Сегодня родился Александр Чаянов, великий русский учёный и выдающийся писатель-романтик
На фотографиях кроме портрета Александра Васильевича представлены его книги, которые собрал я для своей библиотеки. Текст, который я тут публикую предлагал я для печати многим московским изданиям, не вызвал интереса, несмотря на то, что впервые представлены в нём уникальные и неизвестные до сей поры документы допросного расстрельного дела великого учёного. Память о нём нынешней России не нужна. Драма великого русского человека продолжается и после его смерти...
Хроника последних дней великого учёного, написанная им самим, а также секретными агентами и следователями Казахстанского управления НКВД (ныне Комитета национальной безопасности республики Казахстан)
Материалы следственного дела, тут представлены впервые
…В Алма-Ату бывший профессор-агроном Александр Васильевич Чаянов был доставлен 4 июля 1934 года. До этого он отсидел уже четыре года в Бутырской тюрьме и в одиночке Ярославского политизолятора. За что? В июле 1930 года Чаянов вместе с другими крупнейшими экономистами-аграрниками был арестован по делу «кулацко-эсэровской группы Кондратьева-Чаянова». Согласно материалам этого, как оказалось, от начала и до конца сфабрикованного дела, она, эта контрреволюционная группа, входила в «Трудовую крестьянскую партию», которую обвинили в намерении организовать в стране «массовые кулацкие восстания». В действительности такой партии не было. Чекисты, которые пограмотнее, взяли это название из фантастической повести самого Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Взяли и раскрутили. Фантастическую придумку они обернули доказательством. Чаянова, между прочим, первым допрашивал по этому делу начальник секретного отдела ОГПУ Яков Агранов. Он был к тому времени уже знаменит — возглавлял следствие по делу об убийстве Кирова. А потом ещё был одним из организаторов процесса над Зиновьевым и Каменевым. Возможно, он и прочитал повесть нового арестанта и придумал основу для громкого дела. 26 января 1932 года Чаянов был осуждён коллегией ОГПУ при Совнаркоме СССР на пять лет тюрьмы. Последний год заключения и был заменён ссылкой в Алма-Ату.
Советский заключённый Чаянов был известен в мире как крупнейший теоретик крестьянского хозяйства. К тому времени, о котором идёт речь, он опубликовал в Германии четыре книги. Среди них основополагающие — «Теория крестьянского хозяйства в неонародническом варианте» и «Оптимальные размеры хозяйства». В Японии вышли «Теория крестьянского хозяйства» и «Общественная агрономия». В Германии, Японии, Америке, Франции, Италии он напечатал статьи, которые помогли этим странам в определённой степени изменить облик и принципы сельскохозяйственного производства.
Заговор Чаянова против социализма заключался в том, что он в эпоху триумфа сталинского плана сплошной коллективизации осмелился подсказывать, что от хозяйствования на земле может быть ещё большая польза, если выбрать оптимальные приёмы работы, оптимальные размеры трудовых коллективов в зависимости от целей и возможностей производства. Это оказалось чревато большими неприятностями. На Конференции аграрников-марксистов (20-29 дек. 1929) его взгляды были обозваны «чаяновщиной». И эта «чаяновщина» тут же была объявлена «агентурой» империализма. Сталин, выступивший на этой конференции, заявил: «Непонятно только, почему антинаучные теории “советских” экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати, а гениальные труды Маркса — Энгельса — Ленина о теории земельной ренты и абсолютной земельной ренты не должны популяризоваться и выдвигаться на первый план, должны лежать под сукном».
Это стало началом последнего акта драмы великого учёного.
Между тем, вся деятельность и творчество Чаянова заключались не в том, чтобы противостоять колхозу, а облегчить стране путь к изобилию. Подспорьем тому могли бы стать кооперативы, семейный и индивидуальный труд. Сейчас мы это понимаем как единственно правильный путь. А человек, первым указавший его, затаскан по тюрьмам, истерзан следователями и, в конце концов, расстрелян...
Чаянов ехал в Алма-Ату с хорошим чувством. Оставшийся срок, около года, заменён ссылкой. Это почти свобода. Это было почти прощение и возвращение в жизнь.
Алма-атинские чекисты тех лет, как сейчас станет ясно, и чувства юмора не теряли. Но суровая их работа и на юмор этот налагала зловещий свой отпечаток. Какому-то весёлому человеку пришла идея укрепить за Чаяновым оперативную кличку «Труп». Так он и обозначен в документах с первого дня пребывания в замечательном южном городе.
А документы рождались исключительные для будущих биографов Александра Васильевича. Некоторые пушкинисты только недавно подошли к такой сверхзадаче — восстановить жизнь великого поэта хотя бы по дням. Тем, кто займётся когда-нибудь с таким же тщанием реконструкцией жизни великого агронома, писателя и мученика Чаянова, легко будет восстановить её даже по минутам. Казахстанский ОГПУ постарался...
Из «меморандумов» оперативного отдела:
«7 июля 1934 г. Агент “Карабах”. В 20 ч. 50 м. “Труп” вышел из гостиницы и зашёл в парк Федерации на музыкальную площадку, сел на скамейку и в течении 10 мин. слушал оркестр, затем погас свет в парке и в поднявшейся толпе слушателей “Труп” был утерян…»
«8 июля 1934 г. “Карабах”. В 11 час. 55 мин. “Труп” вышел из гостиницы и прошёл на почту… на углу Командирской и Иссыккульсой улицы встретился с неизвестным гражданином, приметы коего следующие: роста среднего, телосложения нормального, лет 27-29, волосы чёрные зачесаны назад, лицо продолговатое, бритое, одет в жёлтую сорочку, в серые брюки, шерстяные гетры, коричневые ботинки, кличка дана “Желтый”…».
