Все же в детстве делали секретики, правда? Выкапывали ямку, расправляли цветок или фантик под осколком стекла, засыпали землёй и маскировали пучком травы.
Курский двор был полон живых секретиков. По американскому клёну и траве, по асфальту и стенам сараев - всюду ползали гусеницы и лепились коконы и куколки, живые секретики с чудом внутри.
Фрося, будучи энтомологом, с ходу определяла любое насекомое. Про огромную гусеницу с рогом на хвосте она сказала:
- Бражник.
А про тонкую зелёную:
- Шелкопряд, его надо кормить листьями яблони.
Чем ещё его было кормить в Курске? Это в Узбекистане Фрося кормила шелкопряд тутовником. Но на Радищева тутовника не было, и Фрося сказала: яблоня. И по такому важному поводу отпустила к яблоням на Полянку.
Мы устроили дома гусеничную ферму. Поклонница Чаплиной и Даррелла, я грезила львами, но не брезговала и гусеницами. Порывшись в сарае, Фрося достала крепкие картонные коробки со стеклянными крышками, в которых до того хранилась Володина коллекция камней. Теперь в них поселились гусеницы.
Мир гусениц меня необычайно увлекал. Я даже в письме родителям печатными буквами перечисляла все найденные виды: от кольчатого и тополёвого шелкопряда до боярышницы и совки.
Этих писем сохранилась целая пачка. На одном - ироничная Фросина приписка: “Писано по собственной инициативе, может быть, потому, что с утра идёт дождь,” - и похоже, то лето выдалось дождливым. Непогода ставила жизнь на паузу, я стояла у окна и с тоской смотрела на пузыри в лужах, которые считались признаком затяжного дождя.
Между тем я ежедневно чистила коробку и носила свежий корм, а гусеницы весело трескали и росли, пока не превратились в неподвижные кульки: шелкопряды спрятались в коконы, а бражник оделся в броню. Теперь их и тронуть было нельзя: побеспокоишь - погибнут, объясняла Фрося. А так не терпелось узнать, что в секретике.
Наконец, наружу выбрались мокрые мятые существа. Обсохнув, они превратились в бабочек: шелкопряды - в крепеньких, белых, с мохнатыми лапками и усиками, а бражник - в толстую, розово-зелёную. Они сидели на краю блюдца и тянули хоботками сахарный сироп.
За лето перед моими глазами прошёл полный жизненный цикл шелкопрядов: из яиц вывелась младая поросль и, будучи поначалу микроскопического размера, вытекла между крышкой и коробкой на волю. Далеко они не ушли: мы с Фросей обнаружили полчища мелких гусеничек в моих игрушках.
Удивительно, что при всей симпатии к животному миру я была совершенно безжалостна к насекомым. Прекрасного бражника и одного из шелкопрядов я усыпила парами “Тройного” одеколона, с холодным любопытством исследователя наблюдая, как замедляются движения лапок, а потом наколола на булавки и поместила в коллекцию.
Много лет спустя я вспомнила этих бабочек, читая Юхана Боргена. Один из его героев сравнивал душу с липучкой для мух: дурные поступки, дескать, липнут к душе, и некоторые никак не затихнут, а бьются и не дают о себе забыть; и это не обязательно самые жирные мухи, иногда маленький грешок мучает всю жизнь.
Я научилась не замечать своих мух и притворяться, что они исчезли. Но воспоминания спутались в тугой узел: тянешься за радостным, а достаёшь заодно горькое.
Гусеницы были первыми, но не единственными моими курскими питомцами. Во дворе стаями кормились голуби, доверчиво клевали крошки прямо у ног, и надо было только запастись терпением, приседать медленно и незаметно, чтобы в конце концов одного схватить. Мы их гладили и отпускали: взрослая птица не станет жить в доме.
Мы мечтали усыновить птенца. Однажды нам почти повезло: мы встретили галчонка, охотились за ним всей толпой, но он отважно боролся за свободу и так больно клевался, что мы позорно отступили.
Я всё же дождалась подходящего птенца. Вышла утром во двор, глядь: по клумбе среди бархоток бегает голубёнок. Выпал, как нередко выпадали из-под крыши яйца? Фрося голубей потому и недолюбливала:
- Неряхи, не заботятся о потомстве.
Но птенец был цел и невредим - видимо, неудачно пытался летать. Фрося нашла для него коробку и показала нам, как открывать ему клюв и вкладывать туда еду. Мы долго нашпиговывали голубёнка сырниками и хлебом, пока Фрося не сказала:
- Хватит, видите, какой у него зоб раздутый.
Птенец прожил у меня всё лето. Он научился есть сам. На прогулке стал вставать на крыло, неуверенно и кособоко перелетая с моей руки на лавку.
Наконец, он улетел. Фрося писала мне, что он прибился к стае и регулярно приводит её питаться в наш двор. Его легко было узнать: в отличие от большинства голубей, он был не сизый, а чёрно-белый.
Я неоднократно подбирала птиц и дома, но они не выживали. В Курске же Фрося невозмутимо выделяла новому жильцу коробку и пищу, и мои питомцы были живы-здоровы. Обе мои бабушки собственным стилем жизни привили мне восхищение перед витальностью, вряд ли ставя такую цель и не осознавая собственной роли.
Однажды соседская Белка нашла на прогулке черепаху, в другой раз - ёжика. Обоих Фрося приняла и учила меня копать для ежа червей. Утром она усмехалась:
- Я сегодня ночью проснулась от топота. Ну, думаю, воры залезли! А это твой ёжик выбрался из коробки и топает по комнате. Да так громко!
Однажды вечером, когда Фрося мыла посуду после ужина, что-то вдруг резко хлопнуло или треснуло - мне показалось, грохнулась об пол стопка тарелок. Тут же удивлённо или испуганно вскрикнула Фрося. Я выскочила из комнаты: на полу ни осколка. Какая-то возня происходила в туалете, там пыхтел дядя Ваня, а Фрося и тётя Зоя взволнованно топтались снаружи.
- Что разбилось? – закричала я.
- Ничего не разбилось, зверь забежал, - сказали мне.
- А треск откуда? Я слышала треск, что-то разбилось! – требовала я.
- Это зверь кричал! - повторили они, и в ту же секунду дядя Ваня победителем вышел из туалета, крепко держа пленника руками в толстых рабочих варежках. Зверь был хищный и опасный, практически Чаплинский лев, и я, конечно, загорелась его приручить.
- Хорёк, - определила Фрося, разглядев его при свете, - Не будет он жить в неволе.
Но мне уж очень хотелось попробовать. Откуда ни возьмись появилась клетка. Я совала в щель размороженное сырое мясо, говорила с пленником ласково и накрывала клетку на ночь ковриком - для уюта. Лев не желал приручаться: объявил голодовку, в клочья изорвал коврик, издавал звук бьющейся посуды и при моём приближении злобно кидался на прутья. На другой день Фрося уговорила меня его отпустить.
Но когда во дворе появился целый выводок бездомных котят, Фрося строго-настрого запретила их гладить и брать домой, опасаясь лишая. Я с завистью смотрела, как подружки их нянчат, кутают в одеяльца и кормят из игрушечной посуды.
- Лишай? - изумилась моя курская подружка Таня, когда мы с ней прошлым летом вспоминали детство. - Был у нас лишай, ну и что? Вылечились.
В общем, можно было целое лето, да что там лето - целую жизнь провести, не выходя со двора, и всегда нашлось бы занятие. Но…