Ложитесь-ка лучше спать, малыши!
Если бы река была молоком, мостовые — сыром, вы бы у меня ели не хуже детей человеческих!
Любо-дорого поглядеть, как вы причмокиваете во сне! Знаю: в этот час вам снится что-то очень-очень вкусное, и на сердце у меня легко.
Нет на земле такой матери, которая не отдала бы что угодно, лишь бы ее крысенята были сыты. Только вот... что же дать за такое счастье?!
В городе Фрайберге была одна церковь. А в церкви той служил пастор, строгий с малыми, любезный к великим и знатным.
Его проповеди в конце мессы сходились послушать даже люди из окрестных сел: до того ладно этот поп говорил!
— Святой Мартин готов был отдать нищему последнюю рубашку, — надсаживался он, худой, бледный и яростный, возвышаясь над толпой простецов, — святой Франциск не имел и того, но обнял прокаженного брата, дабы согреть бедолагу. А мы?! Мы с вами ленимся иной раз и пфенниг обронить в церковную кружку. А потом что?! Как девы неразумные, будем лить бесполезные слезы! Ведь кто не отдаст — не обрящет. Так ужели мы хотим услышать на исходе своей жизни, как сама Любовь, ярая, испытующая всех, как пламя, скажет нам: «Не знаю вас!»
Смиренные, безропотные мужики чесали затылки и вздыхали. Дети переминались с ноги на ногу. Девушки слушали, боясь вздохнуть. А чуть поодаль сидящие на церковных скамьях позволяли себе зевать и шептаться, иные и вовсе грызли орешки.
И не видел никто из людей, что рядом с ними внимает сим прекрасным словам одна... крыса. Да-да, не случайно бедность церковных крыс и мышей стала у всех притчей во языцех. С какой радости им добреть? Пробавляются они свечным воском да иной раз, если повезет, вкусят от ветхой засаленной книги... За то и бывают нещадно биты, а от жизни скудной прежде времени облезает у них шерсть.
Вот так и жила святая Крысина. Она не пропускала ни одной мессы, ни одной проповеди и среди своей родни выделялась редким благочестием. «И вроде и хорошо, — говорили родичи, — да чудно как-то! Будто барышня какая, и не подступиться!»
Даже когда месса оканчивалась, она не уходила, а пряталась за колонной, вслушиваясь в гулкое эхо, бродившее вдоль церковных стен. Этот покой она любила много сильнее службы и проповеди. А тем временем пастор бранился, высыпая из церковной кружки содержимое, и мертвое медное зерно звенело, будто насмехаясь над ним.
— Черт знает что такое! — возмущался он. — Не стало совсем веры в народе! Одна жадность!
Крысина меж тем наблюдала, как редкие прихожане после мессы подходят к статуе людской Королевы, шепчутся, плачут и в торопливом смущении опускаются перед статуей на колени. Одни пребывали в робком ожидании, будто шли на поклон к мировому судье, другие подходили с важной деловитостью, не забыв иной раз подложить под колени бархатную подушку. И теми и другими Крысина искренне любовалась и даже немного завидовала, ведь Молодая Королева давала людям все, о чем бы они ни попросили.
Однако... Разве не повторял без конца пастор, что блаженнее отдавать, нежели брать?
Это очень тяготило душу Крысины. Страшно подумать: за всю свою жизнь она еще никому ничего не отдала!
Мимо колонны, за которой затаилась крыса, прошла, шелестя дорогим шлейфом, юная дворянка, тихо-тихо опустилась на колени перед Молодой Королевой и долго не вставала. Наконец, покачнувшись, словно тонкое деревце, девушка поднялась и прошептала так громко, что крыса смогла ее услышать:
— Не отвергающая ни единого вздоха! Умоляю Тебя...
Девушка всхлипнула, так и не договорив. Медленно она направилась к выходу и, опустив что-то в кружку для подаяний, покинула церковь.
И тогда Крысина решилась. Поблизости не было ни одного человека. Лучшего момента и сыскать было нельзя.
— Госпожа! — произнесла Крысина, подбежав к статуе Молодой Королевы. — Исполни и мою просьбу! Дай мне что-нибудь, что я могла бы отдать! Очень тебя прошу...