«9 июля 1934. “Зорин”. В 16 час. 10 мин. “Труп” был взят под наблюдение при выходе из парка Федерации, откуда он прошёл в столовую на Октябрьской улице, через 50 мин. вышел, прошёл через парк на уг. Гоголевской и проспекта Ленина, в киоске взял газету и прошёл на уг. Торговой и Карла Маркса, взял папирос и вернулся в парк Федерации, где сидел на скамейке до открытия кино, затем взяв билет в первой кассе Госкино просмотрел картину и по окончании сеанса прошёл в гостиницу…».
Ну и так далее — на несколько объёмистых томов. Когда-нибудь, когда найдётся, наконец, усердный биограф великого учёного, ценность скорбных этих записок будет вполне оценена. И ничего не надо придумывать будет. Абсурд и ужас уже заложены в каждой безжалостной бумажке объёмистых папок, где похоронена жизнь, которая могла быть прекрасной. Только бери эти бумажки подряд и переписывай.
Так выглядит бытие А.В. Чаянова в эти дни чисто внешне. Внутренняя же логика его, не во всём доступная секретным агентам, заключалась в следующем:
Из письма матери 11.VII.34 г. «Милая, родная моя мамочка… Вся моя жизнь теперь проходит в хлопотах по своему устроению, которое оказалось не так просто, как это казалось в первые дни. По приезде я был у наркома земледелия и мы договорились, что я буду работать в “научно-исследовательском институте социалистической реконструкции земледелия”, однако на другой день выяснилось, что моя работа очень нужна самому Наркомзему. И я уже совсем было определился в его научные работники. Однако сегодня всё опять перевернулось, в высших инстанциях сочли, что лучше всего меня определить в здешний сельско-хозяйственный институт, где будет моя основная работа и уже в качестве такого я буду помогать Наркомзему своей научной консультацией… Для меня, конечно, это решение самое лучшее, работа приличная, а благодаря связи с Наркомземом я получу возможность не отрываться и от производства… Главное ещё то, что лекции начнутся в сентябре — и я два месяца буду относительно свободен и смогу полечиться. Если всё это так устроится и я вдобавок получу квартиру, то для меня и желать лучшего невозможно…».
Однако, человек предполагает, а НКВД располагает: «Москва. ГУГБ НКВД. Молчанову. Прошу телеграфировать Ваши указания порядке использования ЧАЯНОВА, частности следует ли допускать преподавательской работе ВУЗах Алма-Ата. Павлов».
Из Москвы сообщает некто Люшков: «Чаянова преподавательскую работу допускать нельзя».
Телеграмма А.В. Чаянова 17 июля 1934 г.: «Милая мамочка. Вчера вечером приехала Ольгунюшка (жена — Ольга Эммануиловна Гуревич) и я безумно рад её приезду. Надеюсь, что теперь всё пойдёт по-хорошему. Пока по делам служебным всё ещё неопределённое положение».
В это же время на Чаянова в Алма-Ате заведено агентурное дело, озаглавленное уже более милосердно и даже с долей игривости — «Мечтатель». Несколько строк из него:
«По приезде “Мечтатель” временно был устроен на жительство в гостинице. Одновременно за ним было установлено н/наблюдение, которое за истекшее время было безрезультатным, т.е. “Мечтатель” не дал ни одного частного адреса, или лица, к которому бы заходил, а также не отмечено и посещений его квартиры.
Всё время первых дней “Мечтатель” проводил в хождении по учреждениям по вопросу устройства на работу.
В конечном итоге “Мечтатель” принят на работу в качестве преподавателя в СХИ (сельско-хозяйственный институт. — Е.Г.), а до начала учебного года он получил сдельную работу в Каз. Наркомземе.
По месту работы “Мечтатель” получил квартиру, в которую перешёл из гостиницы вместе с приехавшей к нему женой. По данным перлюстрации документов, “Мечтатель” переписывается пока только с матерью».
Из письма матери 10.VIII.34 г.: «Почти целый месяц я с азартом работал над объёмистой запиской к контрольным цифрам работы нашего института на 35-й год по разделу научной работы, научного оборудования и подготовки молодых учёных. Работа получилась весьма объёмистая и интересная… Сейчас в институте 3-4 кафедры, возглавляемые крупными учёными. Энтузиазм студентов очень высок и, если институт получит материальную базу, то может развернуться в крупный научный центр. Работы по горло и, хотя я пытаюсь ею не увлекаться, всё загружен свыше головы. Очень плохо с чтением. Книжки малоценные, из рук вон плохие. И библиотеки плохие. Не откажи в снабжении меня новинками…».
Впрочем, кое-где по ходу составления этой горестной хроники нужны, конечно, будут некоторые отступлении и ремарки.
…Александр Васильевич дописал письмо матери. Вложил его в конверт и оглядел, наверное, своё новое жилище. Конечно, после камеры Ярославского изолятора, комнатка вполне сносная. Тем более теперь, когда чувствуется в ней столь отрадное и постоянное присутствие любимой женщины. Даже, если она и вышла сейчас куда-то по своим делам. Скорее всего — принять ещё одну, последнюю солнечную ванну на малой милой речке Алмаатинке… Вдруг острый приступ тоски привычно овладел им. Она приходила теперь, как застарелый неизлечимый недуг… Завтра этого счастья у него не будет уже. И когда вернётся оно — лишь Бог один знает… Только этой женщине дано так плотно занимать всё его время, что и здесь, в ссылке, течёт оно незаметно и радостно. Как жестоко давит это время одинокого… Он берёт бумагу и карандаш, потому что чернила на той бумаге, которую смог он достать, расходятся невероятными узорами, и пишет письмо жене, которая уедет ещё только завтра, но отсутствие которой он уже предчувствует смятенною душой…
Из письма жене 22.VIII.34 г.: «Милая, любимая, родная моя Ольгунька! Ты убежала на Алмаатинку, а я сижу в ожидании твоего билета, смотрю на Рембрандта, астры, вдыхаю аромат дыни и вот пишу тебе на Москву, надеясь, что мой привет встретит тебя улыбкой в первый твой московский день… Всё ещё кругом полно тобой, на твоей кровати лежит помятое твоё полотенце… Всё ещё дышит твоим присутствием и через полчаса я побегу на речку и увижу, как ты лежишь, любимая девочка, на травке, около бьющей по камням воды. Спасибо тебе, что ты есть и что ты около меня, родная».
