Глава 5. Трудовые будни
— Ну что, Сашок, дадим стране угля, — бросил Комиссар, натягивая грубые прорезиненные пупырчатые перчатки. Он встал к транспортёру подачи рыбы, где уже пристроился Сашка.
Комиссар, мужик лет тридцати пяти, был из тех, кто понимал никчемность своей должности на судне и старался не паразитировать на тяжёлом труде моряков, постоянно пропадая в рыбцеху. Он не донимал экипаж пустыми собраниями, не занимался грязными интригами, был в меру общительным и образованным. Словом, Сашка считал, что с Комиссаром в этом рейсе повезло. Ещё свежи были в памяти события предыдущего рейса, когда первому помощнику приглянулась судовая буфетчица, ничем не привлекательная, в Сашкином понимании, женщина лет сорока. Непривлекательность женского персонала на судах Запрыбпромразведки была политикой отдела кадров. «Зачем нам лишние проблемы в море, ссоры между мужиками, развалы семей, — оправдывал отказ в устройстве на работу очередной красавицы начальник отдела кадров Петя Костюк». Буфетчица, как водится, была пассией капитана, известного в разведке балагура и весельчака Фёдора Фёдоровича. Комиссар, считая свою власть на судне безграничной, (впрочем, так оно и было) решил отбить буфетчицу у капитана, и устроил такую травлю этой парочки, что позавидовал бы сам Уильям наш Шекспир. Тут были и принуждение «свидетелей» к показаниям, типа напиши, а то и тебе несдобровать, и проработка на партсобраниях, и несправедливая критика профессиональной деятельности капитана. Настал момент, когда капитан не выдержал и решил одним махом с этим покончить. Он объявил общесудовое собрание, на котором сказал экипажу всё как есть. А в конце он добавил: «Если первый помощник отправит на берег кляузу, то я повешусь у себя в каюте, решение мною принято, — он показал листок с предсмертной запиской. — Это конец моего капитанства и семейной жизни». Что тут началось, трудно описать. Экипаж словно прорвало, все ополчились на первого помощника. Он выслушал в свой адрес всё, что о нём думали моряки — и что он бабник, и что интриган, и что просто сволочь, и что никто с ним в рейс больше не пойдёт, и что на берегу о нём всё расскажут, и никто ему никогда не подаст руки.
Лента транспортёра была завалена смесью ставриды и скумбрии. Рыба была свежая, из только что поднятого трала. Она дрыгала хвостами, в поисках спасительной воды стараясь перескочить через бортики.
— Мелковата сегодня, — заметил Сашка, — мало на разделку пойдёт.
Разделанная рыба, без головы и кишок, и стоила дороже, и места в трюме занимала меньше.
— Ничего, курочка по зёрнышку клюёт. Поехали! — Комиссар включил транспортёр и приступил к работе.
— Наши зёрнышки тонны весят, — улыбнулся Сашка, — я готов, — он поставил противень на подставку и начал укладывать в него рыбу.
Работа в рыбцеху была сложной, требовала внимания и постоянной сосредоточенности. Впрочем, дело было привычное, шёл второй месяц работы в промысловом районе. Вчера «Фламинго» обнаружил рыбу далеко на севере, в полутора днях пути от основной группы флота. Это случилось утром, и весь день судно бегало галсами, оконтуривая эхолотом ареал скопления. Вечером на вахте третьего поставили трал и взяли 20 тонн. Капитан на промысловом совете не стал хвастать достижениями, а лишь в расплывчатой форме намекнул, что вроде, что-то намечается. Это было привычной практикой разведчиков, не зазывать сразу флот на обнаруженное скопление, а поработать на нём пару-тройку дней без помех. Снять, так сказать, сливки, а уж потом … Производственный план у судов оперативной разведки был серьёзным, примерно половина от плана промыслового судна. Взять его было ой как не просто. Стоило разведчику приблизиться к группе флота, находящегося на рыбном скоплении, как его тут же гнали в сторону искать рыбу про запас. Поэтому, обнаружив что-то подходящее, разведчики старалась наловить как можно больше, используя всякие ухищрения, например, занижая суточные показатели улова, чтобы сразу не привлекать промысловиков.
