Недели две работники СРЦ "помогали" ребенку тем, что пытались определить ее статус, без которого не могли начать реабилитационную работу. Дело в том, что моя Старшая приехала из отдаленной глубинки, считалась иногородней, а потому ей не полагалось то финансирование, которое выделялось на москвичей. Все это время дочь просидела в стационаре, условия в котором были едва ли лучше тех, что были в больнице. Лишь к концу второй недели ее перевели в общую группу ребят.
У меня не было сил отвоевывать для нее какие-то условия: эмоциональное истощение у нас с мелкими оказалось катастрофическое, поэтому мы просто зализывали раны, наслаждаясь наступившей тишиной..
Единственным, кто тосковал по дочери - был выхоженный ею пес Арчи. Он каким-то чудом умудрялся вскарабкиваться своими короткими лапами по высоким деревянным ступенькам на второй ярус кровати, где раньше обитала Старшая, и сутками лежал в ногах, словно хозяйка все еще жила с нами. В нашем доме этот зверь был единственным, кому она ни разу за время совместной жизни не причинила никакого зла, только безмерно баловала, очевидно, перенося на него то отношение, которого хотела бы видеть сама. Результат такого "воспитания" был налицо - борзота и наглость, явно перенятая у дочери. Впрочем, со мной эта зверюга вела себя прилично: первая же попытка клацнуть в мой адрес зубами закончилась тем, что я минут двадцать скакала за ним по квартире, размахивая костылем - инцидент случился аккурат после перелома мною ноги. После этого Арчи вел себя со мной предельно благовоспитанно. Да и на других больше рычал, но попыток укусить больше не предпринимал.
Второй месяц пребывания Старшей в СРЦ подходил к концу, я исправно ее навещала по выходным, названивала педагогам и узнавала, как у нее дела, но обещанная работа с семейным психологом так и не началась.
Однажды мне позвонили из центра и уведомили о каком-то большом совещании, на которое позвали и меня.
"Наконец-то, - подумала я. - Проснулись".
Отпросившись в очередной раз с работы, я явилась к назначенному времени.
Просторная комната была полна народу - вероятно, на сборище явились не только работники СРЦ. Директор сразу задал тон собранию, и я оказалась прямо в центре судилища.
По словам директора выходило, что все проблемы у Старшей были исключительно из-за меня.
-Ребенок ведет себя, как типичная жертва насилия, - провозгласил директор. - И я полагаю, что только вы можете быть его причиной.
От неожиданности я замерла. Он продолжал разглагольствовать на тему, какая у меня послушная и ласковая дочь, и как она обаяла всех воспитателей.
-Что обаяла - даже не удивляюсь, - наконец сказала я. - Это она всегда умела делать, если ей хвост прижать. Ваши слова - лучшее подтверждение того, что в рамках Старшую может держать лишь жесткий режим. Вы ведь не цацкаетесь с нарушителями, верно? Стационар всегда готов к приему гостей? К сожалению, у меня нет ни права, ни возможности обеспечить ей дома то же самое, и я надеялась, что вы поможете научить ее нормальному поведению без прибегания к чрезмерному контролю.
Я пыталась рассказать о выходках Старшей, о причинах, побудивших меня передать ее под временную государственную опеку. Но директору мой рассказ явно был неинтересен. Он был твердо настроен донести до меня две мысли:
1. В проблемах ребенка виновата я и только я. Девочка - жертва насилия. Моего.
2. Лучше, если я как можно скорее заберу ее домой и пересмотрю свое отношение к дочери.
Налицо была мощнейшая психологическая обработка, когда на человека навешивается чувство вины, под которое его склоняют к определенным действиям. Впервые в жизни я мысленно поблагодарила Старшую за приобретенную закалку.