Это был последний здесь счастливый его день. Больше таких не будет. Судьба в лице ретивых чекистов продолжит плести свой чёрный узор.
Чаянов как в омут кинулся в работу. Это нужно было ему, чтобы забыться. Напряжение ума лучше наркотиков притупляло боль одиночества, муку ожидания. Он тянет громадный воз науки, ненавязчиво, но упорно прививает студентам начала общей культуры, не добиваясь того специально, приобретает огромный авторитет у коллег, среди которых были люди с громкими именами. Однажды его даже выбирают в президиум какого-то торжественного собрания, чем он был потрясён, и что несказанно укрепило в нём надежду на лучший исход.
Только он ошибался, опальный профессор, человек гениальных творческих достоинств и наивной веры в справедливость ГПУ.
Он пишет пространные отчёты о своей работе, полагая, что служит Родине. Вся родина, однако, для него сосредоточилась теперь в скупом интеллекте и невероятном служебном рвении младших чинов госбезопасности, алчущих наград и повышения. Награды же выдавались не за милосердие и добросовестность. Усердие к службе измерялось количеством разоблачённых врагов.
Передо мной множество документов. И вот я пробую выбрать из них те, которыми можно особенно выпукло проиллюстрировать тогдашнюю драму человека, чья судьба уже неуклонно движется к жуткому завершению. А он этого не может угадать и пытается всеми силами оставаться живым. Две искренности в выбранных мною документах. Одна искренность — это неутолимое желание исключительно даровитого человека реализовать данные ему возможности во благо людей, пусть и враждебных ему, не понимающих его. Другая искренность — искренность тьмы, возомнившей себя светом. Ведь они тоже, те, кто противостояли ему, искренне полагали, что владеют истиной и служат ей. В этом столкновении и кроется вся жуть тогдашнего времени. Одни созидают, другие рушат. И всё это искренне.
Из записей в дневнике 20.IX.34 г.: «Ещё один день прошёл… с 9 до 12 читал лекции и вёл практические занятия, очень устал и остался мало доволен собой и слушателями… Курс мой рассчитан на элементарное знание высшей математики, а ребята даже логарифмировать не умеют…».
Из агентурной сводки 15 ноября 1934 г. Источник «Пятницкий». «Характерно отметить, что ряд студентов СХИ особенно восторженно отзываются о лекциях и о самом Чаянове, как о хорошем преподавателе».
Из записей в дневнике12.X.34 г.: «Вчера начал составлять записку о научном оборудовании института, сегодня с девяти до часу вёл работу с двумя группами студентов по исчислению среднего квадратического отклонения. В результате добился полного понимания методики и получения конечных результатов, но стоило это неимоверных усилий, т.к. большинство моих учеников не только на линейке, но даже на счётах считать не умеют и огромное количество времени уходит на обучение счётной технике… Устал очень…».
Из агентурной сводки 25 января 1935 г. Источник «Степной»: «Ссыльный Чаянов в СХИ как среди преподавателей, так и студентов пользуется большой популярностью. К нему относятся как к знатоку, человеку-универсалу. Чаянов имеет на всех большое влияние. Дирекция приглашает его к составлению документов в Москву, касающихся жизни института, принимает участие на заседаниях треугольника. Выступления Чаянова для всех авторитет.
Два лаборанта, будучи недовольными зарплатой, установленной дирекцией, отправились к Чаянову, говоря “он лучше знает, он нам сделает”. На самом деле Чаянов установил им зарплату.
Студенты — Примак и Поцелуев (ставший потом народным писателем Казахстана, известным больше по своему литературному имени Дмитрий Снегин — Е.Г.) на квартиру к Чаянову ходят на консультацию по клубной работе, которые о Чаянове отзываются: “Чаянов знает клубное дело, стоит к нему ходить”».
Из записей в дневнике27.III.35 г.: «Два последние дня прошли не столь тяжело, как прошлые недели.. 29-го утром ходил на базар и обмерял колхозные подводы, устанавливая габариты транспортной “аппаратуры”. Затем, в двенадцать часов, читал лекцию, на этот раз отменно скверно — был очень утомлён, а слушатели проявили полное математическое невежество, затем редактировал отправляемые в Москву контрольные цифры по организации двух институтских хозяйств. И с пяти часов, после своего обеда (вермишелевый суп с томатами и пшённая каша, на третье — яблоко), наконец, начал читать заготовленную давно теоретическую литературу по транспорту… Настроение у меня благодушное и радостное… Виною чему во многом вчерашний вечер… Праздновали пятнадцатилетие Советского Казахстана… было торжественное политическое собрание в большом клубном зале… Я пришёл, скромненько сел в уголок и стал слушать… Каково же было моё безграничное и, должен сознаться, вопиющее изумление, когда, по предложению ячейки, меня выбрали в президиум собрания и усадили на эстраде, рядом с председателем. Я был исключительно тронут этим вниманием теперешних моих товарищей по работе… Неудивительно, что весь вечер показался мне удивительно хорошим. И весьма посредственный доклад, и любительские спектакли на русском и казахском языках, исполненные нашими студентами в полной почти темноте… После всяких неудач последнего времени (перебои с пайком, отказ в амбулатории, неясности с изданием книг и пр.), это первая крупная радость и я безгранично за неё благодарен…».
