В феврале исполнится 104 года со дня смерти Ивана Сигорского, русского психиатра и мыслителя-патриота
(Отрывок из документальной повести)
Есть люди, чьи испытания происходят оттого, что история оказывается слишком неравнодушной к ним. Это не всегда признак счастливой судьбы. Чаще бывает наоборот. Всякий исторический поворот и даже простой громкий случай обязательно входят в жизнь такого избранника и распоряжаются ею по своему жестокому произволу. Такова была жизнь Игоря Сикорского, легендарного конструктора летательных аппаратов сначала в России, потом в Америке. Оба эти народа теперь гордятся тем, что могут считать его своим соотечественником. У нашей гордости, однако, горький привкус. Настояна она на печали. Талантливейший человек, гениальный самолётостроитель и самобытный мыслитель оказался не нужным своему Отечеству. Он стал приёмным сыном чужой для себя страны, но это не поменяло качества его таланта. И он осуществил всё, для чего был рождён.
Грустно думать об этом. Русский человек, отмеченный Божьим даром, унёс этот дар с собой на чужбину и сделал её (чужбину) богаче и сильнее. Жизнеспособнее, в конце концов. А мы вот становились беднее с каждым ушедшим от нас даровитым соотечественником. И эта бедность, в конце концов, обступила нас со всех сторон. Это унизительно чувствовать и сознавать. Бедность духа отнимает у нас чувство собственного достоинства, без которого нет ни сильного человека, ни сильной нации.
Люди тогда становились сиротами, и Россия, у которой не стало этих людей, и сама стала без них сирой. Пришла власть нездешних людей, объявилась диктатура бездарности, которая первым делом обрушилась на таланты, потому что они были ей опасны.
Это было общим движением русской истории, которое должно было изменить судьбу Игоря Сикорского.
Но был и случай. Тоже по-своему исторический, который вошёл в его жизнь самым роковым образом. И тут надо рассказать об отце великого конструктора Иване Алексеевиче Сикорском. Первом именитом представителе славной семьи. Это был крупнейший психиатр своего времени, состоявший профессором Императорского Университета Св. Владимира в Киеве, где руководил кафедрой душевных и нервных болезней. Приобрёл мировую известность благодаря многочисленным трудам по психиатрии, всеобщей психологии и нервно-психиатрической гигиене. Принимал участие во 2-м съезде Общества русских врачей (1891), в Конгрессе по гигиене и демографии в Женеве, в Московском съезде психиатров (1911). За свои учёные труды получил почётный диплом Конгресса психиатров в Льеже, удостоен премии Юшенова, вручаемой российской Военно-медицинской академией (1907). Редактировал журнал «Вопросы нервно-психической медицины и психологии», основал Врачебно-педагогический институт для умственно-отсталых детей и первый в мире Институт детской психопатологии. Вот некоторые только названия его работ: «Черты из психологии славян, Киев, 1895», «О детях трудных в воспитательном отношении, Киев, Типография Котомина и К;, 1882», «Антропологическая и психологическая генеалогия Пушкина, Киев, 1912», «Психологическое направление творчества Гоголя, Киев, 1910», «Психологические основы национализма, Киев, 1911», «Душа ребёнка, М.; Издательство Астрель, 2009». Даже по названиям работы его представляются привлекательными для самого широкого читателя. Что касается научной ценности этих работ, то известный нынешний психиатр, профессор В.Б. Авдеев оценивает их так:. «…Главная заслуга Ивана Алексеевича Сикорского состоит в том, что он первым создал системную картину психологии различных национальностей на основе их наследственных расово-биологических различий. Как и абсолютное большинство его современников, в своей научной деятельности он умело сочетал энциклопедическую эрудицию с гражданским мировоззрением, мало того, обилие фактов из различных областей знания он объединил в стройное философское осмысление всего исторического процесса».
Детальное знание исторического пути народов и энциклопедический склад ума дали ему повод выдвинуть свой собственный взгляд на психическое здоровье нации, выдвинуть теорию выживания народов, общих условий при которых присутствие народа в истории оставалось бы бесконечным и плодотворным: «Национализм и национальное чувство — это закон природы. Каждая раса, каждый народ имеет свой тип, свой комплекс физических и психических особенностей… Природа требует от человека верности его расовым и национальным особенностям и только за эту верность, за эту биологическую добродетель награждает народы физическим и душевным здоровьем, последствием которого является многочисленность и величие народа… Нарушение закона природы о верности национальным качествам народа, т. е. денационализация, отрешение народа от самобытности своей природа страшно карает тем разрушением физического и душевного здоровья народа, которое называется вырождением».
