Семён спускался по лестнице лёгкой мальчишеской походкой. Настроение было отличным, на ходу он насвистывал какую-то старую советскую песню. То ли «Монтажников», то ли «Подмосковные вечера», то ли обе вместе. Со слухом у него всегда были проблемы, а вот с душой — нет. Душа пела.
— Я встретил вас, и всё былое… — пробасил Семён и остановился у двери Тимофевны. Хорошая это была дверь. Добротная, деревянная, даром что не из сказки. Постучал кулачищем. Тишина. — Избушка-избушка… — начал Семён.
За дверью послышались шаги, шершавые, но лёгкие, паутинные, с пришаркиваньем и бранью, точно кто в кулаке сухарь крошил. Звякнула цепочка, скрипнули петли, дверь открылась. На пороге стояла Агафья, блеклые её глаза пристально смотрели на гостя. Старуха уперла руки в боки, ощерилась беззубым ртом. «Ну как есть Баба Яга», — подумал Семён.
А «Баба Яга» ухмыльнулась и вперилась в него взглядом так, что у него мурашки пошли по коже, и мир внутри и вокруг Семёна снова стал меняться. Конечно, ничего страшного не произошло: и руки, и ноги были на месте, но они вдруг стали какими-то чужими, незнакомыми, налились такой невиданной силой, что сам он себе стал казаться не кем-нибудь, а русским богатырём. Сильным, статным, с гренками в животе.
— Здрасте, бабушка! — приветствовал ее богатырь Семён.
— Здрасте-мордасте, окаянный.
— Да ты, бабушка, на меня не серчай. Я забегался просто.
— Забегался, — передразнила его старуха.
— Ну да. А теперь вот вспомнил.
— Вспомнил он! Варвара, поди, сказала.
Богатырь кашлянул, ему вдруг страшно захотелось проведать коня — напоен ли, поточить меч, в общем, избежать разговора. Но Семён слабину не дал. Ни коня, ни меча у него не было, а совесть всё-таки была, он понуро посмотрел на старуху и пробасил, вполне по-богатырски:
— Ну где там шкаф-то ваш, показывайте.
— Пойдём, касатик.
И старуха повела его за собой по коридору. Семён на ходу заглянул в гостиную — бедно бабушка живёт. Ни плазмы тебе, ни кондиционеришки. Зато на стенах кругом ягода да трава сушится, потолки мазаны известью, голубые, как летнее небо, на полах коврики постелены. Всё ж уютно!
— Уй-йутно, — скрипнуло снизу.
Семён от неожиданности чуть не подпрыгнул, посмотрел под ноги — как есть кот. Чёрный, как валенок на снегу (у Семёна-то в детстве были чёрные валенки), морда толстая, довольная — гостей, видать, намывал.
— Васька, брысь! — скомандовала Агафья.
Кот вальяжно ушёл в комнату.
— И тут Васька…
— Что, касатик?
— Кот, говорю, славный. Знатная зверюга.
— Славный, — подтвердила Тимофевна. — Токма жрёт много, а мышей от него сто лет не видела.
— Да ну, какие тут мыши, бабушка? Шкаф-то где?
— Да ты в комнату заходи. Заходи, милый.
Семён зашёл в комнату и ахнул. Перед ним стоял не шкаф. Перед ним Змей Горыныч стоял в натуральную величину. Огромный, до потолка, трёхстворчатый, весь из дерева. А толщина! Да тут фрегат можно было срубить с мачтами и на зубочистки бы ещё осталось.
— Здоровый… — протянул Семён.
— Что, яхонтовый, испужался?
— Вот ещё. Куда двигать-то?
— Да от стенки отодвинь немного, да и хватит.
— Али завалилось что, бабушка?
— Завалилось, касатик.
Семён подошёл к трёхстворчатому чудищу, примерился, толканул его легонько, а затем совершил ошибку — попробовал потянуть шкаф на себя. Чудище только того и ждало. Злобно скрипнув, оно тут же навалилось на него всем своим весом. О! Если бы не бетонные перекрытия, Семён бы ушел по колено в землю, а так только ноги подогнулись. Бабка охнула. Черный кот заорал благим матом. Створки распахнулись, и прямо на Семёна посыпались яблоки вперемешку с наволочками.
— Мать сыра земля! — возопил Семён.
Сил у него от этого, конечно, прибыло, и он истинно богатырским усилием сумел вернуть шкаф на место.
— Что ж ты делаешь, окаянный? — запричитала старуха, поднимая яблоки.