Из статьи «Врагу предоставили трибуну». Казахстанская правда № 90. Апрель, 1935 год: «В день пятидесятилетия академика Вильямса руководители сельскохозяйственного института представили трибуну торжественного заседания небезызвестному профессору Чаянову, одному из идеологов контрреволюционной “трудовой крестьянской партии”, связанной с интервентами. Заклятый враг колхозов, ещё недавно в своих трудах проповедовавший кулацкий “социализм”, выступил с льстивой речью по адресу большевика-учёного. Некоторые члены партии, присутствовавшие на заседании, наградили Чаянова аплодисментами... Собрание показало, как настоятельно назрела в институте необходимость коренной перестройки всей партийной работы, немедленного очищения парторганизации от людей, потерявших бдительность и усиления подготовки к чистке партии... Ал. Андреев».
Из заключения уполномоченного следственно-политического отдела Конкина от 16 июня 1935 года: «По приезде в Алма-Ата, Чаянов первое время держался замкнуто, избегая всяких связей, в том числе и с бывшими своими единомышленниками. В начале 1935 г. Чаянов завязывает связи с работающими в сельхозинституте специалистами и научными работниками и делает попытки создать себе авторитет среди студенчества и научных работников института. Однако, в связи с появлением в местной печати нескольких статей против коммунистов, предоставивших трибуну вузов Чаянову, он снова замкнулся, ограничивая свои связи руководством института экономики сельского хозяйства, где он работает…».
Из заявления А. Чаянова в секретно-политический отдел Казахстанского управления НКВД 9 ноября 1935 г.: «Статья “Чаяновские гости”, напечатанная в “Каз. Правде” в апреле 1935 года оборвала всякую возможность общения со мной кого бы то ни было. В итоге я оказался выброшенным из человеческого общества, а дом мой превратился в общественный лупанарий. Месяцы полного одиночества, проведённые в немыслимо убогой бытовой обстановке вконец расшатали мою психику и врач, у которого я был 3.XI констатировал, помимо склероза мозга, развившуюся психостению.
Единственным содержанием моей жизни была работа, в ней я видел смысл жизни, путь к реабилитации, к возможности стать полноправным участником нашего великого социалистического строительства.
Мною навсегда, безоговорочно покончено с последними остатками моего старого, контрреволюционного неонародничества. За тюремные годы, опираясь на мой обширный опыт и знания, мною почти закончен ряд крупных научных работ, которые, несомненно, будут полезны стране…».
Ещё одно необходимое отступление составителя хроники: Какие блестящие карьеры делались тогда в ОГПУ в одночасье! Но тут нужны были изворотливость и везение. В центре работать было увлекательней, там шли процесс за процессом, там звёздные дожди сыпались на погоны. А здесь, в Алма-Ате, тихом одноэтажном городе, заварить громкое дело не так-то просто. Потому и приходилось напрягаться местным следователям, напрягаться и держать нос по ветру. Некоторые могли догадаться, что Чаянов — это подарок судьбы. Сам громадной величины его талант в этой жуткой игре оказался качеством роковым. Кроме того, он — бывший лидер враждебной партии, шпион, руководитель антиправительственного заговора — грех было не попытаться состряпать нечто полезное для себя из такого грандиозного материала.
Срок отсидки между тем кончался. Сварганить дело можно было не успеть. Первым о том забеспокоился хитроумный уполномоченный следственно-политического отдела Конкин. Напрягаться, выдумывать что-то особенное он не стал. Сам каторжный труд ссыльного профессора показался ему подозрительным.
«...есть основания, — пишет он, — предполагать, что идеологически Чаянов не разоружился, а просто приспосабливается к новой обстановке в стране».
И вот уже летит из Москвы в Алма-Ату выписка из протокола Особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР от 28 июня 1935 года:
«Чаянову Александру Васильевичу срок ссылки продлить ещё на три года...».
На обороте выписки рукой Чаянова: «Читал. 15. VII. 35. А. Чаянов.».
Я гляжу на этот документ, и то отчаяние, которое он впитал когда-то, пронзительно входит и в моё сердце.
Это было очередное крушение всех надежд.
Чаянов, однако, продолжает свой скорбный труд, прилагая к тому прежние неимоверные усилия.
Из письма жене 28 октября 1935 г.: «Милая моя Ольгушка! Целую неделю прохворал, простудился в холодном выставочном павильоне и не имел возможности бросить работу. Работал с температурой 39 и шесть десятых градуса. Всё время на сквозняке и делал переездку на выставку и обратно на грузовике. Правда, на мне было три фуфайки и тулуп, но всё же расхворался более и более... 24-го шёл холодный ливень и я, по требованию сотоварищей остался дома... Нусинов (Руководитель института, в котором работал А. Чаянов. — Е.Г.) очень ворчал, что меня сняли с работы. 25-го я выехал утром вновь в лагеря и работал там день и ночь и ещё с утра и до двух часов, заснув только на час на полу, на ковре рядом с Нусиновым. Молодежь не спала совсем. В итоге, к моменту открытия выставки, были готовы на сто процентов. Вернувшись домой 26-го, я свалился, не раздеваясь, на кушетку и проспал 17 часов. Итог можешь себе представить — я осунулся и постарел. Хуже всего то, что у меня дома не ремонтировалась печь, а поэтому сыро и холодно, как на улице. Сморкаюсь в полотенце и кашляю, сознаю, что это всё немыслимая эксплуатация, но в то же время для меня ясно, что без меня почти невозможно было бы достичь этого эффекта, который получился сейчас... Наш огромный павильон не имеет ни одной капли провинциализма и смело может быть выставлен в Москве. Хотя, по-видимому, для меня это Сизифов труд. Пока что меня премировали только уборной во дворе, да и то по настоятельному требованию Госсовета... По институту дали три юбилейные значка, несколько почётных грамот ударника, однако, это, по-видимому, пока что не для меня...».