Ставрида, которой было процентов десять, в основном была крупной, и шла на разделку, скумбрия пускалась колодкой на заморозку. Два длинных транспортёра гоняли рыбу по кругу. Точнее будет сказать туда-сюда. Ленты шли параллельно, а у концов были закруглённые отбойники из нержавейки. На ленту рыба подавалась механическими черпаками из бункеров. Эти черпаки сами часто не справлялись с подачей рыбы, поэтому на палубе у открытого люка рыбного бункера всегда стоял человек и помогал рыбе попасть на движущиеся ковшики черпака. Он то поливал её водой из гидранта, то шурудил в бункере зюзьгой на длинной палке. Черпаки постоянно выходили из строя — стоило попасться крупной рыбине, скажем какой-нибудь акулке килограммов на двадцать-тридцать, явление довольно частое в этих широтах, и ковшики черпака неизбежно ломались. Другим слабым местом в рыбцеху был элеватор отходов. Это устройство принимало нестандартную и повреждённую рыбу, отбрасываемую обработчиками, и направляло её в шнек, проходящий под палубой рыбцеха. Шнек, как в мясорубке, транспортировал всё, что в него попадало, прямиком к мукомолке. «Чухрел» — так Калининградские моряки обозвали постоянно ломающийся элеватор отходов. Название было взято из отечественного фильма на сельскую тему. Там «чухрелом» назывался комбайн для уборки картофеля. Видимо, ассоциации с отходами и частыми поломками были связующим элементом, объединяющим оба этих механических устройства. Жора, вынужденный постоянно чинить то чухрел, то черпаки, называл рыбцех «Сталинградом», намекая на месть немецких проектировщиков, придумавших суда типа «Тропик».
Сашка с Комиссаром, ловко орудовали руками, укладывая скумбрию в противни. Наполненный противень ставился на весы, лишняя рыба отбрасывалась на ленту транспортёра. Противень с десятью килограммами рыбы отставлялся на стол, где другие ребята накрывали противень крышкой, припечатывая её по бокам стальными скобами, а затем устанавливали в тележку, представлявшую собой ячеистую этажерку на рельсовом ходу. Забив все ячейки, тележку откатывали в морозильную камеру. Крупную ставриду отбрасывали в корзины на разделку. Ею занимались два обработчика — один вставлял рыбины в гнёзда машинки, отрезающей головы, другой удалял ножом кишки. Четверо матросов-обработчиков трудились в цеху, как и на палубе — восемь через восемь. Руководил работой рыбмастер, их на судне было двое, — старший и сменный. Таким образом, в цеху вместе с подвахтой находились всего 8 человек и рыбмастер, он подстраховывал там, где ребята не успевали. Без четырёх человек подвахты организовать даже по минимуму непрерывный цикл работы рыбцеха на поисковом судне вообще было невозможно.
Ночная подвахта была для Сашки не в тягость. Скорее чем-то вроде развлечения. Четыре часа физического труда, оставляли в теле приятную усталость и осознание своей важной лепты в общее дело. Не было в рыбцеху такой работы, которую бы Сашка не прошёл. Он мог потягаться с любым матросом на любых операциях. Ещё в мореходке, после третьего курса, попав практикантом на плавбазу «Кронштадтская слава», он за два месяца прошёл все этапы обучения матроса-обработчика, включая такие сложные операции, как разделка рыбы на филе и сборка деревянных бочек из клёпок.
Из бункера на ленту транспортёра плюхнулась крупная рыбина.
— Смотри Сашок, кажется рыба-капитан, давненько не попадалась. — Комиссар взял в руки пяти килограммовую красавицу-рыбу, не зная, что с ней делать, толи в чухрел на муку отправить, то ли ещё куда.
— Дай мне, — Сашка взял у него рыбину, подыскивая глазами подходящее место, — на строганину пойдёт, для разнообразия, а то всё скумбрия да скумбрия, приелась уже. — Он пристроил рыбу-капитана рядом с собой в расчёте при первой же возможности отнести её в морозилку.
Сашка знал, что рыба-капитан используется моряками для строганины, но сам её ещё не пробовал. Вообще, строганину он начал есть по-настоящему только в этом рейсе. Раньше как-то осторожничал, накладывал её понемногу на большой кусок хлеба, опасаясь отправлять в желудок сырую рыбу. Но постепенно вошёл во вкус, и теперь мог метать её в рот уже без хлеба и в больших количествах, запивая потом крепким горячим чаем. «Что ты её все жуёшь по полчаса, — учил его Жора во время застолья, — строганину надо не есть, а бакланить, — и он показал, как это делается, отправив вилкой в рот изрядное количество приготовленной им же строганины. Поваляв её немного во рту, он незамедлительно всё проглотил и запил стаканом бражки. — Для чего в строганине растительное масло? — выдохнув, добавил он, ставя стакан на стол, — это чтобы рыба без задержки изо рта в желудок скользила».
