В одном мрачном, но очаровательном городе, в большой коммунальной квартире, в угловой комнатке-пенале с вечно отслаивающимися от сырости обоями сыроежкового цвета жила маленькая девочка Алла.
Она была недостаточно взрослой для того, чтобы ходить в школу или гулять во дворе-колодце, как соседские дети, но уже довольно взрослой для того, чтобы оставаться на несколько перезвонов старых часов совсем одной, когда её мама шла «добывать дефицит».
Алла в это время всегда сидела на подоконнике, расплющив нос по прохладному стеклу, смотрела в глубокую бессолнечную дыру двора и представляла себе Дефицит. У него были висячие мягкие шерстяные уши, как у дяди-Колиной шапки, рот трубочкой и хитрые глаза. Он прятался в коробках на задах гастрономов или галантерейных магазинов и высиживал там большие яйца в красивых разноцветных разводах. Вот их и надо было добывать, потому что внутри были вовсе никакие не детёныши Дефицита, а всякие чудесные штучки. Капроновые ленточки, красные ботиночки или переводные картинки с лесными зверятами.
Алле не запрещалось выходить в коридор, в уборную или кухню — но мама строго-настрого велела ей не приставать к соседям без толку. А ещё никогда, вот никогдашеньки не отвечать на звонки стоявшего на специальной полочке у входа телефона. Мама говорила, что тогда произойдёт что-то настолько страшное, что она даже не может сказать Алле. Гораздо хуже, чем проглоченная сливовая косточка или разорванные на коленях чулочки.
Алла любила телефон и боялась его. Такой чёрный, загадочный, чуть мерцающий в вечных коридорных сумерках («Нечего листричество жечь!» — ругалась баба Клава на любые попытки пролить свет на это царство теней). Жирненький упругий шнурок завивался тугими колечками, и пальчики словно сами к ним тянулись — трогать, наматывать до белых полосок на коже, никогда, казалось, не надоест. Диск с дырочками слегка сердито стрекотал, когда кто-нибудь из взрослых набирал номер, а звонок был такой дребезжаще-резкий, что даже птицы с подоконника веером разлетались.
Алла мечтала, что, как вырастет, сама будет куда-нибудь звонить. Например, на Луну. Ведь человек уже полетел в космос! Скоро и на Луну полетит. Будет так здорово смотреть в окно на эту горбушку от булки и говорить с кем-то, кто сидит там и глядит обратно, на Аллу у телефона.
Алла иногда вздрагивала от пронзительного звонка, но послушно оставалась на подоконнике, а к телефону подходили разные соседи и вели там свои разговоры, кто про квашеную капусту, кто про двоечника и шалопая Кешу, кто про футбол, кто про непонятные вещи — аспирантуру и симпозиум. Алле они напоминали длинные и гладкие ёлочные сосульки. Она вообще любила всякие слова.
Но однажды телефон звонил, и звонил, и звонил, и голова Аллы уже, казалось, разваливалась на зазубренные куски от этого назойливого звука, а никто не выходил и не снимал трубку. Квартира затаилась. И вот тогда Алла не утерпела. Она шла по длинному кишковатому коридору, покуда «З-з-з-зынь! З-з-з-зынь!» пронизывали её насквозь злючими иголками, и гадала, чей голос услышит. И какие слова. Наверняка нечто невероятное. Не мог так настойчиво звонивший сказать про капусту или Кешу, совершенно точно не мог. Алла залезла на стул с протёртым плюшевым сиденьем цвета свекольника, сняла тяжёлую холодную трубку и звонко сказала: «Алло!» Как взрослая.
Но в ответ Алла не услышала ничего, кроме еле слышного дыхания. Досадливо потрясла трубку и хотела ещё раз сказать: «Алло!» — но не смогла. Её голос исчез. От него ровным счётом ничего не осталось. Алла выронила трубку, шмякнувшуюся на вытертый плюш стула. Заревела — беззвучно, изо всех сил разевая рот и пугаясь всё больше и больше. Мама была права. Страшное — случилось.
Алла не могла сказать, что с ней произошло, а писать она ещё не умела. «Разрыв связок», — говорили врачи. Мама сдавленно рыдала, непрестанно вытирая глаза стиснутым в кулаке платочком, и кивала. Алла не кивала. Она знала, что это всё телефон. Она затыкала уши, если он звонил, и заливалась безмолвными слезами. К диагнозу про разрыв связок прибавилось ещё несколько — из неприятных, непонятных слов, напоминающих струпья на боках грязной дворняги. Алла недолго оставалась в комнатке-пенале — мама отвезла её в интернат, где обитали безголосые дети.