Заметный сдвиг общественного сознания в большинстве современных европейских стран в пользу радикальной защиты национальных приоритетов, не говорит ли о том, что Иван Сикорский точно указал уже тогда на общественный инстинкт, который единственно ведёт человечество к цели и спасению. У всякого народа должен оставаться повод сознавать уникальность и счастье выпавшего ему шанса — жить на этой земле, продолжать свою великую миссию. Иначе существование народа становится бессмысленным. Национализм Ивана Сикорского привлекает тем, что он не отнимает национального достоинства одного народа, чтобы возвысить этим унижением другой. Погибнет только тот народ, который боится самостоятельного и уникального пути, на который поставила его божья воля.
Сплочённое интернациональное общее мнение сделало тогда ругательным само понятие национализма. Иван Сикорский был унижаем общественным мнением. Теперь те же силы заставили и нас стесняться своего патриотического чувства. Слово Ивана Сикорского заставляет задуматься, не вступили ли мы уже на тот опасный путь, который окончательно лишит нас жизненной опоры, разрушит воспитанную всем опытом биологического пути и борьбы за выживание добродетель любви к Отечеству, всегда питавшую народные силы и здоровье нации.
Другое открытие старшего Сикорского заключалось в следующем. «Революция — есть больной психоз, а больной психоз — есть революция». Таков диагноз, который поставил профессор Сикорский своему времени. И этот вывод вообще поставил его вне законов тогдашнего либерального общества. Он отстаивал этот клинический вывод почти во всех своих работах, наживая себе и, главное, членам своей семьи жестоких врагов в тогдашнем, конечно, неизлечимо недужном российском обществе.
Главное, что Сикорский, которого можно смело назвать первым специалистом по коллективным психозам, и тут угадал. Общество было больно совсем не в переносном смысле. Теперь этому становится всё больше доказательств. Был, например, такой публицист тогда — Пётр Пильский. В первые годы большевистской власти он догадался подкупить охрану кремлевский клиники и сделал выписки из медицинских карт пролетарских вождей и прочих основателей русского коммунизма. Все они оказались на учёте в психиатрическом отделении этой клиники. Пильский даже опубликовал добытые сведения, после чего бесследно пропал в кровавом водовороте времени. Теперь не секрет, например, и то, что сам Ленин жил с полупустой головой. Это известно из документов вскрытия. Когда анатомировали его череп, в нём не оказалось левого полушария. Была вместо него какая-то завязь мозга, величиной с грецкий орех. «С таким мозгом человек жить не может», выразился тогда печатно наркомздрав Семашко. Не человек, значит? Не человек Ленин имел чутьё на нелюдей и сплотил их вокруг себя. И вот он однажды отдал строгий приказ о поголовном медицинском обследовании высших чинов своей партии. Для чего бы это? Некий пролетарский мемуарист Б. Барков утверждает при этом, что произвольному медицинскому освидетельствованию бурно воспротивился один только Дзержинский. За что «доказательно и остроумно был высмеян Лениным». Воспоминания Баркова вымараны на самом интересном месте. Так и остаётся неизвестным, по какой это причине Ленин обязал и Дзержинского тоже пройти почти насильственное медицинское обследование. Вот тогда и появились те документы, которые выкрал Пильский.
Так вот, возвращаюсь к случаю, который поставил крест на всём семействе Сикорских. В марте 1911 года на склоне холмов киевского предместья Лукъяновка, нашли мёртвое тело мальчика Андрея Ющинского.
В эти же дни младший сын Сикорских Игорь, которому к тому времени исполнилось двадцать два года, получил диплом лётчика.
Через несколько месяцев, 17 июня 1911 года, на заседании Киевского общества воздухоплавания, Игорь Сикорский был единогласно избран в почётные члены. В дипломе особо отмечалось, что общество удостоило его этой чести «за создание биплана собственной системы, являющегося первым оригинальным русским аэропланом, не скопированным ни с чьей иностранной конструкции и в то же время могущим конкурировать в устойчивости, скорости и грузоподъёмности с лучшими иностранными летающими машинами» («Киевлянин»,1911, № 171). Так что в этот день он, Игорь Иванович Сикорский, назван был и провозглашён не меньше как отцом русской авиации.