— Ого, смотри, Саша, — Комиссар кивнул в сторону бункеров, — видишь, ещё вывалилась парочка капитанов. Пойду, за корзиной, мы их на камбуз, Гринцевичу, а он сварганит нам что-нибудь вкусненькое.
Экипаж любил своего шеф-повара. И было за что. Гринцевич был живой легендой промразведки. Ещё до того, как Сашке повезло попасть с ним в рейс, Женя рассказывал байки про необычного повара, способного, как говорится, из топора кашу сварить. Его исключительность объяснялась: во-первых — высоким профессионализмом, готовил он чертовски хорошо и изобретательно; во-вторых — он был очень расчётлив, и с имеющимися продуктами управлялся по-хозяйски. Например, на следующий день после праздников, когда значительная часть экипажа не появлялась на завтрак, а на обед ещё не восстановила аппетит, он готовил кислые жиденькие щи, а на второе только половину от обычной нормы. И это было правильным, хотя и не соответствовало установленным на флоте стандартам. Зато продукты расходовались рационально, не выбрасывались за борт несъеденными, как это бывало на других судах. Ещё одним аспектом его рациональности был обычай всегда готовить два вторых блюда. Скажем, кто-то не любит рыбную котлету, он ему мясной гуляш предложит. Опять же, несъеденные котлеты за борт не летят, и моряк сыт и доволен. Тут важно ещё заметить, что для Гринцевича, непременным условием такой работы было избрание его в «артельные» (артельщик на судне избирается экипажем и заведует продуктами, то есть осуществляет их выдачу и ведёт учёт). Это обстоятельство схоже с работой крестьянина. Есть фермер, у которого всё своё, всё присмотрено, каждое зёрнышко посчитано, он и себя кормит и других обеспечит. А есть колхозник, у него ничего своего нет и ему всё до лампочки, у него и крыша дырявая и зерно гниёт. Гринцевич был очень рачительным. И всё же, не это было главным в его «легендарности», были и другие хорошие повара в промразведке. Гринцевич «прославился» своим избирательным отношением к членам экипажа. Если ты хорошо и много ешь — ты его любимый друг, а если, не дай Бог, пару раз вернул тарелку наполовину недоеденной — пиши-пропало, ты до конца рейса попадаешь в разряд «нелюбимых». Другу Гринцевич и улыбнётся в окошке на раздаче, и лакомый кусочек отыщет, и о здоровье справится, и в добавочке никогда не откажет. Нелюбимому — с каменным лицом выдаст что положено. Сашка всё это заранее знал от Жени и никогда не рисковал оставить тарелку недоеденной. Не будучи обжорой, он всё же пользовался у Гринцевича определённой благосклонностью. Скажем, мог рассчитывать получить на второе любимую куриную грудку, а не ногу, или попросить урюк из компота.
— Эй, ребята, вы чего там, заснули что ли, — крикнул издалека рыбмастер, — шевелитесь, мать вашу.
Сашка показал ему на транспортёр подачи рыбы, и поднял за хвост рыбу-капитана.
— Комиссар за корзиной под рыбу отлучился, — доложил он обстановку подошедшему рыбмастеру, — на камбуз наберём.
— Это дело, — одобрил рыбмастер, — только давай пошевеливайся, добытчики с палубы пришли, теперь всё быстрее пойдёт. — Он расположился рядом с Сашкой и деловито, без суеты, но очень эффективно стал укладывать и взвешивать рыбу.
— Понял! А вон и комиссар вернулся, — Сашка кивнул в сторону подошедшего сзади напарника. Тот бросил отложенную рыбу в корзину и занял своё место. Сашка мысленно переключился на повышенную скорость, двигая руками максимально быстро.
Четыре крепких, сноровистых добытчика заметным образом оживляли работу рыбцеха. Собственно говоря, это был максимум производительности на судне промысловой разведки, если не считать авральной работы. Что же касается рыбных авралов, то на Сашкиной памяти такое было всего один раз за все семь рейсов.