Из агентурной сводки 3 ноября 1935 г. Источник «Пилот»: «В Алма-Ата люди, за исключением очень немногих, скоро становятся обывателями. Чрезвычайно пришибленно чувствует себя профессор Чаянов. Это человек далеко не умный для того, чтобы быть вождём. Его эрудиция, правда, на многих производит впечатление и это может стать опасным. Но всё это у него так нахватано и случайно, что иной раз даже смешно. Резких выпадов он не делает, но, иной раз, козыряя чем-нибудь, латинской фразой, какой-либо цитатой, он не против сообщить: “да, раньше учили нас крепко, не то, что нынче. У меня ученики были недавно, так прямо срам, простых пустяков не знают”. Раньше он держался смелее, но после статьи в “Каз. Правде”, по поводу его высказывания на юбилее академика Вильямса, он совсем затих. А под праздники его даже как-то незаметно. Ходит по КНИЭСХ — как тень».
Из заявления А. Чаянова в секретно-политический отдел Казахстанского управления НКВД 9 ноября 1935: «Единственно, в чём я глубоко раскаиваюсь и считаю теперь своей грубой ошибкой, потерей общественного такта и политической нескромностью, это мои попытки хотя бы в минимальной степени войти в круг общественной жизни института, вроде злощастного для меня факта выступления с хвалебной речью Вильямсу или активном участии в устройстве камерных концертов при клубе КазСХИ. Все эти случаи имели место в последние месяцы, после утверждения меня Москвою для педагогической работы. Это утверждение я, видимо, ошибочно воспринял как акт глубоко ценимого мною доверия ко мне, доверия, во всяком случае, достаточного, чтобы иметь психическую возможность в день юбилея одного из главных моих учителей, предложить дирекции института, что “если можно и нужно, я могу поделиться своими студенческими воспоминаниями о Вильямсе”. Общественная кара, постигшая меня за факт этого выступления громадна, а непрекращающиеся нападки и обвинения настолько тяжелы для меня, что я считаю абсолютно необходимым для себя просить Вас расследовать шаг за шагом всю мою деятельность в КазСХИ, так как этот путь есть для меня единственный путь моей реабилитации в данном случае…».
Из письма жене 18 ноября 1935 года: «Милая Ольгушка! Только последние два дня у меня температура стала нормальная и я как будто яснее смотрю на мир... Две недели болезни, перенесённой на ногах, в работе, которую нельзя было бросить или отсрочить, были крайне тяжелы для меня. Грипп с высокой температурой и, по-видимому, с ночным бредом, дополнился тяжёлым приступом психостении... Всё меня подавляло, я чувствовал себя безгранично одиноким, обиженным, всё меня раздражало, я огрызался сарказмами на самые безобидные вещи, и, по-видимому, испортил отношения со многими людьми... Эти три дня праздника в значительной мере отдыхаю...».
Из агентурной сводки 9 января 1936 г. Источник «Практик». «... когда Чаянова сняли с работы в связи с выпуском его книги (А.В. Чаянов руководством института был привлечён к составлению брошюры “Основные вопросы организации колхозного животноводства в Казахстане”, она была признана вредительской и составителя уволили из института. — Е.Г.), эсер Потоцкий говорил, что Чаянов к нему приходил по этому вопросу и как он выразился: “старик у меня расплакался, еле успокоил его”».
Из письма жене 25 января 1936 года: «Милая Ольгунюшка!.. Работаю я сейчас поистине по-стахановски. Двенадцать печатных листов за два месяца — это, в общем-то, много. А сегодня мне пришлось вообще побить все свои рекорды и по срочному заказу НКЗ в один день, правда, с двумя помощниками и с подготовленными таблицами, смонтировать 35 страниц текста о работе тракторного парка. Всего удивительнее то, что первый подъём, связанный с тем, что я, наконец-то, получил настоящую актуальную работу вровень со своим масштабом — перекрывает утомление, которое мало ощущается. Хотя, бывает, ночью работаю не только на сливочном масле и хлебе, но и на коньяке с чёрным кофе. Для меня лично результат пока, главным образом тот, что за эти два месяца в деталях изучил тракторное хозяйство. Деньги, по-прежнему, в обрез и до сих пор не могу послать тебе обещанного перевода. Если бы не это, чувствовал бы полное удовлетворение новыми формами своей жизни и работы. Епитимия, наложенная на мой дом, как будто бы постепенно снимается и ко мне, правда, по делам, начинают заглядывать живые люди, а старые знакомые из профессуры СХИ перестали переходить на другую сторону при встрече со мной. Всё это бытовые мелочи, но ты представить себе не можешь, как угнетал меня этот ни на чём не основанный остракизм из человеческого общества...».
Из справки, составленной младшим лейтенантом Государственной Безопасности Кустовым, послужившей основанием для повторного ареста А.В. Чаянова: «Отбывая ссылку в Казахстане, Чаянов работает в ряде научно-исследовательских институтов (КИЗемледелия, КИЖивотноводства, институт экономики сельского хозяйства) как консультант по научно-исследовательской работе. Одновременно установил связь с Зам. Наркомзема троцкистом Ивановым (арестован). Чаянов проводил консультацию, и, по существу, направлял свою практическую работу по размещению и экономике МТС, консультировал практику севооборотов, составление агропочвенных карт и т.д.
Все это дало возможность Чаянову практически участвовать во всех мероприятиях по научно-исследовательской работе и в организации колхозно-совхозного строительства Казахстана. Воспользовавшись своим служебным положением, Чаянов проводил контрреволюционную и вредительскую работу в сельском хозяйстве КССР.