Но уже самым роковым образом входил в крылатую жизнь молодого гения, как и в жизнь страны, неумолимый случай, вызвавший жестокое противостояние двух сил, раздиравших страну надвое. Гибельное для империи время начало свой отсчёт.
Следователям, занявшимся страшной находкой в местечке Лукъяновка, способ убийства показался не типичным, совершённым особо жестоким изуверским способом. Выдающийся русский философ и религиозный публицист Василий Розанов выступил с серией статей, в которых сравнил способ убийства христианского отрока с кошерным забоем скота. Вскоре отыскался подозреваемый в убийстве, некто Менахем Мендель Бейлис. И началось дело, страсти вокруг которого не утихли до сей поры. У меня нет желания копаться в нём, поскольку это и теперь чревато всякими неприятностями. Я говорю о нём только в связи с тем, как оно изменило жизнь героев моего повествования, отца и сына Сикорских. Почему старший Сикорский был вовлечён в эту тяжбу, мне выяснить не удалось. Есть только факт — он участвовал в этом деле в качестве главного судебно-медицинского эксперта. Как утверждают те, кто глубже меня знают вопрос, именно Иван Сикорский «в аргументированной форме доказал, что налицо имел место быть факт ритуального убийства, совершённого на религиозной почве». Из этого вышла вот какая беда. Россия разделилась тогда на тех, кто поддерживал мнение Сикорского, и тех, кто яростно опровергал саму возможность подобных библейских ужасов в просвещённом времени. И вот время распорядилось так, что скоро все те, кто считал дело Менахема Бейлиса своим собственным, направленным против него лично, получили в России безграничную власть. Ярость, которая руководила ими в деле Бейлиса, обернулась против всей России. Киевская губернская Черезвычайная Комиссия уже без всякого суда и следствия расстреляла всех юристов, принимавших участие в судебном процессе. Их было двадцать шесть. Каждому задавали вопрос: «Вы принимали участие в деле Бейлиса?». Тех, кто принимал, ставили к стенке. Министр юстиции Щегловитов (он не участвовал в процессе, но власти новой России решили, что именно он дал указание расследовать дело по признакам ритуального убийства) был так же уничтожен «большевиками». Были пущены в расход все свидетели со стороны обвинения. Прокурор Виппер, пытавшийся соблюдать законность в условиях невыносимого давления на суд тогдашнего общественного мнения, был отправлен московским революционным трибуналом в советский концлагерь. Его обвинили в том, что он «способствовал царскому правительству в инсценировании “дела Бейлиса”». Виппер умер в заключении. Таким образом были уничтожены почти все свидетели и участники процесса. Так что красный террор большевики развязали задолго до убийства Урицкого и покушения Фани Каплан. Он вызревал в недрах того противостояния общественных сил, которые возникли и зверски ожесточились в ходе дела Бейлиса.
О тех зверствах киевских чекистов, между прочим, нашёл я некоторые сведения в записных книжках тогдашнего киевского жителя Михаила Булгакова, будущего знаменитого писателя, ровесника Игоря Сикорского: «Несчастные жертвы сводились поодиночке в подвал, где им приказывали раздеться догола и ложиться на холодный каменный пол, весь залитый лужами человеческой крови, забрызганный мозгами, раздавленной сапогами человеческой печенью и желчью... И в лежащих голыми на полу, зарывшихся лицом в землю людей, стреляли в упор разрывными пулями, которые целиком сносили черепную коробку и обезображивали до неузнаваемости».
Так продолжилось «дело Бейлиса».
А что же Иван Сикорский? Неужели киевские чекисты о нём забыли? Нет, его приглашали в ЧеКа. К тому времени он был уже тяжело болен. Болезнь зашла в последнюю нелечимую стадию. Чекисты решили, что расстрелом они только облегчат страдания своего лютого врага. Это было бы весьма неуместным в чекистской практике актом милосердия. И его отпустили. Из всех участников исторического суда, пытавшихся искать истину, только он и умер своей смертью.
Знаменитый наш художник Виктор Васнецов, который, кроме всего прочего известен дизайнерской разработкой так называемой «будёновки», знаменитого суконного шлема красного воинства, увековечил черты Ивана Сикорского в росписях Владимирского собора. Его глазами смотрит теперь на нас святой Иоанн Предтеча.