Случилось это во время поисковой работы рядом с Бермудским треугольником на БМРТ «Атлант». Осуществляя перспективную разведку в районе Углового поднятия, представляющего собой цепь подводных гор немного севернее Бермудских островов, разведчики на одной из гор обнаружили большие скопления берикса. Это была замечательная очень вкусная рыба, вся как одна крупная по 1,5 - 2 кг. ярко красная, как китайский термос, с огромными глазами. Но у этой рыбы была своя особенность — её крупная чешуя была настолько шершавой, что она сопротивлялась любому скольжению. Сашка тогда осваивал наведение судна по гидролокатору на вершину подводной горы. И вот, при первом же контрольном тралении, точно проведя трал над самой вершиной, где в виде шапки на глубине от 400 до 650 метров эхолот рисовал рыбное скопление, разведчики хапнули полный трал рыбы. Настолько полный, насколько это было возможным исходя из конструктивных параметров трала. Когда трал подтянули к корме, и его мешок всплыл, он был похож на огромную красную грушу. Причём мешок трала, а это 20 тонн, на глаз, был в два раза меньше той части, которая была набита рыбой перед мешком. Обычно, скользкая рыба во время выборки трала проскакивает сквозь довольно крупную ячею сетной части перед мешком и попадает на свободу. С бериксом такого не произошло, и он заполнил эту часть трала, образовав эдакий шар перед полным мешком, который грозил не поместиться в слип. Первая попытка вытянуть трал на палубу окончилась полной неудачей и порванным генерал-тросом. Затем боцман взобрался на толстую часть груши и прорезал там большую дыру. Это мало помогло. Тогда капитан распорядился приспустить трал, и судно пошло зигзагами. Такой манёвр помог освободиться от части рыбы, вывалившейся через прорезанную дыру. Потом была предпринята вторая попытка с помощью запасного генерал-троса вытянуть улов на палубу. Не получилось! Порвали и запасной. И снова боцман совершил поход по груше как по твёрдой земле, безжалостно кромсая её своим ножом. И снова капитан тормошил зигзагами трал, пытаясь освободиться от части рыбы. А тем временем боцман с ребятами притащили с носа толстенный буксирный трос. Они намертво закрепили один его конец, а другой через канифас-блок завели на турачку траловой лебёдки, тем самым удвоив силу вытягивания. Лишь с третей попытки удалось, наконец, вытащить изрядно похудевшую грушу на промысловую палубу. При этом всё же погнули ось правой турачки и до конца рейса пользовались только одной левой. Но на этом испытания не закончились. С таким трудом поднятая рыба никак не хотела вываливаться из трала. Что только не предпринималось. И мощные струи воды из гидранта, и увеличение прорезей в сетной части. При этом мешок трала всё ещё болтался на слипе. Но, даже попав на палубу, берикс никак не хотел скользить в сторону горловины рыбного бункера. Ничего не помогало, ни скребок, который не мог сдвинуть хотя бы пяток рыбин по палубе, ни зюзьга, которой не получалось зачерпнуть несколько штук. Насмотревшись на мучения добытчиков, капитан объявил по судну аврал. Экипаж вышел на корму и вручную, по две штуки перекидал в горловины приёмных бункеров всю рыбу. Получилось порядка 35 тонн. Затем, конечно, приспособились под лов берикса: переделали трал, устроив перед мешком выпускные клапана, чтобы рыба оставалась только в мешке; в бункера вытряхивали её прямо из кутка, поднимая мешок грузовыми стрелами так, чтобы рыба падала сразу в бункер. Проблема была и с заморозкой берикса. Рыба была крупной, и никак не хотела помещаться в противень. Было решено укладывать по 11 килограммов, но и при таком, увеличенном против обычных десяти, в противень влезало 6-7 штук. Причём укладывали так: три рыбины головами налево, три направо, а посредине, с помощью седьмой, подбирали нужный вес. Плотно запечатать противень крышкой не получалось, поэтому при укладке замороженных брикетов в короба, те получались не совсем прямоугольной формы, а выглядели как бы надутыми изнутри. В результате, когда полностью заполнили замороженной рыбой все трюма, туда вместилось только 350 тонн, вместо обычных 500 для БМРТ. В это время наш флот в Северно-Западной Атлантике работал в районе Ньюфаундлендской банки. Добывали сельдь, пикшу, хека, треску. Рыбалка была не очень, суточные нормы не выполнялись, а в двух днях пути на юг разведка нашла много рыбы. Однако, информация была секретной, а решение о разглашении принималось на берегу. Не известно, по каким соображениям действовали береговые начальники, но только «Атлант» почти месяц ловил берикса в полном одиночестве. И тут вдруг на горизонте замаячил неизвестный корабль.
— «Атлант», это вы? Я супер такой то, — раздалось на мостике из УКВ радиостанции».
— Супертраулер, я «Атлант», как вы нас нашли?
— По карте погоды.
