От этой трезвой вежливости и, несомненно, присутствия загадочной бутыли дяде Конраду стало совсем нехорошо.
– Пить!!! Пить!!! – сипло хрипя, он задом выпятился из-под лестницы. Бутыль, выпав из его трясущихся рук, громко брякнув и булькнув, укатилась в угол каморки. Тетя Арфа, снося столы, бросилась на помощь своему мужу. Она охватила его торс своими пухловатыми руками, но дядя Конрад конвульсивно дернулся, лицо его посинело, глаза сделались белесо-мутными и он повалился. Вместе с ним упала и тетя Арфа, сметая ногами стулья и опрокинув стол с праздничным набором продуктов.
– Воды ему! Воды! – истошно кричала тетя Арфа. Насмерть запуганные этим воплем моментально окончательно отупев от тетиных децибел, бродившие под окном зверинобродцы бросились наутек. Наскоро выскользнул в дверь и братец Парадайз, посчитав, видимо, что наконец-то наступил отличный момент для долгожданного уход в дворовые закоулки. Лишь невесть откуда появившийся в квартире дядя Петя, человек продуманный и бывалый, наскоро ополоснул свою ржавую консервную чарку и налил в нее воды из-под крана. Отхлебнув из банки, он выплюнул перегарно-водяную слюну в лицо дяде Конраду.
Водосточный разведчик захрипел и приоткрыл глаза. «Пить» – прочавкал он. И сделал глубокий глоток из заботливо поднесенной дядей Петей емкости. Неожиданно он проявил несвойственную ему ранее изворотливость, выскользнул из рук все еще лежавшей на полу и запутавшейся в скатерти тети Арфы и чеканным шагом вышел из дома. Через окно было видно, как он твердой походкой направился к ближайшему распивочному ларьку.
– Раскупорился! Пока не откочегарится – не зашьется! – прокомментировал происходящее дядя Петя, человек опытный и хорошо знающий жизнь Зверинобродска.
Тетя Арфа обвела комнату каким-то неясно-мечтательным взором, после чего туманно, медленно и плавно начала поднимать опрокинутые стулья. Затем попыталась водрузить стол и вернуть на былое место перевернутые тарелки с едой, но вдруг вяло махнула рукой и направилась следом за дядей Конрадом.
– Расчалилась! Пока не оторвется – не тормознется! – оценил ее действия дядя Петя, пытаясь открыть окно в надежде хотя бы слегка проветрить жилье от вывернувшихся из дяди Конрада выхлопных газов. Со скрипом вскрыв приплесневевшую раму и впустив в комнату ядреный спиртовый дух Зверинобродска, он подошел, яростно обмахивая нос рыжеватой пятерней с синевшими на ней причудливыми татуировками, к каморке под лестницей.
– Ну что ж, Геннадий, вылезай! С Днем Рождения!!! – радостно заявил он. – Тебе уже Дюжина лет!!! Пора взрослеть!
Геннадий вышел из своей каморки. В комнате веяло давно неведанной здесь свежестью, стояла редкостная тишина, которую не нарушал даже дядя Петя, копошившийся возле опрокинутого стола – он беззвучно сооружал себя какую-то замысловатую закуску из свалившейся вместе со скатертью пищи. Заботливо очищая пальцем соленый огурец от налипшего на него крема с пирожного, он произнес: -- А ведь я хорошо знал твоего отца, Гена! Великий был человек, не мне чета!
После чего вытащил из потаенных недр своего потрепанного кафтанчика, служившего для него в зависимости от погоды пиджаком, бушлатом, плащом или пальто, небольшую блестящую фляжку и плеснул из нее в свою консервную банку.
– Прозит, Гена! Будь славным! – отхлебнув, бодро произнес он.
– А каким был моей отец, дядя Петя? – спросил его Геннадий. Дядя Петя поймал ногой опрокинутый стул, ловко подфутболил его, установив на все четыре ножки. Присел.
– Знаешь, я всегда хотел быть таким как он. Уверенным в себе, знающим, пытливым и крепким. Да, да, очень крепким и стойким человеком. Выпить он мог безмерно, но всегда оставался трезвым. И при этом не полз по жизни слизняком, как мы все, а шел. И не так, как идут они – махнул он в сторону дяди Конрада и тети Арфы, уже подходивших к намеченной цели, – а зная всегда, чего именно он хочет. Шел наперекор всему…
Дядя Петя хрустнул соленым огурцом и как-то обмяк.
– А мне тебе и подарить-то нечего…, -- грустно произнес он.
– У меня уже есть подарок! – твердо сказал Геннадий.
Геннадий направился в каморку и достал из угла закатившуюся зеленую бутыль. Выполненная из плотного изумрудного стекла объемистая закупоренная четвертина была удивительно легкой. На наклеенной на ее боку почтовой карточке было приписано красивыми каллиграфическими буквами: «Сердечно поздравляю! Начни следующую Дюжину с этой четвертины! Крепись!». Адреса и имени отправителя на карточке не было.
Ну, чего ждешь? Открывай! – как- то печально произнес дядя Петя и чуть помолчав, добавил: – И у меня когда-то была первая Дюжина… После этого он задремал. Или, по крайней мере, очень искусно изобразил нежданно нахлынувшую на него сонливость.
Геннадий присмотрелся к пробке, венчавшей бутыль. Пробка была искусно вырезана из неизвестного ему дерева и покрыта какими-то знаками, совершенно несхожими со всеми знакомыми Геннадию буквами и цифрами. Мелкие зеленовато-золотистые иероглифы змеились и переливались.
– Открыть ее сможешь только ты…, -- голосом сомнамбулы произнес дядя Петя. – Я ничем не смогу тебе помочь, мне эту бутыль не удержать – тяжела она для меня…
Геннадий вспомнил, с каким непомерным усилием удерживал эту бутыль в руках дядя Конрад, при всей своей нездоровости человек весьма дюжий. И поразился, как легка она у него в руках. Затем, практически не прилагая усилий, повернул пробку…
Тончайший, совершенно необъяснимый аромат нахлынул на него, охватил его лицо, голову, тело, душу. Аромат был чудесно знаком и совершенно неведом. Неощутимый и необъяснимый, он вторгся в жилье дяди Конрада и тети Арфы, выбросил из него все нажитые годами запахи и покорил Геннадия.
Аромат имел цвет и имя. Имя аромата проснулось в голове Геннадия само – «Зеленое дыхание». Геннадий понял, что он стал НОВЫМ. Тем же Геной Портвейном, пащенком из семьи дяди Конрада и тети Арфы, двоюродным братцем пухлощекого поганца Парадайза, но НОВЫМ. Он стал мальчиком, ощутившим, но пока еще не понявшим свое истинное призвание.