Сначала Алла очень скучала и думала всего одно слово. Мама. Бело-красное, мягкое, как забытое ею кашне, в которое тайком зарываешься всей головой, чтобы понюхать духи. Потом постепенно привыкла. Слово потускнело, вылиняло, и его загородили другие слова. Девочка с пушистыми светлыми волосами, Соня, научила Аллу азбуке Морзе — её отец был радистом, — и они часами могли самозабвенно отстукивать специально подобранными для этого камушками понятные лишь им сигналы.
Безмолвие постепенно заполняло Аллу своими полупрозрачными корнями, и она уже не могла вспомнить, как это — издавать звуки собственным горлом, а не гладкой галькой или вечно ссаженными костяшками пальцев. Жизнь шла своим чередом. И лишь когда пронзительно и резко, заоравшей посреди базара безумной кликушей звонил телефон — Алла в слезах закрывала уши ладонями.
…Пырхал над переливающимся гирляндами проспектом легкомысленный снежок, а шумливая компания первокурсников в пальто нараспашку, согреваемая своей юностью и портвейном, шла через предпраздничную круговерть, дурачась так, как можно дурачиться только в восемнадцать. Алла — гладкие крылья чёрных волос, лукавая улыбка — и Соня — пушистое сияние и ямочки на щеках — тоже искренне наслаждались прогулкой. Ребята на их курсе подобрались прекрасные, к немоте подруг отнеслись с понимающим сочувствием и всячески старались включить обеих в комсомольскую (ну, и не очень) активность.
Румяный шумный Юрик неожиданно выкрикнул:
— Ребзя, у меня ж тут за углом тётушка живёт! Айда к ней, она такие шанежки печёт, пальчики оближешь, обязательно нас угостит!
Ни один студент в здравом уме, пусть и лёгком подпитии, не откажется от халявной пищи насущной, поэтому вся компания наперегонки, толкаясь и выкрикивая «Кто последний — тот улитка!», влетела по широкой лестнице на шестой этаж и ввалилась в коридор коммуналки.
Алла в этом весёлом хаосе даже не сразу поняла, почему ей так перехватило горло от вида длинного кривоватого коридора, в котором не горело света. А потом прямо рядом с ней, на своей полочке у входной двери, пронзительно зазвенел телефон. Все звуки вокруг словно разом отключились, всё движение замерло, однокурсники и даже солнышко Соня превратились в статичные картонные декорации, в безликих обитателей этого царства теней, остались только они. Алла и телефон.
Лёгкие слипались, воздух стал клейким и прекратил вдыхаться, и Алла не знала, она совершенно не знала, что ещё сделать, кроме как поднять холодную, тяжёлую трубку. И прижаться к ней ухом и губами, пытаясь вытолкнуть из них, искривившихся в невыносимой муке, круглый гладкий шарик этого телефонного слова, так похожего на её имя. Знакомое еле слышное дыхание — и затем, словно в ответ на безмолвный зов, звонкий и радостный детский голос: «Алло!»
— Аллочка, — просила её, еле разлепившую ресницы, бледная исплаканная мама, сидевшая рядом на корточках в непривычно ярко освещённом коридоре коммуналки, — скажи мне что-нибудь, деточка, пожалуйста!
— Ма-а-а-а… — на выдохе промяукала Алла. И, резко сев, в голос закричала от резанувшего её дикого, животного ужаса — так громко, что задрожало в животе. Тяжёлая чёрная трубка лежала на плюгавом плюше цвета свекольника, и в ней одиноким назойливым комаром тонко пищал сигнал свободной линии. Что она услышала? Что ей снилось? Почему мама так крепко обнимает её?..
Шли дни. Алла катала во рту слова, играла в тряпичных кукол, пряталась от двоечника и шалопая Кеши — и постоянно думала о телефоне. Вот только он совершенно перестал звонить — даже её соседям. Поэтому, когда мама в очередной раз ушла добывать Дефицит к Новому году, Алла тихо прошла через затапливаемый ранними зимними сумерками коридор, взобралась на стул и сняла трубку с чёрного аппарата. Она знала, что ей не надо набирать номер. Ей надо только дождаться, когда в тишине зашелестит чьё-то тихое дыхание, и во всю силу звонкого детского голоса сказать: «Алло!»
Автор: Агата Каневская