Слух о том, что разведка обнаружила рыбу, где-то на юге от основного района промысла, просочился к рыбакам, но из-за «секретности» было не ясно, где конкретно находится «Атлант». Однако, такая информация была доступна, и не только нашим рыбакам, но и вообще всем желающим. Каждый день радисты всех судов передают в ближайший радиоцентр сводку погоды с указанием координат судна. Затем береговой центр передаёт в эфир факсимильные карты анализа и прогноза погоды. В нашем случае это был метеоцентр в Канадском Галифаксе. На карте «Анализа погоды» чёрными точками были показаны места тех судов, с которых поступили данные. Находчивый капитан супера сообразил, что в отличии от густо расположенных точек в районе промысла и цепочки точек на транспортных маршрутах, одинокая точка, регулярно маячившая на карте вдали от всех в одном и том же месте, и есть тот самый «Атлант», который сидит на рыбе и молчит. Капитан рискнул, убежал от основного флота, и не прогадал. «Безумству храбрых поём мы песню!» Риск действительно был большой. Уйти из района промысла в неизвестность, на несколько дней, а быть может недель, на это не каждый капитан способен. Молодой, амбициозный Калининградский капитан, найдя «Атлант» и убедившись, что рыба есть, ничего и слышать не хотел о том, что надо опасаться больших уловов, что надо делать на трале выпускные клапана, что берикс, хотя и выглядит как крупный окунь, очень шершавый. «Нам бы только поймать, у нас СУПЕР, а не какой-то старичок БМРТ, мы по 120 тонн вытаскиваем — заявил он, — объясните, как по гидролокатору наводить трал на косяк». Ему объяснили, и он тут же поплатился за свою самоуверенность. Первый трал полный рыбы оторвался целиком. Затем, видимо посчитав это за случайность, оторвали и второй трал. Лишь с третьей попытки, выполнив все рекомендации разведчиков, суперу удалось вытянуть на палубу 80 тонн рыбы. Через неделю на банке работало уже десять суперов, и почти каждый, несмотря на предупреждения и разведчиков и прибывшего раньше капитана, отрывали свой первый трал. Сашка прикидывал, сколько рыбы было загублено из-за жадности промысловиков — получалось, что-то около 1000 тонн, а то и больше. А сколько потеряно дорогостоящих тралов. Открытое разведчиками промысловое скопление берикса в том году дало стране порядка 100 тысяч тонн прекрасной рыбы. Но счастье было не долгим. Через год, попав на то же самое место, Сашка увидел, что берикс, хотя и регистрируется эхолотами, но больше не ловится. Банку, укатали так, что тралить можно было уже донным тралом, а ведь раньше соприкосновение трала с дном оборачивалось неизбежным повреждением орудия лова. Берикс попадался штучно, вместе с масляной рыбой, рыбой-саблей и крупным окунем мероу. Но всё это было не в промысловых количествах. Тот берикс, который пережил тотальное истребление и уничтожение своих нерестилищ на дне подводной горы, как-то приспособился избегать орудий лова, видимо выработался условный рефлекс.
— Саня, давай на упаковку, — крикнул рыбмастер, — добыча уходит на постановку трала, мы тут с комиссаром без тебя управимся, — он подменил его у стола.
Сашка направился в другой конец рыбцеха. Там его уже поджидали двое научников, тоже из подвахты, те, что занимались разделкой крупной ставриды. Её временно пришлось прекратить из-за нехватки людей, необходимых на упаковке. Наполовину пустая тележка с замороженной рыбой стояла у агрегата дефростации. Рыбу надо было срочно упаковать, пока она не растаяла и отправить в трюм. Матрос-обработчик доставал и устанавливал на площадку дефростатора три противня, сбивал скобы, снимал крышки и нажимал педаль. Площадка гидравлическим устройством опускалась на несколько секунд в бак с пресной водой. Поднятая из воды рыба мгновенно покрывалась тонкой корочкой льда, который не даёт рыбе окислиться при дальнейшем хранении. Затем рыбные брикеты вынимались из противней на упаковочный стол. К тому моменту Сашка с напарником уже сложили на столе картонный короб. Они подхватывали брикеты, укладывали в короб, помещая между брикетов бумажную прокладку, затем переворачивали короб на бок и надевали «рубашку». Практически не глядя на руки, обвязывали короб двумя верёвками и отправляли его на транспортёр, ведущий в трюм. Вся операция занимала не больше двадцати секунд.
В монотонную работу рыбцеха проникло оживление. Появились новые люди: «Смена пришла, конец подвахте, — понял он».
— Всё, Саня, свободен, — хлопнул его по плечу подошедший сзади рыбмастер.
Сашка уступил место на упаковке другому моряку и направился к выходу из рыбцеха.
Ночь пахнула в лицо тёплым влажным воздухом, резко контрастирующим с прохладой рыбцеха. Только что сменившиеся добытчики в небольшой коморке за траловой лебёдкой уплетали сваренную в ведре уху. Они накладывали её в миски, или наливали юшку в большие кружки и выходили на палубу, присаживаясь в удобном месте.