— Ну и чудище, — выдохнул Семён, руки его заметно дрожали.
— Так что же, неужто не совладаешь?
— Ничего, бабушка! Не возьмём силой — возьмём хитростью!
Семён совсем не по-богатырски опустился на пятую точку и, упершись ногой в стену, потянул шкаф снизу. Горыныч закряхтел, но уступил сантиметра три. А Семёну того и надо было! Он вскочил и одним махом привалил верхушку чудища к стене. Шкаф сопротивлялся, скрипел, норовил оттолкнуть Семёна, но с патрульным богатырём шутки плохи! Особенно когда в нём есть и рост, и ширина, и дюжина золотых гренок.
— Ты чего делаешь, родненький? — осторожно спросила старуха.
— Тряпки неси! Неси, говорю, тряпки, под ножки подкладывай! — пропыхтел Семён в пылу борьбы. И Тимофевна припустила на кухню.
— Да под переднюю! Под переднюю давай пихай! Ща наклоню чуток, тогда под заднюю! Ах ты! Куда! Я тебе!.. Вот! Давай-давай!
Спустя минуту всё было кончено — шкаф был стреножен. Семён отдышался, затем одним богатырским махом сумел отодвинуть левый бок Горыныча от стены на полметра. Агафья всплеснула руками и тут же с несвойственной для старухи прытью исчезла в образовавшейся щели. Вылезла вместе со свёртком. Что-то большое было завёрнуто в старую пыльную портьеру и перевязано тесьмой.
— Что это у тебя, бабушка? Али мощи чьи?
— Мощи-мощи. Шкаф на место задвинь, охальник.
Делать нечего. Семён вздохнул и подвинул Горыныча обратно. Вытащил тряпки из-под ножек. Чудище даже не сопротивлялось — видно, ему и так было стыдно за поражение. Богатырь примирительно похлопал его по дверце, та, вздохнув, отворилась, и на пол упало яблоко. Семён поднял его и протянул Агафье:
— А чего у тебя, бабушка, яблоки-то в шкафу?
— А где ж я их, по-твоему, хранить буду? Их у меня три мешка.
— Три мешка… — повторил Семён. — То-то шкаф такой тяжёлый был. А на кой тебе три мешка-то?
— Так это ж наши, кубанские. В них сейчас самая сила. Я и тебя угостить могу.
— Хорошо бы, а то я с этим шкафом… как-то проголодался.
Агафья Тимофеевна набрала ему целый пакет яблок.
— Вот тебе, касатик, и Димке твоему. Ты уж не серчай на бабушку.
«А не такая уж она и страшная старуха», — подумал Семён, принимая подарок. Но вдруг руки Агафьи мёртвой хваткой вцепились в целлофановый пакет, на неподвижном лице сверкнули глаза и тут же ввинтились в Семёна, будто пара оцинкованных саморезов. И тогда Агафья произнесла гробовым голосом, прямо как в том самом сне:
— Семён! Яйцо береги!
Семён чуть не поперхнулся с испугу.
— К-какое ещё яйцо?
А Агафья Тимофевна вдруг обмякла, засмеялась, лицо её вновь стало живым, будто морок с неё спал:
— Да оба береги, касатик! Пущай звенят.
— Тьфу ты! — выругался Семён и вышел из квартиры, хлопнув дверью.
«Хорошо, яблоки не забыл», — подумала Агафья и пошла за веником. Подмела мусор, оставшийся после битвы, загнала обратно под шкаф мелкую любопытную нечисть, включила чайник, села за стол. Перед ней на столе лежал таинственный свёрток. В гостиной пробили часы.
— Пора, — сказала Агафья, развязала тесьму и вытащила из свёртка старинное серебряное блюдо. Дунула в него три раза и положила на блюдо яблоко. Толкнула его пальцем. И яблоко покатилось. А за ним на узорчатой серебряной поверхности стали проступать леса и холмы, льды Арктики, переполненные автобусы, домашние тапочки президента России. Всё это было интересно, но Агафья досадливо поцокала языком, она хотела увидеть что-то другое.
Тогда она заменила яблоко и почти сразу увидела Семёна, выходящего из зоомагазина. Агафья прислушалась и сквозь серебро услышала шум машин, голоса людей и крик: «Папа!» Семён тоже услышал, обернулся на голос — к нему бежал Димка. Спустя мгновение он уже прижимался к отцу мокрой щекой.
— Ну вот и славно, — сказала Агафья. И пошла заваривать чай.
Автор: Виталий Лесков