Королева молчала. Ее детское личико, обрамленное тяжелыми резными кудрями, всегда улыбалось, а полуприкрытые глаза словно никогда и не видели ни великих, ни малых.
«На кого же она смотрит?» — с тревогой подумала Крысина и огляделась вокруг. И тут крыса заметила... кольцо.
Тяжелое, замысловатое, блестящее, словно солнечный свет. Но самым удивительным был камень, огромный, мерцающий, алый, словно вино... или кровь.
У Крысины захватило дух. Чудо! Ее услышали! А ведь даже с людьми, говорят это происходит не каждый день...
— Мне ли это, Госпожа?! — выдохнула Крысина изо всех сил, стараясь не разреветься. Еще боясь, что это может быть ошибкой, крыса обнюхала перстень и даже попробовала на зуб. С благоговением Крысина взглянула в лицо Молодой Королевы, но только то же выражение вечной тихой радости было на нем, и ничего больше.
Крыса даже слов не нашла для благодарности, а, схватив перстень, бросилась в каморку алтарника, где и жила.
Подумать только, теперь, как самая настоящая барышня, она может подать милостыню и нищему на паперти, и мальчику-служке, что выуживает из бледного супа только хрящи да кости... Да мало ли что еще можно сделать!
Но...
Родичи Крысины забеспокоились.
— Ты точно его не украла?! — хмуро спросил у нее дядя, которому в таковые чудеса совсем не верилось.
— Клянусь тебе, нет!.. Я только попросила его...
Многие из тех, кто собрался тогда посмотреть на драгоценный перстень, присвистнули:
— Ничего себе, попросила — и дали!
— Я не лгу! — в отчаянье закричала Крысина. — Не верите, тогда... спросите у Королевы сами...
На самом деле, нашлось бы среди ее родни немало тех, кто готов был бы и спросить, и попросить у Молодой Королевы много всего, раз уж пошли такие чудеса, но дядя, старый и строгий, унял назревавший бардак.
— Такие вещи совершенно никчёмны, — вкрадчиво произнес дядя, странно сверкнув глазами, — это безделушка, дочь. От нее живот не наполнится... Но подобный хлам немало ценится людьми, которые... не знают, куда жир девать. И за один такой камень можно просить у них... все что угодно!
Разве ты не хочешь помочь своим близким? Чтобы у нас были и хлеб, и сало?
При этих словах вздохнули все: от стариков до совсем маленьких крысят — они и в жизни своей сала не пробовали.
Да и сама Крысина вдруг ясно почувствовала, как у нее подводит живот. Ни сала, ни пряников она тоже не ела, только слышала запахи. Но одного воспоминания было довольно, чтобы ей стало дурно.
— Отдай перстень мне, — ласково продолжал дядя. Никогда еще его голос не звучал так сладко. — На что он тебе, несмышленыш! Что ты будешь с ним делать?! Бросишь в кубышку болтуна-пастора, отдашь облезлым людишкам, самый убогий из которых ест сытнее тебя? Отдай его мне, я то-знаю, что с ним делать...
И тут все будто очнулись от дурмана.
— Ага, знаешь ты! — закричал двоюродный брат Крысины. — Конечно, только ищи тебя потом!
И пошла тут такая брань, свара и ругань, что смотреть страшно! А как быть? Перстень штука хитрая — не поделить его меж братьев. Что делать с ним — неясно. А хлеб нужен всем. Всегда. Немедленно!
Крысина еле вырвалась оттуда, но перстень так и не отдала.
Она хоть и была еще совсем юной, а поняла: горе принесла домой, а не чудо. И горько заплакала.
С обидой теперь смотрела крыса на Молодую Королеву.
— Если ты утоляешь всякую нужду, — пролепетала Крысина, — почему не одолеешь ее совсем?! Что я могу сделать: их так много, а я...
И Крысина обняла проклятый и прекрасный перстень, оказавшийся бессильным против горя и зла.
— Забирай! — с тоской и злобой прошипела она вдруг. — Я не хочу! Не нужно мне больше чудес! Почему мне...
