Трудно, невыносимо, но добрались до нужного этажа. Длинный коридор, мрачный и тусклый, но здесь не так воняет, все же высоко. По периметру его с двух сторон двери, одинаковые как под копирку, деревянные и обшарпанные. В середине пути несколько когда-то выкрашенных белой эмалью дверей, сверху надпись: «Туалеты» - но видно, идолы в туалет не ходят, поскольку паутина по косякам и нет ручек.
В самом конце, ничем не приметная и такая же обшарпанная дверь, - нам за нее. Зашли, закрыли плотно за собой, выдохнули.
От быстрого бега хватаю воздух ртом, сиплое натужное дыхание врывается судорогой в легкие, а Пришелец ничего, нескольких секунд ему хватило, чтобы отдышаться. Ну да, он же бессмертный, и неуязвимый! В мыслях сарказм, но мне ли не знать, что Пришелец читает мысли.
Прислоняюсь спиной к двери, отираю пот, гляжу, извиняясь в ненавистное когда-то лицо, осматриваю помещение. Комнатка - квадратов десять: керосинка тепло горит в углу, комод, кровать, стол, табурет и кресло-качалка. Все. Все также убого, также устарело, но хотя бы чисто, и есть окно.
Пришелец закрывает дверь на замок, и сразу вопрос:
- Диск у тебя?
Я киваю, слабой рукой лезу за шиворот, достаю диск на цепочке, кручу, демонстрируя.
- Слава Тебе Господи! – Пришелец усаживается на кровать, обхватывает вытянутый череп, сжимает и качается из стороны в сторону. – Я уж думал, никогда отсюда не выберусь! Никогда не смогу исправить положение! Но есть Бог! – сильно эти слова напоминают мне слова отца, при первой нашей встрече, и Пришелец не такой теперь и всесильный в моих глазах.
Отец! Подхожу к окну, вглядываюсь вниз, на опушку с крестами, но не видать ни зги. Небо темное, без звезд, воздух стоит в напряжении перед грозой и душно. Пришелец встает рядом, и фигура его, синяя и тощая, теперь и правда напоминает мою.
- Он там! – говорит Пришелец телепатически. - И он умрет скоро умрет… если уже не умер… - развернул меня. – Сейчас не до него, сейчас у нас другая задача! Вернуться надо, изменить ход истории, нужно помешать сыну… Но вот одно только гложет, смогу ли я попасть в то время? Только Бог решает! И куда же мне отправляться? Генетическая память моя молчит, и не подсказывает, откуда все началось, ведь не я виноват в том, что случилось…
Для меня, все, что он говорит: бред. А я устал от бреда, я устал от смертей, устал от зловония, устал от Князей и Принцев. Да и куда ни плюнь, кругом титулы, что не дают гарантий избранности. Избранный тот, кто сильнее, а сильнее сейчас сын.
Я сажусь в кресло-качалку, раскачиваюсь туда-сюда, и шепчу:
- Виноват - я! Я попал в древний город, я всунул пластину в верхушку пирамиды, думая, что она на истребление, но как оказалось, она на подчинение, ну или на истребление агрессии у хомо сапиенс…
Молния, разрядом разделила небосвод, синевой окрасила и без того синее лицо моего собеседника, загремело, ухнуло ветром, загудела старая рама, и стеной дождь.
А я продолжаю:
- Теперь, вот такое настоящее, теперь гибнут люди тысячами, теперь отец висит распятый вверх ногами, теперь Соня, в лесу, под дождем, больная умирает. А я здесь… с тобой, только для того, чтобы все исправить, и надеюсь, хоть у тебя получится, а у меня, на поверку - ДНК не подошло… Только вот… - я снова достал диск, снова повертел в пальцах. - Возможно, стоит объясниться? Почему я - это ты? Откуда сын? Фрея? Откуда все эти идолы-извращенцы? Как получилось, что все теперь наперекосяк?
Пришелец вздохнул, и видно, что он устал не меньше моего, а может и больше, провел тонким пальцем по стеклу, рисуя на запотевшей его поверхности пластины. На одной один человечек, на второй несколько. Посередине диск.
- Я понимаю не больше твоего… Но насчет пластин… Та пластина, что ты вставил в пирамиду, какая из этих двух?
- С одним человечком, но в разы больше той, из подземного города! И человечек этот будто в поклоне, - хотя может это Доктор за неимением нормального инструмента напартачил?
- Не напартачил. Доктор, ничего не делает зря! Хм, значит еще одна пластина… Ох уж эти пластины мне! И в Гитлербурге без них не обошлось…
Я прерываю:
- В Гитлербурге? Не понял…
Еще одна молния осветила лицо Пришельца, и нет больше ненависти у меня к нему и отвращения нет, а все больше угадываю я в его чертах своего, схожести со мной, тот же взгляд, те же жесты и мимика, то же недоумение от грязного и параноидального мира, та же жалость к ближнему. К человеку…
- Что же, слушай… - выстрелил он мне в голову, и принялся рассказывать, так как всегда, без слов, без звуков - телепатически.
