Алёнка вела себя так вольготно, словно несколько часов назад не была на краю пропасти. Словно её жизнь не была в последнее время наполнена страхом, голодом, неизвестностью.
Девочка весело смеялась, рассказывала бойцам стихи.
Один из парней играл перед ней на гармони.
— Ой, ну как же ты, Алёнка, похожа на мою дочку. Ну как будто ты, а на самом деле не ты.
"Кромка льда" 58 / 57 / 1
Мою Олеськой зовут. Вот лиса она! Хитрючая, смекалистая. Мне бы домой вернуться побыстрее, она ждёт меня. Втайне от матери письма пишет. Рассказывает, как сосед дядя Толя помогает. Грибы носит из лесу. Да вот только им и носит. А Толька-то мой троюродный брат. Вот родственникам и помогает.
На следующий день боец с гармонью получил от жены письмо. Там она просила прощения за то, что не дождалась. Написала, что просит её отпустить, мол, понесла от Тольки.
Боец письмо изорвал в порошок. Рвал и метал, даже подрался с тремя сослуживцами.
А на следующий день его нашли в лесочке неподалёку от стоянки. Сам на себя руки наложил.
Тамара очень эмоционально перенесла этот случай. Её охватила истерика, когда все прощались с боевым товарищем.
Поездка Тамары и Алёны перенеслась на неопределённый срок из-за близости боевых действий.
Жан появился в лесу через шесть дней. Он плохо слышал и разговаривал только криком.
— Ты чего орёшь? — подшучивали над ним солдаты.
— Оглушило! — орал им в ответ Жан.
Потом отпустило, слух восстановился.
Тамара, увидев его, растаяла в нежности.
Жан целовал её по-взрослому. Позволял себе трогать её грудь, живот, а потом дрожащими руками расстегнул блузку.
— Тамара, — шептал он страстно. — Если меня убьют, я никогда не узнаю, какая ты у меня. Прости, но я каждый день прощаюсь со своей жизнью. Ты сама подрастёшь и пожалеешь, что не дала себе возможности быть моей. Я от тебя не отказываюсь. Я тебя не брошу. Ты должна быть только моей.
Тамара мало что понимала. От малейшего прикосновения Жана у неё кружилась голова.
Она даже не могла вспомнить, как так вышло, что они оба обнажённые жались друг к другу на узкой кровати в палатке. Благо, никто не заходил.
Возможно, Жан договорился с бойцами.
И не пугали Жана и подсыхающие волдыри на теле Томы.
Четыре дня они были вместе.
Жану завидовали. Перешептывались. Тамара всё это слышала, но была так уверена в своей защите, что лишь улыбалась в ответ.
— Нам нужно ещё немного тут побыть, — говорил ей Жан. — Я ещё раз поживу среди немцев, а потом отвезу тебя за линию фронта. И оттуда уже проще будет добраться до моего деда.
Там ты точно будешь в безопасности. Дед пишет мне, у них там как будто и нет войны. Это и хорошо. Мы немчуру не пустим дальше на наши земли. Как война закончится, уйду я со службы. Будем с тобой жить душа в душу. Если хочешь, будешь играть в самом лучшем театре.
— Не хочу играть, — шептала Тамара. — Не хочу тебя отпускать. Давай уедем сейчас.
— Не-е-е-т, у меня задание. Четыре машины, полностью забитые людьми, нам удалось увезти в другое место. Там почти 200 человек. Их разместили во временных пунктах. Среди них в основном женщины, дети, старики. Они не верят, что спасены. На их глазах немцы зверствовали.
И люди в панике и ужасе не хотят даже поесть. Они боятся, что их отравят.
Тома, я не могу помочь всем. Я могу лишь дать шанс на жизнь ещё двум сотням. И тогда я буду знать, что пришёл в этот мир не зря. И даже если я погибну, эти две сотни будут жить и рожать детей. Я один — их много!
Тамара всё понимала, но отпускать Жана не хотела.
Он должен был вернуться через шесть дней.
Но вернулся только его напарник. Позже Томе сказали, что немцы задержали Жана.
Несколько дней девушка лежала на той самой узкой кровати и не верила, что всё происходящее правда.
Перед её глазами мелькали театральные сцены, актёры. Вспомнилась Гуля. Почему-то именно она вспомнилась первой из прошлой театральной жизни. А потом долго не отпускал взгляд измученной Сони.
Алёнка время от времени подходила к Томе. Уговаривала её поесть.
Но Тамара упрямо отказывалась.
Солдаты между собой обсуждали то отступление, то наступление наших войск. Ближе к октябрю отряд спешно снялся с места стоянки.
Отходили всё дальше от города.
