Фрея приоткрыла окно, впустив свежесть и гомон улицы, и вышла, а я взял смартфон, нашел сайт истории государства, и принялся изучать.
За окном слышны звуки метлы, дети покинули улицу, где-то хлопают двери, доносится мужской смех и пахнет котлетами. После предыдущей реальности - рай. Но и здесь не все гладко. И чем больше я углублялся в историю развития страны, тем меньше мне все это нравилось. Двоякий и двуликий строй, двоякое и двуликое абсолютное счастье и гуманизм. Изнанка той изнанки, из которой я прибыл.
По порядку:
С древних времен и вплоть до 1917 года, история не развивалась особо - не было событий, которые окрашивают кровью современные учебники. Не было войн, не было жестоких правителей, не было отстаиваний своих территорий и своих убеждений.
Жили, не тужили, открытий в науке особо не делали. Так, в мире и согласии, в череде дней лет и веков: сеяли, жали, строили, приспосабливались, детей рожали… Вот только, всегда были гомо сапиенс и были варвары, и много лет конфликтов между этими двумя видами не было. До той поры, пока Принц не явился.
А он явился. В 1917 году - объявил себя лидером варваров, и смутными речами, масляными обещаниями, лживыми увещеваниями стал склонять варваров к обособленности, предлагать им избавиться от навязчивого влияния культуры другого вида, а жить жизнью своей - варварской.
И поначалу, не было в речах его ничего предосудительного, а лишь призыв принять свои собственные традиции и устои как данность и поставить их во главу угла.
Многие соглашались с ним, многие поддерживали, мотивируя тем, что так недолго и весь свой уклад растерять под чуждым надзором, (а Принц выставлял совместный быт двух видов именно так, как главенствующий и ведомый). И было все уравновешенно, спокойно и без негативных эмоций.
Приверженцам нового политического движения полагалось носить резиновые бинты на головах, как отличительный знак - не более того. Таких приверженцев называли идолами, за растянутые к вискам глаза от тугой перевязки и деформирующиеся головы.
Так проходили годы, идолов становилось все больше, мировоззрение их менялось по мере деформации голов и неспособности улавливать излучение от пластины. Все больше в них наблюдалось нетерпимости, все больше неудовлетворения от мнимой несправедливости, неравенства, да и Принц не оставался в стороне. Каждый день собирал он на площади своих адептов, промывал им мозги заумными льстивыми речами, восхвалял их расу как первую пришедшую на землю, и называл варваров: Альфой…
Ну, и убедил в итоге, что достойны они большего, лучшего: править миром и людьми достойны. А по-простому: держать рабов, а еще проще – паразитировать…
И вот, 1939 год. Следующее поколение варваров. Уже изменившиеся, выросшие не только в своих глазах, но и в физическом плане. Чудовища с продолговатыми черепами и огромными глазами от носа к вискам, но пришедшей с этой метаморфозой светобоязнью.
Это новое поколение идолов вдруг стало синеть. В прямом смысле слова - синеть, чем приводило в недоумение людей. Вместе с синевой и уходившей светобоязнью, отпала потребность стягивать головы, а пришла к ним решимость воплотить в жизнь заветы Принца, то есть, подчинить себе расу бывших соседей, бывших друзей.
Синим идолам не нужно было есть и пить, и простые человеческие потребности стали чужды им: они настроены были на один путь. Убивать. Остервенело, не помня ни себя, ни брата, не боясь ни Бога, ни черта, они убивали гомо сапиенс, неспособных к сопротивлению, неспособных дать отпор…
И было бы здесь все как в предшествующей этой реальности: реальности «саранчи», вот только пришел им спаситель. Князь. Координатор. Коего и в глаза не видел никто, но звуки голоса его из расставленных и развешенных повсюду радиоточек заставляли людей меняться.
Уверен был этот голос в своей правоте, в царствовании человеческого рода уверен… И сподвигал этот голос на противодействие, на войну кровопролитную - но справедливую и на равных.
А потом и Принц исчез. В один прекрасный день не пришел на площадь - испарился вроде… Некому стало восхвалять расу варваров-идолов, некому направить их войско, а сами они на поверку, пустыми оказались и неприспособленными. В общем, победа оказалась за людьми. Да и оружие они в силу гибкого ума усовершенствовали, машин понаделали, приборов слежения, а дальше по накатанной: прогресс.