— Что у нас сегодня на поесть? — весело крикнул он добытчикам.
— Щучьи головы, — отшутились те.
— Прекрасно, люблю щучьи головы, — Сашка сразу ощутил чувство голода.
«Щучьи головы» — это была обыкновенная уха из той рыбы, которую только что поймали. Она готовилась прямо на палубе при помощи ведра и кипятильника. Однажды, когда в улове была только ставрида, а она для ухи прямо скажем не очень, жирка не хватает, кто-то придумал сварить только головы. Получилось неплохо, по крайней мере, необычно, а кто-то пошутил, назвав это «щучьи головы к царскому столу», имея в виду эпизод из «Ивана Васильевича». Название прилипло, и теперь любая уха на «Фламинго» называлась не иначе как «щучьи головы». Если свежей рыбы не было, делали строганину. Мудрый, запасливый Гринцевич беспрекословно выдавал морякам по потребности всё, что нужно было для ухи и строганины. На судне могло не быть колбасы, сыра, ещё Бог знает чего, но растительное масло и лук были всегда. Уха готовится быстро. Нужны рыба, лук, соль, лаврушка, и перец. Пока закипает в ведре вода, куда сразу брошены лук, перец и лаврушка, чистится и нарезается рыба. Берутся самые вкусные, жирные кусочки. Как только вода закипела, туда бросается рыба, 5 минут и уха готова.
— И чьи сегодня головы в ухе, — весело спросил Сашка, шевельнув половником в ведре.
— Капитанские, — расхохотались ребята.
— Такое кушать не могИ, — получишь от Едрить-аги, — поддержал он весёлое настроение добытчиков.
— Это надо записать, — очередной «перл» от нашего акустика. Сашка выдай ещё что-нибудь, — попросили ребята, продолжая хохотать.
— И хохотать над кэпом бросьте, его выплёвывая кости, — тут же выдал он продолжение.
— Ну ты даёшь, и как это у тебя получается, вот так, слёту.
Сашка и сам не знал, откуда это появилось, но только с недавнего времени он заметил, что в его голове всё время рифмуются слова. Он мог с лёгкостью, почти не напрягаясь, сочинить длинное стихотворение на любую тему, и уже несколько раз воспользовался прорезавшимися способностями, одаривая друзей-именинников «торжественными одами», написанными непосредственно перед застольем на попавшей под руку бумажке. Впрочем, своих произведений он не хранил, считая это рифмоплётством, а не стихами.
Ушица из рыбы-капитана была хороша. Всё в ней казалось гармоничным — и вкус, и аромат, и жирность. Сашка уже не помнил, когда последний раз был на завтраке. Установившийся режим работы с ночной рыбалкой и подвахтой не способствовал посещению завтрака, поэтому он с удовольствием ел строганину или уху ночью с добытчиками, а потом спокойно спал до обеда. Кроме того, он научился готовить строганину так, что его часто звали, чтобы правильно смешать в нужных пропорциях все ингредиенты. Жора наставлял Сашку: «Строганина должна быть: во-первых, без костей, это понятно; во-вторых, без животов — когда строгаешь, не цепляй брюшину, а если зацепил, выкини эту стружку. Строганину не испортишь луком, клади, сколько хочешь, хоть пополам с рыбой. Не испортишь её и маслом, лишнее стечёт. Перец тоже не бойся сыпать, строганина любит много перца. А вот с солью поосторожней, бойся пересолить, лучше потом добавить, если не досыпал. И самое главное, правильно использовать уксус. Берёшь эссенцию, наливаешь вот столько в стакан, — он показал Сашке сколько, — разбавляешь водой и пробуешь на вкус. На, попробуй, — Жора протянул Сашке стакан, — чувствуешь консистенцию? — Сашка с детства терпеть не мог уксуса, все эти маринады, соленья, даже в пельменях, но в строганине уксус был необходим, уксус делал сырую рыбу удобоваримой для желудка. В строганине уксус у Сашки не вызывал негативных ощущений, скорее наоборот. Но лишний уксус Сашка чувствовал сразу, ещё не начав есть, по запаху, по белесому цвету рыбы. Попробовав разбавленную Жорой эссенцию, он навсегда определил для себя эталонную консистенцию того уксуса, которым нужно заправлять строганину. Впрочем, если была возможность использовать вместо уксуса лимон, то он предпочитал его.
Наевшись от души «щучьих голов», Сашка заглянул на мостик к старпому. Судно шло с тралом, приборы рисовали рыбу, всё было в порядке. Игорь стоял на крыле мостика и вглядывался вдаль, где в густой темноте мерцал крохотный огонёк.
