— Ты когда говоришь раздражаешь меня, поэтому молчи, ладно? Вся в отца своего, непутёвого…
Мама убрала гречневую крупу в ящик и, не смотря на меня, начала мыть морковь.
— Но… мам… почему? — мне одиннадцать и я не могу понять почему мама злится. Почему она просит меня постоянно молчать, а когда я все же говорю, она начинает пучить глаза, кусать губы и закономерно злиться. Вот и сейчас она посмотрела на меня поверх очков своим фирменным взглядом, что одновременно смешивал в себе вину, обиду и разочарование. Я отвела глаза. Уперлась ими в старый плинтус.
— Ты когда говоришь — копия своего папаши… такая же беспутная… — она выплюнула последнее слово с особым наслаждением. А я ушла к себе.
Мне пятнадцать.
На литературном конкурсе мне задали вопрос не по форме. Спросили моего мнения. А мне тогда казалось, что автор хотел сказать не только про любовь, но и про условия для любви. Но я стояла, молчала. Потому что когда говорю — я беспутная.
— И что ты стояла сопли жевала? — резко спросила бабушка, для которой тоже мои мысли и слова были неправильными.
Я молча пожала плечами, а она хлестнула меня по рукам столовым полотенцем.
— Вечно стоишь ковыряешься в своих пальцах. Я тебе их в перце измажу, чтобы не рвала заусеницы.
Я кивнула и ушла делать уроки.
В восемнадцатый день рождения подружки мы поехали за город. У ее бабушки был большой дом с бассейном. Мы проехали на автобусе до парка лесоводов и, спустившись вниз к набережной, сели на паром. С нами было ещё четверо девочек и пятеро парней.
Когда мы добрались до коттеджа, ребята запалили мангал для шашлыков. Девочки разбирали продукты. Именинница вытащила на улицу магнитолу и включила музыку. Я ловила на себе взгляды Марка. Очень многозначительные.
Вечером под перебор гитары все делились своими секретами. Я тоже, но как-то скромно, словно боялась услышать про молчание.
Моя спальня оказалась на мансардном этаже, и ближе к утру дверь приоткрылась. На пороге стоял Марк. Он улыбнулся немного виновато и смущённо и присел на мою односпальную кровать. Его ладонь юркнула под одеяло.
Мне не нравилось. Но в голове набатом звучал мамин голос: «Молчи, дочка».
В тридцать мало кто может похвастаться отменным здоровьем. То одно стреляет, то печень колит. Я тоже не могла. Зажимала нос банным полотенцем, а муж стоял в дверях ванны и повторял как мантру:
— Молчи… и только попробуй рот свой раскрыть!
Мам. Я молчу.