Но не договорила... Потому что в тот миг вновь увидела ту самую дворянку. А рядом с девушкой стоял рослый мужчина в дорогом платье и что-то говорил пастору, пока служки вовсю скребли мраморный пол.
Неожиданно крыса услышала визгливый голос пастора:
— Клянусь, я не видал этого перстня, много тут бывает всякого люда, кто-нибудь вполне мог его умыкнуть.
— Конечно! — то ли сказал, то ли прорычал мужчина, глядя на святого отца, словно на мелкую вошь.
— Господин, — произнесла было девушка, — если вы найдете его, знайте: на нем начертано...
— Йоханна! — перебил ее мужчина. — Ты думаешь, что святой отец может проглядеть такой рубин?! Идем!
Мужчина резко отвернулся от пастора и повел к выходу девушку, которая не посмела ему ничего возразить.
Когда они вышли, пастор закричал так, что Крысина едва не обмерла от страха:
— Ищите его, олухи! И если я узнаю, что кто-то посмел его утаить...
Конечно, если бы кто-то из тех мальчишек заметил в тот миг Крысину вместе с перстнем, она бы непременно погибла. Но крыса и не думала об этом.
Не лучше ли, в самом деле, бросить этот ужасный дар, который уже наделал столько бед? Его подберут люди, и на том все окончится. Раз уж сама Королева, милостивая, не знающая отказа, никак не устранит на земле нужду и горе, чего же требовать от малой твари?!
И тут страшная мысль поразила Крысину. А если ничего не кончится? Какой странный взгляд был у пастора, совсем как у ее дяди. В самом деле, что будет с тем, кто утаит рубин?
Или если не утаит?
Ох!
Крысина так и сидела, затаив дыхание, изредка перебираясь из одной щели в другую, ибо служки норовили сунуть свой нос везде, да и пастор лютовал над ними.
— В нынешнее время каждый пфенниг на счету, а тут рубин пропал! Ах, грехи наши! Не знает покоя человек от имущества своего! И другим не дает! Ищите!
За целый день Крысина натерпелась множества страхов. Пряталась и убегала, потом пряталась снова. Только к вечеру все утихло и она смогла вылезти из свечного ящика.
Собор был темен и пуст; казалось, густые сиреневые сумерки хлынули внутрь и затопили зал...
О том, чтобы вернуться домой, не могло быть и речи, но Крысина заприметила возле статуи молодой королевы двух своих сестёр. В надежде, что худшее миновало, она бросилась к ним. Сестры застыли в смятении.
— Вот ты где! Мы обыскались... Мы...
Но тут их взгляды упали на рубин, и Крысина замерла в нерешительности.
Какое-то время сестры молчали, наконец младшая не выдержала.
— Крысина, погоди! Если хочешь — оставь себе перстень! Мы никому не скажем, что видели тебя... Только...
От неожиданности Крысина выронила перстень. Вот оно как... Да кто же поверит теперь, что она не для себя его просила?!
— Крысина, — торопливо начала старшая сестра, — скажи нам правду. Как ты попросила Ее?!
Сестра заискивающим взглядом окинула статую Молодой Королевы, а потом умоляюще прошептала:
— Ну же! Что нужно делать? Как встать? Что говорить?
— Я... я не знаю... — растерялась Крысина и тут поняла, что ей не верят.
— Не знаеш-ш-шь? Или не хочешь сказать? — прошипела старшая, и в ее черных глазах блеснул злой, мстительный огонек. — Говори то же, что и тогда говорила. Сейчас!
— Х-х-хорошо, — промямлила Крысина и повернулась к статуе. — Сейчас, как там...
Конечно, Крысина не помнила сказанного дословно. Конечно, теперь вместо вдохновения на сердце у нее были только страх и обида. Но все же она произнесла:
— Госпожа! Прошу тебя! Пошли мне то, что я могла бы отдать...
Сестры затихли. Ничего не изменилось. И Королева все так же улыбалась в полумраке, как и при свете дня.
— Это какая-то издевка, верно? — тихо и зло произнесла старшая. — Ты не хочешь говорить или...