— Кто это, Игорь? — Сашка понял, что огонёк — это корабль.
— Бармалей, к нам бежит, пронюхал про рыбу.
— Спинным мозгом чуют что ли? Молчим ведь на промсовете.
— Да, есть капитаны … — Игорь посмотрел на Сашку, — вот ты бы рискнул на его месте?
— Не знаю, моё дело искать рыбу. А ты?
— Я? — Игорь задумался.
В углу на подоконнике закипел чайник.
— Кофе будешь? — спросил он Сашку.
— Какой кофе, я же спать иду, — ответил тот позёвывая.
— А я бы сейчас грибочков жареных с удовольствием. Помнишь, как тогда в колхозе?
— Как же не помнить, — Сашка опять сладко зевнул, — раздарил четыре ведра королевских, а мог бы сам наесться, впрок, чтобы потом не вспоминать. — После ухи о еде ему думать не хотелось. — Пойду, пожалуй, а то я своей зевотой… Спокойной вахты, Игорь.
Утреннее солнце приятно пригревало. Где-то сзади шумели на ветру верхушки соснового леса. Сашка ползал на четвереньках по земляничной поляне, собирая и закидывая в рот спелые, ароматные, красные ягодки. Рядом ползал Вовка, двоюродный брат, Сашкин ровесник, сын тёти Ани, старшей маминой сестры. Братья с пелёнок росли вместе и считали себя родными. На Куршскую косу их привёз на катере Сашкин отец, работавший на Полесском рыбзаводе капитаном судна — небольшого катера, каждый день ходившего через залив из Полесска в посёлок Рыбачий на Куршской косе. На косе было три рыбацких посёлка, которые сдавали выловленную в заливе рыбу на Полесский рыбзавод. Братья только что сдали выпускные экзамены средней школы и сразу сорвались на косу отдохнуть. Они выбрали себе пустынное место между двумя посёлками на берегу залива на границе леса и песчаных дюн. Лес, был посажен ещё немцами лет семьдесят назад. Он стоял ровными рядами сосен, причём все деревья имели небольшой наклон в сторону залива — сказывались постоянные ветра со стороны моря. На границе с дюнами лес переходил в заросли ивняка и шиповника. Предстояло целую неделю жить в шалаше. Они бы жили и месяц, но матери не отпускали — дел по хозяйству было много: огороды, скотина, сенокос. К тому же, у Сашки впереди были экзамены в высшую мореходку, а там большой конкурс, надо было серьёзно готовиться. Через день отец привозил им продукты — молодой картошки, огурцов, хлеба и конечно рыбы. Полесский рыбзавод среди прочего поставлял рыбные деликатесы руководству страны. Кое-что, конечно, перепадало и работягам. Мать к тому времени уже была главным бухгалтером рыбзавода, и рыба в доме всегда была. Из горячего копчения Сашка особенно любил палтуса. Большие килограммовые куски были обвязаны шпагатом, чтобы нежная рыба не разваливалась. Она была практически без костей, и он ел её ложкой. Копчёная нототения тоже была очень хороша. Угорь дома был всегда. Сашка не любил крупного копчёного угря, уж слишком жирным он ему казался. Худенького мог съесть пару кусочков. Свежего угря мать часто использовала для жарки другой рыбы. Пожарит на сковородке угря, да и выкинет, никто не ест, а на его жирке судака приготовит. Судака на угрином жирке любили все. Из холодного копчения Сашке нравился морской окунь. Красный, полупрозрачный от жира балык с варёной картошкой — ммм, объедение. Из вяленой — только рыбец, никакая другая рыба с ним не могла сравниться. Принесёт, бывало, Сашка с рыбалки ведро всяких там подлещиков, плотвы, густёрки с краснопёрками (обычно с Вовкой ловили на речке), мать похвалит: «Молодец, Сашенька, добытчик ты наш», а потом потихоньку свиньям да курам скормит. А ещё такой рыбой удобряли землю, клали по штучке при посадке картошки.
Аромат земляники великолепно гармонировал с запахами соснового леса и цветущего поблизости шиповника. Ягод было много, и они были прекрасным дополнением к нехитрому завтраку, состоявшему из куска хлеба и холодного чая.
— Саня, айда купаться, — Вовка встал с четверенек и побежал вверх на дюны.
Дюны в этом месте, между посёлками Рыбачий и Морское, были самыми голыми на косе — чистый, белый песок, как в пустыне. Если зайти подальше, то есть места между возвышенностями, откуда, как ни крутись, не видно ничего кроме песка, хоть кино снимай про Каракумы. А если подняться на макушку самой высокой дюны, открываются захватывающие своей красотой виды на море и залив.
