Есть что-то мистическое в том, что День Победы 9 мая совпал с освобождением Севастополя годом ранее. Этот день всегда вызывал в нём противоречивые чувства: от настойчиво всплывающих в памяти образов товарищей, беззвучно падающих справа и слева в ходе жёсткого штурма Сапун-горы, до сладострастного ощущения от картины тонущих фрицев, сброшенных в море и там же расстрелянных при попытке эвакуироваться. Про товарищей он часто рассказывал внуку, про тонущих и кричащих фрицев – никогда.
На набережной, как всегда, было полно народу, к вечеру только прибывающего в ожидании грандиозного юбилейного салюта в честь 80-летия главного события в истории легендарного города. Редкие оставшиеся соседи знали – это единственный день, когда он неизменно выходил к морю в кителе с орденами и медалями, а потому просто ждали у подъезда, чтобы аккуратно проводить до места: всё-таки, старик разменял целый век, а это не шутки.
Однако в этот день он не вышел и на безмолвный вопрос отрицательно покачал головой в приоткрывшуюся дверь: мол, идите без меня, я позже как-нибудь сам.
9 мая 2024 года образы погибших товарищей и тонущих фрицев впервые отступили. В руках он держал фотографию парня в форме морской пехоты – фотографию внука, которого не видел больше двух лет, к тому же, вот уже как несколько месяцев, не получал ни одной весточки. Как он там? Жив ли? Нашёл ли ту мою надпись на колонне Рейхстага, под которой обещал нацарапать уже свою подпись? И хоть глаза уже с трудом фокусировались, разглядеть самого себя 20-летнего легко мог даже он – слишком велико сходство во всём: от роста до плеч и даже взгляда.
***
Вечерело. Начищенные медали на потёртом морском кителе особенно выделялись в полумраке, лишь подчёркивая вековую древность любимого деда Вани, молча сидящего в кресле. За окном уже глухо грохотал салют, освещая небо, что, впрочем, никак не мешало, лишь всполохи заставляли веки слегка подёргиваться.
Внезапно дверь тихо открылась и в коридоре возник знакомый силуэт в той самой форме морского пехотинца, что на фотографии, только уже с медалями и орденами. Бесшумно зашёл внук Иван, названный так в честь деда, аккуратно закрыл за собой дверь, сел рядом и мягко положил руку на плечо:
- Здравия желаю, дед Вань, я вернулся. Приказ твой выполнил, вот смотри (достал фото) – нашёл ту колонну и сделал подпись, как ты наказывал.
Свечка с трудом удерживала пламя, подпрыгивая и дёргаясь на фоне бухающих раскатов. Старик приоткрыл газа и спокойно, как будто ждал именно этого момента, тихо вымолвил:
- Привет, Иван, рассказывать будешь?
- Посмотрим, дед, сейчас как-то не готов, да и с чего начать что-то не знаю пока, накопилось много.
- Понимаю, сам за 80 лет так и не рассказал всего, а в могилу нести сил нет, может потому и жив ещё. Тебе всё больше про друзей своих сказывал, которых потерял. Только сейчас понимаю, что теперь есть с кем всё обсудить обстоятельно. Ладно, позже поговорим, но лучше долго в себе не держи, душу не рви. Да и мне немного осталось…
Иван кивнул в знак согласия:
- Как ты сам-то здесь без меня? Извини, связаться никак не мог, жарко было, особенно когда Рейхстаг брали. Крепкий зараза, ещё сто лет простоит. Если, конечно, не придётся больше штурмовать.
- Значит, с Победой тебя, внучок. Всегда знал, что не подведёшь старика. Дай Бог ни детям твоим, ни внукам – праправнукам моим, больше не потрошить это логово.
Иван вышел на кухню и вернулся с двумя рюмками и бутылкой, которую с дедом в тот день специально оставили как раз на этот случай. Молча выпили по чуть-чуть и за всё сразу. Помолчали…
- Скажи, дед, а что соседей мало осталось? Где мои одноклассники, где друзья? На фронте я слышал только о троих, но остальных не встречал и ничего о них не слышал. Когда возвращался, никому не смог дозвониться. Может на салют пошли смотреть?