Тут младшая перебила ее:
— Крысина, ну пожалуйста! Мы столько просили Ее о хлебе, и все напрасно! Что нам отдавать? Зачем?
Крысина стояла ни жива ни мертва. Не могла она ответить ни на один из вопросов. Зачем просить что-то лишь для того, чтобы его отдать? Зачем посылать чудо, если нет даже корки сухой?
Все какая-то чепуха...
— Ты лгунья, Крысина, — холодно сказала старшая сестра, и в ее голосе впервые зазвучали слезы, — лгунья... Видеть тебя не хочу!
Крысина ничего не ответила. Долго еще после того, как сестры ушли, она сидела у статуи Молодой Королевы, пока не заснула, свернувшись калачиком с перстнем в обнимку.
«Высоко-высоко ввысь уносятся человеческие просьбы, влюбленные молят, чтобы настал скорее день новой встречи, приговоренный смертник просит, чтоб солнце не взошло. Одни хотят дождя, другие — вёдра. И пока идет этот бесконечный спор, кому какое дело до меня?! — думала Крысина, засыпая. — Ничего не надо мне! Хотела быть милостивой, а что вышло?!
Поесть бы».
Ей и впрямь приснилось, что она ест что-то очень-очень вкусное за столом, как человек. Такую пищу крыса назвать не могла и не умела. Это был дивный пир, пир света и звона, легкого, точно капель. Пир для нее одной. Но нет, за столом был кто-то еще...
Напротив стояла человеческая фигура в светлом одеянии и поднимала кубок вина так, словно хотела произнести здравницу. Через мгновение крыса поняла, что перед ней юная девушка, веселая, смешливая, необычайной красоты. Но кто это? Королева или Йоханна? Крыса не знала.
***
— Ах!
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь! Она, верно, издохла, госпожа.
Крысина зашевелилась и приоткрыла глаза.
Кто-то вскрикнул над ней, но крик отвращения сменился тут же восхищением и радостью.
Крыса увидела над собой лицо девушки, еще совсем юной, заплаканное и чистое:
— Чудо! — шептала Йоханна. — Бла-благодарю тебя, Госпожа моя! Дивные вещи совершаешь ты через малых своих слуг!
И будто в ответ на эти слова, Крысина, точно барышня, взяла тяжелый перстень в лапы и склонила голову.
Два человека опустились на колени перед статуей Молодой королевы. Первой была Йоханна, потерявшая подарок жениха своего, вторым был мальчик-служка, отворивший для девушки дверь в ответ на слезную просьбу.
Раннее утро покрыло мраморный пол длинными красочными коврами. Это смеялся свет небесный, пробиваясь через стекла цветных витражей.
Слух о чудесной крысе быстро разошелся по Фрайбергу. Так частенько бывает у людей. Тем более что лучшего свидетельства, чем вновь обретенный перстень, и быть не могло!
И народ валом теперь валил уже не послушать проповедь, нет! То ли дело слова, когда чудеса творятся рядом и ежедневно?! Служка взахлеб рассказывал о том, что произошло, привирая и выдумывая на ходу всякую небыль.
А простецы из простецов несли уже не медяки в кубышку пастора, но оставляли сухие корки да крошки по углам, приговаривая:
— Ах, святая Крысина, как бы и мне пьяница-Петер должок вернул!
Или:
— Ах, животинка Божья, да как сейчас все дорого, хоть бы крейцер нашелся, и то ладно!
Все это несказанно злило попа, который, позабыв о хорошем слоге, бранил мужиков на чем свет стоит:
— Дурачье! Вы что же, совсем из ума выжили? Любой твари поклониться готовы, лишь бы помогла?!
— Не любой, — степенно возражали мужики, — все благое от Бога. А что от вас мы видели? Одни слова!
Пастор притих, не находя, что возразить на это. С тех пор, сказывают, смягчились его проповеди, да и вообще стал он шуметь меньше.
«Будто язык прикусил! — говорили люди. — Знал бы он, что за девица обрученная просила свой перстень со слезами!.. А на перстне том было начертано имя ее — „Милость“».
Автор: Яна Половинкина