Тому, Алёну и некоторых раненых везли на повозке. Передвигались только ночами. Днём спали, накрывшись кусками мешковины. Ночами заморозки были уже довольно сильными.
Тоскливо Тамара смотрела на покрывшуюся инеем землю.
Ещё неделю жили в утеплённых землянках. А потом Тому и Алёну оставили в близлежащей деревне.
— А ты немцев видела? — спросила у Тамары хозяйка.
— Вот как вас вижу, только ближе.
— А-а-а, раз ближе, значит немец тебя обрюхатил?
Тамаре было обидно.
Шёл ноябрь 1942 года: ветреный, холодный, тоскливый.
Тамара привыкала к своему новому состоянию.
— И не стыдно под сердцем немчуру носить? — ворчала хозяйка дома.
— Он не от немчуры, — защищалась Тамара.
— Ну-ну, все вы так говорите…
В начале декабря за Томой и Алёной пришла машина.
Молчаливый водитель вёз их весь день, потом велел выйти и пересесть в другую машину.
Сколько было этих машин, Тамара не помнила. Она не понимала, как Жан мог всё устроить. В середине января 1943 года Тамару и Алёну высадили в небольшом таёжном поселке.
Последний водитель передал Тамаре конверт с письмом.
— Отдашь Ивану Ивановичу. С богом! Идти минут сорок. Колея хорошая, накатанная. Доберётесь быстро. Волков нет, их уже давно всех съели. На войне кусок любого мяса жизнь продлит.
Тамару вдруг стошнило.
— Да ладно тебе, родишь, и всё пройдёт, — заботливо произнёс водитель.
Он говорил так понимающе, будто сам перенёс это.
Мужчина снял с себя тулуп. Накинул на Тамару и сказал:
— Будешь помнить дядю Витю. Может сына назовёшь так…
Примерно на полпути началась сильная пурга.
Колея быстро заметалась, Тамара торопила Алёну:
— Давай быстрее, замёрзнем мы, надо дойти!
Алёна и так как могла спешила. Но идти по высокому снегу было нелегко.
Когда впереди показались очертания поселения, Тамара уже не могла идти, метель утихла.
Теперь Алёна подгоняла её.
У самого первого сруба путников окружили собаки.
Алёна, ранее не видевшая таких больших собак, буквально запрыгнула Тамаре на руки. А та и сама еле стояла на ногах.
Из дома вышел мужчина, уставился на Тамару и спросил:
— Ты откуда, дитё? Потерялась в лесу?
— К Ивану Ивановичу мы… Письмо у нас.
Мужчина взял письмо, покрутил его в руках.
Тамаре не отдал.
— Пойдёмте, провожу, — сказал он. — Замёрзли, небось?
Тома кивнула.
Мужчина взял Алёнку на руки и зашагал по улице.
Тамара как могла шла за ним.
— Можно не так быстро? — попросила она.
Мужчина сбавил шаг.
— Дядя, — спросила у него Алёна, — а ты немцев видел?
— Нет, — ответил тот.
— А я видела, — воскликнула девочка.
— Да ты что! — удивился мужчина. — И какие же они?
Алёна едва успела открыть рот, но Тамара её опередила:
— Не болтай, Алёна!
Девочка тут же замолчала.
Подошли к большому бревенчатому дому.
Мужчина кулаком постучал в дверь и крикнул:
— Иван Иваныч! Принимай гостей!
Но дверь никто не открыл.
— В райцентр, наверное, отправился. Или в лес. У него там ловушки на зверей. А Настя скорее всего лечит кого-то. А Ярослав видать с Иваном в лесу. Пойдёмте ко мне.
Позже зайдём.
В доме мужчины было тепло.
Тамара уже давно отвыкла от такого жара. Её разморило. Щёки раскраснелись.
Алёнка тоже была румяная. Она болтала без умолку.
И как Тамара ни одёргивала её, ничего не выходило.
Илья Ильич, так представился мужчина, после всей Алёнкиной болтовни подошёл к Томе, взял её за руку и спросил:
— Это всё правда?
— Да, — кивнула Тамара.
— Боже мой, — воскликнул Илья Ильич, — а тут сижу в тепле… А там люди гибнут… И вот такие маленькие девочки ищут защиты… Завтра же пойду на фронт.
— Не надо, дядя! — прошептала Алёна. — Тебя убьют, дядя!
Мужчина прижал к себе девочку.
— Я сильный! Эта война так долго длится, потому что меня там нет.
— О, так это ты во всём виноват? — послышался голос из коридора.
Илья отпустил Алёнку.
На пороге показался Ярослав.
— Чего хотел, защитник мира? Сказали, что приходил к нам.
Илья Ильич рукой показал на Тамару.
— Да вот, к Ивану Ивановичу гости пожаловали.