Во всем прогресс семимильными шагами: в технике, и в физике, и в механике... Так, дожили до сегодняшнего дня, в созидании, строительстве, и не только зданий, но и строя.
На этот раз коммунистического, со всеми вытекающими: красными знаменами, серпом и молотом, колхозами и заводами, стройками и освоением целины. По завету и своду законов Князя, который, к слову, тоже подевался куда-то аккурат после победы.
Но что же с варварами-идолами? Недобитых свезли в лагеря, не концентрационные конечно, но закрытые, тюремного типа, разделили по половым признакам, отсеяли слабых, отправив их в вечную изоляцию, остальных на работы. На самые тяжелые и опасные работы.
Рудники, шахты, металлургия - теперь их сфера деятельности и обитания. А что? Синие бессмертны, не требуют питания и сна, сильны и тупы как пробки: чем не подходящие кандидаты в этих местах?
Так и повелось. Самое сложное и опасное: «имбецилам», как теперь называли варваров-идолов, а обычным людям - править ими. Хотя от труда и обычные люди не ушли.
Все в этом государстве трудятся, все работают - это как устав, как в моем мире в туалет ходить или чистить зубы. Непререкаемая обязанность, смысл и цель жизни. Все общество на этом построено: труд превозносится и он здесь повсюду. Хоть груши хреном околачивай, хоть баклуши строгай, но трудись. Соткано государство из трудовых будней. Ну и Бог конечно - куда без Него?
И за этим превозношением человека труда, не осталось у людей ни времени на простые человеческие радости, ни желания, ни возможности. В погоне за равенством отказались они от семьи, от любви и от детей.
Законодательно наложили вето на секс, внеплановое рождение и любовь. Инстинкты теперь не в ходу. В ходу товарищество и братство. В ходу равноправие полов, лимит на зачатие, поскольку отсутствие войн и развитие фармакологии искоренили естественный отбор и сделали невозможным рождение более двоих детей.
Все по линейке, по струнке: каждому по отдельной маленькой комнатенке, по рабочему месту и бесплатно хлеб и зрелища.
Расписана жизнь человеческая от рождения до смерти, от детского отделения, куда забирали у рожениц детей, до печи крематория. Кладбища тоже под запретом. Не под запретом творчество и искусство - но без любви нет вдохновения. Музыка не запрещена, но свелась она только к материальному - к одам и гимнам победе, труду и строю. Живопись - ограничилась плакатами с лозунгами и пейзажами окрестных засеянных полей.
Коммунизм: в неприкрытом формате, в голой прямолинейности, шаг в сторону нереален для этих людей - ведь на них еще и пластина влияет. Пластина подавляющая волю. Та самая, что вставил я своими руками в пирамиду в лесу.
Шагает строй - строем: пионерами, комсомольцами, тимуровцами. Взгляды одухотворены, смотрят в будущее без страха и упрека - но что за будущее у них? Оно загодя понятно, продуманно и односложно. Но все же счастливы люди, видимо, а чего еще желать? И такая реальность вроде гораздо человечней того антигуманного мира в котором я до этого побывал…
Хотя и здесь, - как посмотреть.
Вроде, лучше и не придумаешь, ведь нет бюрократии, нет правительства как такового, нет тюрем и преступников, за исключением «имбецилов» конечно, что преступниками стали по праву рождения «имбецилами».
Нет полиции, но есть охрана правопорядка: милиция - от слова «мило» их дело переводить через дорогу старушек или протоколировать автоаварии. Нет денег и вообще никаких расчетов: даром здесь все, только бери, но никому лишнего не надо - свое некуда девать.
Полное изобилие, полная обеспеченность товарами и продуктами питания, да еще и профицит на полках, отсюда и реклама в интернете, отсюда и навязывание услуг. Люди работают, производят, а куда девать производимое? Его и даром не берут. Ясно. Если и есть где полное равновесие, достаток и благоденствие, так это здесь.
Теперь карту откроем. Из чего этот мир состоит. Мда, карта мира как в самых смелых мечтах Владимира Ильича: все красненьким, серп и молот на каждой очерченной границе республик, а их не счесть.
Помимо привычных мне республик ближнего зарубежья, есть например, Французская или Испанская, даже архипелаг Британских Автономных Коммунистических Островов имеется. Нет на карте только США. Аргентина есть, Бразилия, страны Мексиканского Залива и острова есть. США нет. Черным пятном с жирным знаком вопроса отображена Америка. А еще, сбоку, символ радиации.