Вовка подождал брата, и они вместе рванули к воде. Стартовали с того места, где ничего не было видно кроме песка. В этом была своя прелесть — когда бежишь по песку, кажется, что сейчас будет обрыв, и ты неизбежно в него провалишься. От страха дух захватывает, но за кажущимся обрывом следует очередная ложбина в дюнах. И вот, наконец, вместо однотонного песка ложбины, яркой зеленью вспыхивает вода залива. «Ура-а», — во всё горло орут братья, и мчатся вниз. Десятка два длинных прыжков по крутому склону (тут главное не упасть), пару секунд через узкую полоску пляжа, и разгорячённые тела с разгона плюхаются в прохладную воду. Залив в этом месте сразу глубокий, не такой как везде, когда идёшь по щиколотку в воде и 50 и 100 метров. Здесь через 20-30 метров уже с головой. И вода чистая — весь залив цветёт, а тут почему-то нет, какой-то микроклимат. Словом, райское место. Накупавшись до одурения, братья направились к шалашу. От ожидания встречи с отваренной вечером на костре молодой картошкой и крупной, специального сухого ящичного посола селёдкой, уже текли слюнки.
— А не слетать ли нам в Морское, Саня, — Вовка доел селёдочное брюшко, он их любил больше, в отличие от Сашки, предпочитавшего спинки.
—Не боишься, что побьют?
Вчера братья вечером ходили в посёлок на танцы и слегка подрались с местными пацанами, из-за девчонок конечно. Местных было трое, и они решили проучить чужаков. Один из них, мелкий, задиристый, подошёл к танцующему с девушкой Вовке и сказал: «Пойдём, выйдем». Братьям стало ясно, что без драки не обойдётся. Выйдя из клуба, Вовка успел отодрать в заборе большую штакетину, Сашка тут же последовал его примеру и они, размахивая досками, обратил местных в бегство. Но тут братья сообразили, что здесь они на чужой территории, и пора уносить ноги, пока местные им не накостыляли. С гордым видом, чувствуя спиной девичьи взгляды, они отошли от здания клуба к дороге, а потом, оказавшись в темноте, рванули из посёлка бегом. Буквально через пять минут мимо них, вовремя спрятавшихся в кустах на обочине, с шумом проехал грузовик с десятком молодцев в открытом кузове. Преследователи рассчитывали отловить братьев на дороге в Рыбачий. На танцах они говорили всем, что живут в посёлке. Настоящее место пребывания держалось в секрете.
— Не дрейфь, брат, смелость города берёт, — Вовка встал, легко оттолкнулся от земли и полетел. «Как это у него получилась? — изумился Сашка». Он тоже встал и слегка подпрыгнул. Ноги оторвались от песка, и тело ощутило полёт. Каким-то усилием воли Сашка взмыл ввысь и там, с высоты птичьего полёта, увидел узкую полосу земли, омываемую с одной стороны тёмно-синими, с белыми барашками водами Балтийского моря, а с другой, зеленоватой спокойной водой Куршского залива. Слегка наклонив тело вперёд, Сашка с всё нарастающей скоростью полетел в сторону посёлка. Отыскав глазами здание клуба, он увидел брата, обнимающего одну из двух девчонок, что были вчера на танцах. Та, другая, так понравившаяся ему, зеленоглазая, с длинными цвета дюн вьющимися волосами, смотрела вверх, в его сторону. Сашка почувствовал в груди непреодолимый, влекущий магнетизм, излучаемый красивой девушкой, сердце забилось чаще, голова закружилась: «Я лечу, я сейчас, только не уходи …» Он изо всех сил устремился к девушке, но скорость, почему-то замедлилась, а на пути стали возникать всякие препятствия, то крыша дома, то ветки деревьев, то само здание клуба, которое было огромным, и его пришлось облетать сбоку. Близость момента встречи будоражила сознание. Огромным усилием воли Сашка преодолел поворот за угол клуба, но там было пусто. Тогда он опустился на землю и побежал за следующий угол здания. Чувство твёрдости земли придало ему уверенности. И вот, за поворотом, буквально в десяти метрах, он увидел её стройную фигуру, с раскинутыми в стороны руками, развевающимися на ветру волосами и радостным взглядом.
— Привет, Марина, какая же ты красивая, я так тебя люблю!
Девушка сделала шаг навстречу и ответила, каким-то странным, но до жути знакомым голосом:
— Судовое время одиннадцать-тридцать, команда приглашается на обед.
Предыдущая глава:
Следующая глава:
Ссылка на весь контент: