сначала присматривавший за Уильямом, а потом и за Гарри, сам нашел и порекомендовал Чарльзу нового секретаря для них, и это была лучшая рекомендация: «Мы доверяли ему с самого начала: Марко сказал, что он хороший человек».
Главной чертой характера нового сотрудника, пишет Гарри, было безоговорочное почтение к истине: он не стал бы, «как многие в правительстве и во дворце», замалчивать или подтасовывать факты. Поэтому очень скоро Гарри просит его «открыть правду» относительно аварии, прервавшей жизнь Дианы, — добыть засекреченное полицейское досье, касающееся ее гибели. Джейми Лоутер-Пинкертон был несколько смущен — конечно, он работал на принцев, но подобная просьба явно стояла вне всякой субординации, — и сперва попытался возразить, но Гарри убедил его, что должен ознакомиться с архивами.
Через несколько дней секретарь доставляет Гарри полицейское досье — но неполное: сперва он сам ознакомился с ним и убрал из дела «наиболее тяжелые» фотографии. Гарри разочарован, но вида не подает: «Если Джей-Эл-Пи думал, что я не смогу выдержать этого, наверное, я и правда не смог бы», — и, оставшись в одиночестве, наконец начинает рассматривать снимки, которые должны были послужить доказательством того, что Диана действительно ушла из жизни. Фотоархив был составлен по большей части из снимков не полицейских экспертов, а папарацци, первыми оказавшихся на месте аварии: «Парижская полиция изъяла их камеры».
«Наконец я добрался до фотографий мамы. Вокруг нее были огни — аура, почти ореол. Как странно. Огни были того же цвета, что и ее волосы, — золотистые. Я не понимал, что это за огни, — не мог себе представить, хотя и придумывал всевозможные сверхъестественные объяснения.
Когда я осознал их происхождение, у меня свело желудок. Вспышки. Это были вспышки. И в некоторых вспышках отражались призрачные лица и части лиц. Папарацци, отраженные и преломленные изображения на всех гладких металлических поверхностях и в стекле окон. Те люди, которые преследовали ее... они не переставая снимали ее, пока она лежала между сиденьями без сознания или в полубессознательном состоянии, и в своем безумии они иногда случайно фотографировали друг друга. Ни один из них не проверил ее состояния, не предложил ей помощи, даже не утешил ее. Они просто снимали, снимали, снимали.
Я не знал. Я и вообразить не мог. Мне говорили, что папарацци преследовали маму, охотились на нее, как стая диких собак, — но я никогда не рискнул бы предположить, что они, как дикие собаки, пировали над ее беззащитным телом. До этого момента я не знал, что последним, что мама видела на этой земле, были вспышки».
Рассматривая фотографии Дианы в разбившемся «Мерседесе», Гарри видит одно: «никаких видимых повреждений»; возможно (и скорее всего), снимки, которые его секретарь изъял из досье, были бы гораздо тяжелее для восприятия — но он не задумывается над этим всерьез, захлопывает папку и повторяет свою вечную мантру: «Она скрывается». Фотографии, которые должны были доказать ему, что Дианы больше нет, «не доказывают ничего — кроме того, что мама попала в автомобильную аварию, после которой выглядела практически невредимой». Вместо обретения спокойствия Гарри снова охватывает ярость.
Вскоре после этого, в мае 2005 года, он наконец приезжает в Сандхерст: «Теперь я стал проблемой армии».
В Королевскую военную академию в Сандхерсте Гарри отвез Чарльз: «Он стоял в стороне и смотрел, как я надеваю красный бейдж с именем Уэльс, а затем расписываюсь. Он сказал журналистам, как он гордится. Затем протянул руку: «Иди, мой мальчик», — и... Гарри окунулся в суровую армейскую жизнь.
«На следующий день рано утром мы вошли в древнюю комнату, которой было сотни лет. Вы могли почувствовать запах истории — казалось, он исходил от обшитых деревянными панелями стен, как пар. Мы произнесли клятву королеве. «Я клянусь в верности короне и стране...»
Парень рядом со мной ткнул меня локтем под ребра:
— Держу пари, ты говоришь «бабушка», а не «королева»!
Это был единственный раз за следующие пять недель, когда он или кто-либо другой отважился пошутить. В учебном лагере не было ничего смешного».
В лагере, который описывает Гарри, действительно не было ничего смешного. Новобранцами руководили сержанты — «невозмутимая группа милейших садистов»:
«Огромные, громкие, чрезвычайно мужественные люди — и у них всех были крошечные собачки. Я никогда не слышал и не читал объяснений этому, и не рискну выдвигать предположения. Просто скажу, что было странно видеть этих накачанных тестостероном, в основном лысых великанов, воркующих со своими пуделями, ши-тцу и мопсами. Я бы сказал, что они обращались с нами как с собаками, — но со своими собаками они обращались намного лучше... Они унижали нас, изводили, кричали на нас и не скрывали своих намерений: они хотели сломить нас. Если у них не получалось — блестяще! Добро пожаловать в армию! Если у них получалось — еще лучше. Лучше знать это сейчас. Лучше, чтобы они сломили нас, чем враг».
В разговорах с сержантами, рассказывает Гарри, было сложно отличить «психологическое запугивание» от юмора. Например, один из сержантов язвительно напомнил ему о случае, произошедшем когда-то в Виндзоре, — он стоял на страже у замка в своем шлеме из медвежьей шкуры, когда к нему подбежал мальчик и начал пинать гравий, попадая по ногам гвардейцев: «И этим мальчиком были ВЫ, мистер Уэльс!» Гарри уверен, что это шутка, он не помнит этого солдата и уж точно не помнит, чтобы пинал в охрану гравий, но на всякий случай извиняется: он не хочет тащить старые грешки в новую жизнь.
Потом Гарри находит вездесущая пресса. Журналист Sun пробирается на территорию лагеря — и газета объясняет, что он «пытался проверить слабую охрану учебного центра и доказать, что принц Гарри в опасности». Но для него ничего не меняется: он все так же надрывается, просыпаясь в пять утра и вытаскивая себя на очередную изнуряющую пробежку, а потом — на не менее изнуряющую тренировку. Изматывая новобранцев до предела, сержанты не скрывали от них, чего они добиваются, — необходимости «убить свое Я» и стать единым целым с товарищами: «Они обещали, что по мере того, как исчезнет главенство личности, верх возьмет идея служения. Взвод и страна — вот все, что вы будете знать, курсанты. И этого, черт возьми, будет вполне достаточно». Для Гарри это кажется подарком, и он чувствует, что наконец-то находится на своем месте.