Чаянов материалами следствия по делу членов к-р организации правых — Нусинова и Коврайского изобличается в к-р вредительской деятельности, проводимой им в блоке с правыми».
Тут опять нужен комментарий: Далее в жутком документе, составленном следователем Кустовым, идут ссылки на свидетельские показания Нусинова и Коврайского, которые в жизни Чаянова сыграли самую роковую роль. В сущности, именно этих показаний стало достаточно, чтобы в итоге Чаянов был приговорён к расстрелу. Но, погодим осуждать людей, возведших на профессора Чаянова столь тяжкий навет.
Скажем о младшем лейтенанте Госбезопасности Николае Евстафьевиче Кустове, добывшем окончательные сведения для расстрельной статьи Чаянову Выбившем эти сведения от упомянутых: бывшего заместителя директора института экономики Наркомзема Исаака Соломоновича Нусинова и заместителя начальника управления Нархозучета КазССР Владимира Александровича Коврайского. О Кустове, сочинившем справку 16 марта 1937 года, и в убийственном рвении уже в тот же день самолично забравшем Чаянова из его убогой квартиры № 2 по ул. Казначейской, 35.
Его, Кустова, в конце концов, тоже расстреляли. Расстреляли свои же, чекисты, и как раз за это его рвение к чёрному своему делу. Вероятно, даже в своей среде, это был выдающийся экземпляр человека-изверга. Невероятное из этого факта можно сделать заключение — в истории репрессий, которая вся изображена чудовищной чёрной краской, были, скажем так, и моменты просветления. И приговоры бывали справедливыми, как бы дико теперь это ни звучало.
Приведём только несколько строк из уголовного дела Кустова, которое слушалось на закрытом судебном заседании Военого трибунала войск НКВД КазАССР, состоявшемся 15-16 августа 1940 года: «Из материалов дела видно, что Кустов Н.Е., будучи начальником отделения 4-го отдела НКВД КазССР, добивался получения от арестованных провокационных показаний, а так же давал указания подчинённым ему следователям вписывать в протоколы допросов обвиняемых фамилии лиц, как участников контрреволюционных организаций, на которых сами обвиняемые вообще не давали показаний... Если арестованный пытался давать показания, что он не виновен, то такие заявления или показания рвали... Когда арестованный не желал подавать заявление о том, что желает дать показания о своём участии в контрреволюционной организации, тогда применяли другой способ. Арестованному кричали в уши — “пиши, пиши-пиши, бандит, фашист” и т.д.».
Чаще всего это давало нужный результат.
Вероятно, через весь этот кошмар, прошли, не выдержав его и Нусинов, и Коврайский, да и сам Чаянов тоже. Иначе откуда в победной справке младшего лейтенанта Кустова могли бы появиться такие строки из показаний Исаака Нусинова:
«...Я установил контрреволюционную связь именно с этим профессором Чаяновым, известным, как один из главарей указанной контрреволюционной организации. Для того чтобы создать авторитет безупречного, в советском отношении, человека, я начал свою работу в институте с демонстративного увольнения нескольких работавших там ссыльных. Чаянов работал в этом институте консультантом, а основную работу вёл в СХИ. После нескольких встреч у меня в служебном кабинете вечерами, в течение 1935 г., я понял, что Чаянов нисколько не изменил своим старым позициям. Реставрация капитализма, как основная задача, к этому сводился важнейший итог его высказываний. Чаянов целиком стоял на вредительских и террористических позициях...».
Из постановления об избрании меры пресечения и предъявления обвинения А.В Чаянову 16 марта 1937 года: «Я, Кустов, начальник отделения УГБ НКВД, мл. лейт. Гос. Без., рассмотрев следственный материал... и приняв во внимание, что гр. Чаянов Александр Васильевич... достаточно изобличается в том, что проводил активную контрреволюционную и вредительскую деятельность в сельском хозяйстве КССР, постановил гр. Чаянова А.В. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58-7, 10 и 11 УК, мерой пресечения избрать содержание под стражей в следственной тюрьме при НКВД КССР. Кустов».
Из протокола обыска, производённого Кустовым на квартире А.В. Чаянова: «Взято... переписка личная, рукописи научных работ, две папки подлинников европейских гравюр, портфель. Жалоб на неправильности, допущенные при обыске от жалобщика — нет».
Опять позволю себе некоторые отступления от сугубо документальной хроники: Признаний Чаянова, самых жутких, в которых он взвалил на себя все возможные грехи, вплоть до подготовки злонамеренного убийства верховных руководителей страны, в деле его наворочено опять же на целый том. У нас есть возможность посмотреть на этого страшного заговорщика и террориста глазами тюремного психиатра. Вот бумага, составленная как раз в те дни. И вот как выглядит и чувствует себя человек, готовый злодейски и немедленно убить Сталина и Кагановича: «1937 года марта 22 дня, я, нижеподписавшийся врач-психиатр Каменицкий... производил обследование состояния здоровья проф. Чаянова А.В., 49 лет, причём оказалось следующее: ...Со стороны нервной системы: зрачки сужены, вяло реагируют на свет, налицо симптом клавишей, разлитой красный с возвышением дермографизм, дрожание в веках, в вытянутых пальцах... Жалобы исследуемого: на головокружения, провалы памяти, особенно при утомлении, затруднение при интенсивной работе и на упорную бессонницу, временно появляющиеся боли в затылочной области головы. На основании полученных данных я прихожу к заключению, что проф. Чаянов А.В. страдает резко выраженной реактивной неврастенией на почве переутомления и начинающегося склероза мозговых сосудов...».
Ясно между строк свинцовой тяжести протоколов встаёт картина, способная перевернуть душу. Перед следователем сидит сорокадевятилетний старец с трясущимися веками и руками, с воспалёнными от застарелой бессонницы глазами. Надо думать, что даже в этой жуткой обстановке он находит в себе силы для внутренней горькой усмешки, настолько нелепым представляется ему противоречие между тем, чем он жил всё это последнее время, и тем, как это изложено в накатанных словах страшной казённой бумаги.
Следующий убийственный документ, которым продолжается эта немилосердная хроника подписан 15-м апреля 1937 года. Это заявление А.В. Чаянова о том, что запираться ему дальше не имеет смысла и он готов дать развёрнутые показания. Заявление адресовано наркому внутренних дел Казахстана Исааку Залину.
Что произошло в течение этих двадцати трёх дней, окончательно сломавших Чаянова, мы можем только догадываться. Кустов ли надломил его своими методами или новый следователь Сажин, который в драме Чаянова появляется в эти дни.
Попробуем охарактеризовать, насколько возможно, это новое действующее лицо.
Всё, что известно о его жизни, вероятно, было типичным и очень удачно вписывалось в биографию созидателя нового общества эпохи пролетарских его преобразований. Образование у Сажина Петра Ивановича было «нисшее», как он записал в одной из анкет. Поступил в НКВД из крестьян-батраков. Нигде не участвовал, не был, не судим. Награжден медалью «За доблестный труд». В своё время, в эпоху «оттепели», когда были сделаны первые шаги к реабилитации расстрелянных в тридцатых годах, он был как-то уж очень осторожно допрошен о некоторых деталях этого «доблестного» своего труда, в частности, о следствии по делу А.В. Чаянова. Из его ответов можно понять, почему в нашей хронике невосстановимы некоторые места, например, очень важный этот промежуток от 22 марта до 15 апреля.
«После ареста, Чаянов допрашивался неоднократно. Вначале Чаянов признательных покаяний о своей враждебной деятельности не давал, а поэтому, возможно основной протокол допроса нами до 19 мая 1937 года не составлялся».
А, может, составлялся да был выброшен за ненадобностью, поскольку Чаянов никак не давал нужных следствию признаний. Действовала технология допросов, отлаженная по методу Кустова.
Из заявления А.В. Чаянова наркому внутренних дел КазССР тов. Залину. 15 апреля 1937 года: «Продумав до конца бесцельность дальнейшего сопротивления, я решил дать следствию откровенные показания о своей контрреволюционной и вредительской деятельности. Признаю себя виновным в том, что я являюсь членом контрреволюционной и вредительской организации в системе сельского хозяйства Казахстана, проводившей свою контрреволюционную работу в блоке с правым, в частности с Нусиновым. Прошу вызвать меня по вопросу дачи развёрнутых показаний...».
И вот уже старший лейтенант Сажин, как гвозди вбивает в больную голову профессора слова, которые Чаянов равнодушно подпишет: «... в контрреволюционную связь с Нусиновым, как с представителем подпольной организации правых, я вступил на основе общности наших контрреволюционных взглядов в вопросах оценки положения в стране. Мы оба считали, что страна находится в политическом и хозяйственном тупике, что только путём государственного переворота и развязывания частных товарных отношений, короче говоря, путём реставрации капитализма, можно будет вывести страну из этого тупика. Исходя из этой концепции, мы ставили перед собой задачу активной совместной борьбы против ВКП(б) и Советского правительства всеми средствами, не исключая и применения террора в отношении руководителей ВКП(б), в первую очередь Сталина, Кагановича, Ворошилова...».
Из постановления НКВД КазССР 25 августа 1937 года: «1937 года, августа 25-го дня, я, пом. Начальника 4-го отдела УГБ НКВД КазССР ст. лейтенант Государственной безопасности САЖИН, рассмотрев дело по обвинению ЧАЯНОВА Александра Васильевича по 58-10, 11 ст. ст. УК НАШЁЛ: в процессе следствия ЧАЯНОВ изобличён в измене Родине. ПОСТАНОВИЛ: Предъявить Чаянову Александру Васильевичу дополнительное обвинение по 58-1а УК. Избранную в отношении его меру пресечения, — содержание под стражей, оставить в силе... Сажин».
Тут всё ясно, кроме того, что статья 58-1а тогдашнего Уголовного Кодекса означала «Ответственность за измену Родине и расстрел с конфискацией имущества, или 10 лет с конфискацией имущества». К Чаянову эта статья была применена во всей своей беспощадности.
Из обвинительного заключения по делу № 11019 антисоветской организации правых: «Чаянов виновным себя признал, кроме того он изобличается показаниями Нусинова, Иванова и Потоцкого, привлечённых в качестве обвиняемых по настоящему делу. Вследствие изложенного выше, Чаянов Александр Васильевич подлежит суду Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 года... Браиловский. Сажин».
Весь этот тяжкий бред задуман и осуществлён, конечно, ради вот этих строчек победной реляции, подписанной опять же начальником отдела Браиловским и пом. начальника Сажиным: «4-м Отделом УГБ НКВД КазССР вскрыта и ликвидирована антисоветская организация в Алма-Ате».
И пусть товарищи в центре не думают, что подпольные организации есть только у них. Мы тоже вот спасли социализм и Сталина... Теперь можно подумать и о новой звёздочке на погонах или той же медали — «За доблестный труд».
Из протокола закрытого заседания выездной сессии военной коллегии Верховного суда Союза ССР 3 октября 1937 года: «В последнем слове подсудимый сказал, что он виновен в том, что знал установку правых о террористической деятельности и принял её, но практически ничего не осуществлял...».
Из приговора выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Союза ССР 3 октября 1937 года: «Именем Союза Советских Социалистических республик... Предварительным следствием установлено, что Чаянов, отбывая ссылку в Алма-Ата с 1934 года за к-р деятельность, в 1935 году установил организационную связь с руководителем антисоветской организации правых Нусиновым и совместно с ним проводил работу, направленную к активизации борьбы с ВКП(б) и Советской властью, методами индивидуального террора против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и подрыве экономической мощи Советского Союза путём вредительства, которое им совместно с другими проводилось в системе Наркомзема Казахстана. Установлено также, что Чаянов занимался шпионажем в пользу Англии будучи связанным с агентом английской разведки Коффодом, которому передавал сведения шпионского характера. Признавая виновным Чаянова в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-1а, 58-10, 58-11 УК РСФСР, Военная коллегия Верхсуда СССР, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК, ПРИГОВОРИЛА Чаянова Александра Васильевича к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и в силу Постановления ЦИК СССР от 1.XII.1934 г. приводится в исполнение немедленно. Плавнек, Иевлев, Преображенцев».
Из справки спецотдела НКВД СССР:
«Приговор о расстреле Чаянова Ал-ра Васильевича приведён в исполнение 3.X.1937 года...».
Из комментариев составителя хроники: Как много он мог бы ещё сделать. Говорят, что и там, в тюрьме, он писал свой последний роман «Юрий Суздальский». Ту стоит напомнить, пожалуй, что Александр Чаянов известен и в литературе своими фантастическими повестями, которые дали повод литературоведам назвать его предтечей Булгакова. В 1922 году Михаилу Афанасьевичу подарили книгу Чаянова «Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей». Главными героями этой книги были Сатана и студент по фамилии Булгаков. По признаниям второй жены Булгакова Елены Белозерской, именно благодаря этой книге у него возник замысел романа «Мастер и Маргарита»... Возмездие, далеко не утоляющее нашу горечь, наступило для палачей Чаянова через три года. Об этом написано выше.
Из справки, посланной 19 июля 1956 года жене Чаянова Ольге Эммануиловне Гуревич на её запрос о судьбе мужа: «Сообщаю, что Чаянов Александр Васильевич, 1988 года, осуждён Военной коллегией Верховного Суда Союза ССР 3 октября 1937 года и, отбывая наказание умер 22 марта 1939 (враньё о Чаянове продолжается и тут, через двадцать лет после его гибели. — Е.Г.) года. Зам. Председателя Военной коллегии Верхсуда СССР, полковник юстиции В. Борисоглебский».
И вот, наконец, строки из определения Военной коллегии Верховного Суда СССР от 30 мая 1956 года: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 3 октября 1937 года в отношении Чаянова Александра Васильевича отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело о нём производством ПРЕКРАТИТЬ за отсутствием состава преступления...».
...Типичная история со «счастливым» концом, повторявшаяся в судьбе тысяч людей. Конечно, можно порадоваться горькой радостью, что имя выдающегося учёного, который, возможно, стоит вторым по значению в сельскохозяйственной науке после Николая Вавилова, восстановлено в истории страны и науки.
Но полного удовлетворения нет не только потому, что глупо радоваться запоздалым покаяниям. Каким-то утончённым кощунством должно казаться нам, что массовые приговоры к смерти вершились всеми этими «тройками», «особотделами», «полномочными представителями» от имени Отечества, страны, Союза Советских Социалистических Республик. Какая чудовищная несправедливость в том немыслимо извращённом уравнении, когда младший лейтенант госбезопасности, не имеющий грамоты заполнить примитивный формуляр, поставлен был выше и решал судьбу гения. Никакие покаяния и суды памяти не в состоянии объяснить и облегчить нам весь бессмысленный ужас, в который обернулось убийственное вдохновение мятежных порывов начала века. Держава, изо дня в день убивающая лучших своих сыновей во имя торжества ничтожеств, уничтожала своё будущее. Ведь инерция этой бессмысленности обрушилась позже на страну во всей своей губительной силе, мы и до сих пор не одолели её… Сам рок, определивший судьбу Чаянова, позже как бы перешёл и на дело, которому он отдал свою жизнь. Попробуйте вникнуть вот в такой факт, и вы ощутите почти мистический страх от того, насколько жестокой была предопределённость к неудаче и краху самого движения чаяновских идей во времени. Уже в конце шестидесятых годов в том же Казахстане, не столь далеко от тех мест, где расстрелян был профессор Чаянов, вдруг, нечаянным образом, как бы возродился его дух. Заключалось это в том, что никому до той поры не известный директор одного из местных совхозов Иван Худенко, наверное, самостоятельно пришёл к одной из основополагающих идей Чаянова — более значительного результата в земледелии можно добиться, если выбрать оптимальные для своего хозяйства, для его условий варианты трудовых коллективов. В принципе, он совершил своеобразную революцию по тем временам, передав возделывание полевых культур небольшим звеньям, частично семейным, заинтересовал их в труде оплатой. Более или менее крупным и централизованным он оставил только дело переработки. Иван Худенко добился резкого прироста продукции, потому что люди стали осмысленнее работать и больше получать, как это давно было предсказано в теории Чаяновым, стали жить лучше, счастливее и богаче. В результате Худенко повторил трагическую судьбу Чаянова. Он умер в тюремном лазарете.
Сегодня не лучше. У нас плохо пропагандируются книги Чаянова, большинству специалистов не известны и не интересны его мысли, двигающие экономику сельского хозяйства в Америке, Западной Европе, Японии. В маленьких странах Латинской Америки, отчаянно выбивающихся к достатку, давно созданы и действуют кооперативные крестьянские общества имени Чаянова. Как это, в сущности, нелепо, когда русские идеи по-прежнему больше известны и участвуют в развитии жизни любых стран, кроме той, где они родились. В этом надо видеть продолжающуюся трагедию учёного Чаянова, нескончаемую драму отечественной науки и жизни…