Хм, что бы это значило? Не то ли о чем Пришелец говорил? И здесь мутанты-исполины? Надо бы порасспросить Фрею или Доктора.
Весь день я лежал со смартфоном в руках. Слушал звуки доносившиеся с улицы, вдыхал воздух, что нес с собой запахи молодой листвы, пыли и еды из столовой, по всей видимости расположившейся неподалеку. Детские голоса врывались неугомонным щебетом в помещение - перекрикивал их голос воспитателя организующий ребят, Где-то маршем прошли школьники, у них горн, барабан, и речевка о прекрасном Коммунистическом Союзе, о мире во всем мире, о жизни благородной и правильной.
Все словно из моего детства переместилось сюда. Из моего очень смутного советского прошлого, коего мало досталось на мою долю, а воспоминания по большей части из девяностых.
Встать я не мог, голова кружилась нещадно и подташнивало, но и без обзора панорамы местности я чувствовал покой за окном, асфальтированные тротуары видел, клумбы, кусты с чирикающими воробьями, ощущал яркое весеннее солнце и ароматы распустившихся первых цветов.
Вот моя мать будит меня в школу: «Вставай, Алешенька! Завтрак стынет!» Продираю глаза, довольно жмурюсь от ее мелких поцелуев в щеку. Слышу за окном чириканье и шум проезжающих машин. Постель пахнет хозяйственным мылом, шторы в мелкий синий цветочек, ковер на стене. «Мамочка!» - обнимаю ее, держусь за белую шею и приподнимаюсь. «Вот и первый класс заканчиваешь! Вставай, последний раз в первый класс!» - она смеется, а я смеюсь вместе с ней. Мне хорошо. На кухне отец, уже в рабочей одежде, уплетает кашу с маслом, прикусывает белым хлебом: «Что, каникулы начинаются? Вот и отстрелял первый год! Молодец - отличник!» Каша в уголках его губ, глаза с хитрецой: «Как ты к велосипедам относишься? Мы тут с матерью подумали…» У меня восторг, я захлебываюсь от счастья: «Это моя мечта!» «Будет тебе велосипед!» Это мое советское детство.
Разбитый асфальт, лужи и дождь, многоголосный гомон на рынке, холод и голод по пятам, небо серое, из ларьков популярные мотивы. Запахи из пирожковой на обшарпанных ступенях которой я сижу. На мне отцовская куртка из потертого кожзама, пахнущая клеем и бензином. Как я любил этот запах раньше и как ненавижу его сейчас! Какая школа? Я не был там с прошлой весны! Мелочь, выданная на спиртное жжет карман, передо мной щенок бьет по грязи хвостом, и он предпосылка к преступлению. Я голоден, жалок, одинок и заброшен. Это постсоветское. Но когда все началось? Когда мой мир рухнул?
Тогда, когда я увидел бешеный взгляд отца, когда почувствовал опасность от него, когда он стал говорить о своих навязчивых видениях и злоупотреблять спиртным ради забвения. Когда он шептал матери на ухо, хмуро косясь на меня, а она озадаченно вздыхала, взъерошивала его волосы, отвлекала, рассеивала его внимание, переключала мысли.
Но скоро она устала и стала поддерживать его хотя бы в злоупотреблении спиртным. Когда из ангела, - светлого и воздушного превратилась в вечно пьяную собутыльницу. Когда любыми способами заставляла забыться и себя и его, когда смирилась с моей участью умереть…
Прокуренная, вонючая прихожая, шаркающий ко мне отец: «Жрал?» Щенок под ногами скулит - боится. И я боюсь. Вдавливаю голову в плечи, зажмуриваюсь, словно отхожу от самого себя в сторону. Замахивается тяжелая, дрожащая рука, угар в лицо, еще чуть…
Но… Звонко разбивается витражное стекло распашной двери, удар не в голову, а рядом - в стекло. Что? Он передумал бить меня? Я возвращаюсь в свою оболочку, приоткрываю один глаз, смотрю как сквозь замочную скважину.
Отец дышит тяжело, глядит совсем устало, склеры красные и налитые кровью. Он моргает часто, будто собираясь заплакать. «Прости сынок, нелегкая у тебя доля, но я не могу!» - опускается к щенку, треплет его за ухо и шаркает на кухню, где мать и еще кто-то. Перед дверью он оглядывается, с сожалением жмет плечами и уходит.
Хлопает кухонная дверь и тишина.