-Вы уж определитесь, пожалуйста, - ядовито сказала я, когда директор наконец выдохся и замолк в ожидании моей реакции. - То ли я абьюзер, зачморивший бедную сиротку, то ли мать, которая должна срочно забрать ее из приюта. Какое-то странное у вас радение о моей дочери - вместо того, чтобы натравить на меня полицию и инициировать уголовное дело по факту жестокого обращения, вы так и норовите всучить ребенка прямо в руки насильнику!
Директор явно не ожидал получить отпор.
-Зря язвите, - сказал он и тут же сделал вид, что его отвлек какой-то важный звонок. В ожидании его внимания я разговорилась с остальными членами собрания. Те вроде как были настроены ко мне более благожелательно, но они ничего не решали.
Директор повесил трубку и совершил очередной заход. Я провела в том кабинете почти три часа, отбиваясь от его нападок. Все они оказывались безуспешными и бумерангом били его прямо в лоб.
-В общем, как я понимаю, вам ребенок лишь для получения выплат был нужен? - спросил наконец он, делая последнюю попытку ударить по болезненной точке большинства опекунов.
Если он рассчитывал на то, что я начну оправдываться, застеснявшись столь большого скопления людей, то его ожидания не оправдались. У меня он вызывал откровенное презрение, которое я даже не собиралась скрывать.
-Да что вы говорите? - отбрила его я. - А мне видится, что все наоборот. Это вы уже третий час оскорбляете меня за государственный счет, я же, пока ребенок у вас, не получаю за него ни рубля. И тем не менее два месяца каждые выходные таскаюсь к ней с передачами. Исключительно от жажды наживы, конечно. И день за свой счет, чтобы к вам приехать, я взяла сегодня из тех же соображений.
Слушая нашу перепалку, присутствующие давно уже безмолвно застыли и лишь ошарашенно переводили взгляды с меня на директора и обратно. Видимо, до того дня никто не позволял себе разговаривать с ним в подобном тоне.
.- Вы тут развели дешевые манипуляции за деньги государства вместо того, чтоб выполнять свои прямые обязанности, я же, выслушивая вашу ложь, не получаю ничего, кроме финансовых потерь, - продолжила я, пользуясь тем, что директор словно язык проглотил. - Вам не кажется, что желание наживы проще удовлетворить, если бы я отказалась от Старшей и взяла бы себе более сговорчивого ребенка? Вы просчитались, Иван Иваныч. Может, ваши методы с кем-то и срабатывают, только не со мной - спасибо Старшей! Там где вы учились своим дешевым трюкам - она уже преподает!
-Но как вы не понимаете - ваше поведение делает ребенка несчастным! - беспомощно возвопил директор. - Она сама нам об этом сказала!
"Нашел, чем удивить, - подумала я. - Можно подумать, она первый раз разыгрывает карту бедняжки в лапах злобной опекунши. Ну что ж, настало время освободить ее от меня".
-В таком случае я доверяю ее судьбу вам, - сказала я. - Вы определенно сможете позаботиться о ней лучше меня. А мне с вами говорить больше не о чем.
Я встала из-за стола и в гробовом молчании направилась к выходу. Мне уже было понятно, что ловить больше нечего, лучше никогда не станет, поэтому уходила с твердым намерением не возвращаться. Заявление об отказе от опекунства на днях занесу в опеку и забуду о Старшей, как о страшном сне.
Я отметилась у охранника, оделась и уже открывала входную дверь, собираясь выйти на улицу. Попросить о последнем свидании со Старшей мне в тот момент даже в голову не пришло, хотя, наверное, было бы честнее сказать ей о моем решении в лицо.
-Мама!!! - раздался вдруг крик с лестницы.
Дочь мчалась ко мне со всех ног, явно боясь, что может не успеть.
Я не отвечала на ее объятья, кажется, вообще не шелохнулась, пока она жалась ко мне как котенок. Все, что мне тогда довелось почувствовать - это дикую злость. И на нее, а еще больше - на себя.
Потому что я уже догадывалась, что никакой отказ от этой дурынды не напишу.