В начале 1918 года один из бывших сотрудников известного уже конструктора первых русских самолётов Игоря Сикорского, работавший на большевиков, пришёл к нему ночью домой, и сказал: «Положение очень опасное. Я видел приказ о вашем расстреле».
Так разошлись пути нового «русского» державного устройства и русского конструктора Игоря Сикорского. И это, конечно, не в пользу государства России. Наоборот, есть в безумных решениях того правительства самоубийственное упоение, все признаки стадного помешательства, в которое время от времени впадает общественное сознание. Этим и пытался объяснить Иван Сикорский наступившие времена. Вот, кто, кроме участников «дела Бейлиса», попадал в расстрельные списки, составляемые бесноватыми уполномоченными новой власти. Процитируем известного деятеля большевизма Николая Бухарина: «К врагам революции я отношу… предпринимателей-организаторов и директоров, квалифицированную бюрократию — штатскую, военную и духовную; техническую интеллигенцию и интеллигенцию вообще…». Да ведь точно, сумасшедший. Этот кровавый бред становился повседневностью. И это стало приговором будущему России, нам с вами. Для меня лично цена одного самолётного гения Игоря Сикорского много весомее, чем все деятели того испакостившего нашу жизнь «красного» правительства, вместе взятые. С Игорем Сикорским мы потеряли целую индустрию, решительно двинувшую цивилизацию вперёд. Плоды этой цивилизации, к сожалению, пожинаем не мы. С падением же ленинской гвардии мы только и различили те духовные и технические горизонты, которые эта гвардия безвозвратно отдалила от нас. Так что стали они для нас недосягаемыми. Именно по той причине мы и до сей поры плетёмся в хвосте цивилизации.
Даже и без Бейлиса Игорь Сикорский подпадал сразу под несколько расстрельных статей пролетарского бухаринского кодекса. Ясное дело, что Сикорский всю жизнь ненавидел государство, отнявшее у него всё, кроме таланта и божьего дара, которыми напитала его родная земля. Он ненавидел государство, но не Отечество.
На улицах Нью-Йорка, где он вскоре окажется, мог он встретиться случайно с Менахемом Бейлисом, который тоже, на всякий случай, сбежал. Сначала в Палестину, потом в Америку. Они, конечно, не узнали бы друг друга. Между тем, связь между ними была едва ли ни прочнее родственной. Это была связь противоположностей, которая физическому миру даёт гармонию и уродует мир человеческих отношений. Почему Бейлис не вернулся к тем, кто отомстил за него в таком ужасающем размахе, не знаю. Ему вполне могло бы быть обеспечено очень большое и очень тёплое место в той же киевской ЧК, а то и в самой Москве. И он мог бы вдоволь порезвиться в адских подвалах, в которых пропали все его обидчики. Говорят, что Бейлис боялся, что и самого его могут пришить, в конце концов, как носителя кошерной тайны, так и не раскрытой, ни следствием, ни временем.
Некто Юрий Ларин (Лурье), занявший в составе большевистского синедриона пост председателя ВСНХ весьма озаботился пролетарским духом новой России. Первым делом он искоренил всё, что можно было отнести к прежним галантерейным временам. Парфюмерная промышленность была порушена самым суровым рабоче-крестьянским манером. Из воспоминаний, которые теперь стали доступны, можно узнать, что особо ядрёным пролетарским духом несло теперь от жены Ленина Надежды Крупской, бывшей дворянки. Что уж говорить о прочих. Она, Крупская, ненавидела духи. Встала во главе нового культурного движения — вернуть в раскрепощённый быт женскую естественность. Вот ведь какая ещё, как сказал бы Зощенко, курская аномалия. В дамский будуар вернулись запахи пещерного века. Председатель ВСНХ Лурье приравнял к ненужным пролетариату духам и самолёты. Он выступил однажды от имени Комитета хозяйственной политики с Директивой правительства о военных заказах, где, в категорической форме заявил, что «...производство и ремонт аэропланов и аэростатов прекратить с переводом аэропланостроительных заводов на деревообделочную промышленность». Кто-то попытался ему возразить, мол, авиационные заводы вовсе не помеха рабоче-крестьянской власти. Он очень разволновался и сказал, как отрезал: «Советская Республика не должна иметь предприятий, подобных фабрикам духов и помады»...