- Понимаешь, Иван, когда ты 24 февраля ушёл, всё вокруг как-то быстро поменялось. Потемнело что ли. Так всегда бывает, так было и в 41-м, кстати, просто это то, о чём я никогда тебе не рассказывал. А ведь как не крути, а пришла в наш общий большой дом беда, когда люди вокруг, хорошие люди, в общем-то, начинают вести себя все по-разному.
В тот день несколько соседей сразу куда-то уехали. Куда, не знаю, мне не докладывали. Потом в сентябре уехали ещё больше, в том числе и те, которым не дозвонился. Уехали быстро, как и не было. Только трое спокойно собрались и пошли в военкомат по мобилизации. Наверное, это как раз те ребята, о которых ты говорил.
Количество убегающих от беды всегда и везде много, но особенно много их получается тогда, когда на их земле долго-долго не было войны. Это как парусник, который тысячу миль спокойно идёт при хорошем ветре и вдруг попадает в шторм. Ты же знаешь, на парусниках всегда были крысы, спокойно обитающие в трюме. Они всегда там жили не тужили, жрали всё подряд и размножались. Так вот, когда корабль начинал тонуть, то крысы сразу начинали бежать с корабля и крыс этих было великое множество, много больше, чем в начале плавания.
- Дед, но ведь люди – это не крысы? Тем более те, с которыми я бок о бок до войны.
- Молодой ты у меня ещё, хоть и сильно взрослый. Не перебивай, сейчас объясню. Когда люди убегают от беды, вместо того, чтобы защищать свою родную землю, то они ведут себя как крысы на тонущем корабле. Таких как ты или твой отец, который ушёл в 2014-том и не вернулся, всегда-то мало, а сейчас их особенно не много. И мало их сейчас потому, что вот уже почти 80 лет у нас не было войны. А в мирной жизни люди даже не знают о том, как они себя поведут, когда придёт беда. Их много, они что-то всё время делают, сидят в интернетах, создают разные группы, ходят на голосования, красиво одеваются, умно говорят, считают себя лучшими и им кажется, что они всё время решают что-то важное. У них появляются дети, которые делают то же самое и всё время требуют для себя новых и новых прав – ведь у них же есть Конституция, в которой написано, что они самые главные, соль земли.
И крысы на корабле тоже думают, что они самые главные. Но когда корабль тонет, тысячи крыс погибают первыми. Команды у корабля намного меньше, чем крыс, но если команде удаётся спасти корабль, на нём уже не будет ни одной крысы, потому что они все сбегут и утонут.
- Но ведь люди – те, кто убежал, наверное, не погибли и не утонули.
- Да, пока большинство останутся живы. Земля большая, где-нибудь найдут себе место. Только вот при этом они всё равно останутся людьми-крысами. И когда на их новую землю проживания тоже придёт беда, они опять побегут искать себе место. И так до тех пор, пока не останется таких мест, куда не придёт беда. Вот тогда они все сразу и умрут, потому как бежать будет некуда, а больше они ничего не умеют. А жить останутся те, кто не побежал, такие, как ты и твой отец. Такая вот эволюция...
- Но ведь отец-то как раз погиб.
- Да, но он живёт в тебе и будет жить в твоих детях, которым тебе будет о чём рассказать про их деда.
- Друг мой, Леха, погиб геройски. Теперь после него ни детей, ни внуков.
- Нет, Иван, друг твой Лёха и другие ребята, кто не вернулся, долго будут жить. В тебе, в твоих детях, которым ты точно про них расскажешь. Ведь ты уже поимённо знаешь и помнишь тех погибших ребят, про которых я тебе рассказывал, и ты всё время просил повторять и повторять. Живы они все, это я тебе говорю.
- Да, дед, ты как всегда прав. Такая вот эволюция…
***
«Если цивилизация сражается, у нее всегда
есть хоть призрачный, но шанс. Если же она,
подобно крысам, в ужасе разбегается с тонущего
корабля, дабы забиться по норам, то раса
обречена на гибель. Её народ попросту
перебьют поодиночке. Но вам никогда не
заставить крыс бороться за жизнь тонущего корабля»
(Сергей Тармашев, «Расплата»).
Александр Дубровский