Начал с начала, с митинга на фабрике, после которого у меня и случился провал в памяти, вспомнил Настю, страшную ее гибель по его-моей вине. Встречу с Азанет вспомнил, и как оказалось, в ее времени, в ее реальности, и исцеление ее в минуту близости смерти. Вспомнил убийство царской семьи, своей-моей рукой, затем и убийство Ленина… А после… Н-да, нельзя менять ничего в истории, - приводят эти изменения к плачевным последствиям. Таким как описал мне Пришелец. Ведь в будущем, после убийства Ленина, фашизм правил бал на всей земле.
Впрочем, с его наблюдений, оказалось, здесь, в этой реальности, все то же. Даже и по датам сходится.
Сначала, в 1917 году, Принц - идеолог варваров, возвеличивший их в ранг Альфы, избавивший от влияния пластины с помощью резиновых бинтов. И как утверждал сам Принц, избавивший от рабства, от диктата и ущербного положения среди обычных людей, хотя они и находились на равных. Совсем как Ленин со своим большевизмом.
Затем бинты на головах варваров стали туже, вытягивая головы, и в следующем поколении прибавилось роста у них из-за поврежденной ДНК, а к поврежденной этой ДНК еще и светобоязнь приплюсовалась. Отсюда, кстати, и навес у подъездов и отсутствие окон в холле.
Дальше-больше. Примерно в 1939 году, если брать по привычному мне летоисчислению, Принц принялся перекрашивать варваров в синий цвет, делая из них идолов, и не оставляя шансов на размножение. Зато светобоязнь их как рукой снимало. Но вместе с синим цветом кожи, с бессмертием и неуязвимостью, пришло к ним понимание превосходства, - высокомерие, гордыня и желание истреблять не похожих на себя. Все как у Гитлера.
И пошла армия руководимая параноиком-сыном по всей планете. Истреблять пошла, завоевывать и грабить, и чем больше они себе позволяли, чем больше убивали, тем больше им это нравилось, тем больше извращались они в методах и способах. Все здесь было, и лагеря смерти, и медицинские лаборатории с их садистскими опытами, и еще много чего…
А закончилось их воображение на театрах и крестах. Идолы регрессировали. Отупели и скатились до низшего звена эволюции, до варваров в прямом смысле слова, до дикарей. Впрочем, имбецилы не лучше. Отсюда и тухлый мир, отсюда нежелание хоронить усопших, отсюда полное безразличие к смертям. Они отупели не меньше.
И есть способы исправить ситуацию, но средств к достижению не осталось у Пришельца.
- После того, как в фашистской экспериментальной лаборатории, пока я был еще в теле обычного человека, то есть тебя-меня, меня убил врач-садист, я потерял диск. А когда очнулся в другой реальности, вот таким, синим Пришельцем, еще и скипетр разбил… Из той реальности сын, из той реальности Фрея, они из 2033 года, а Соня, кстати, из Гитлербурга. Отсюда вывод: что ни делай, а все повторится, по параллели повторится…
Меня мутит от информации, но Пришелец продолжает:
- Тогда Доктор мне помог вернуться, в твое тело вернуться, на митинг, к моменту с которого все началось… И я все исправил, вернул историю в привычное русло, уберег мир от правления фашистов, на мой взгляд тех же идолов. Вот только сосуществовать с тобой в одном теле сложно, ты слишком силен и непредсказуем. Да и Настю жалко стало, на что ей бездетность и нестареющий муж, который в любой момент испарится, и поминай как звали? А ведь годы идут. Вот я и сжег тебя. Ты вернулся в свою реальность, а я сюда… в эту, - словно скопированную с реальности победившего фашизма, только фашисты не люди, а эти… идолы… Похожа эта реальность с той, как две капли воды, разнятся только обличья. - Он вздохнул, - без диска, без скипетра, без Доктора, что погиб, я бессилен был предпринять тут хоть что-то! Но я молился! И Бог послал мне тебя! Уже когда стало известно о нашедшемся Князе - я все понял! А когда увидел Князя, и узнал в нем своего отца, понял что и ты здесь! И ты так же бессилен, ведь раз отец жив, то и судьба твоя сложилась по-другому! Впрочем, если ты не заметил, началось все с подземного города. С твоей-моей помощи дикарям!
Пришелец стер нарисованные пластины со стекла, глянул печально, и произнес вслух:
- Как говорил мне погибший Доктор - эти люди через влияние водорода заряженного Принцем и квантовой микрофизики, сопутствующей диску, стараются уподобиться Богу: синему и высокому, с огромными глазами… Они уподобляются мне. Это номинальный их вид, продиктованный их генетической памятью, хотя это сложно для тебя. Да и для меня это сложно… Так вот, что если они не увидели бы меня? Что если не показываться им на глаза, а использовать тебя, для достижения нашей цели? И здесь, и в подземном городе,… какими они были бы? Какой вид бы имели, не зная даже вида Бога? Вот это я и хочу понять, но как мне вернуться в то время, когда все только началось?
Замолчали. Мне и правда, трудно переварить всё это, тем более с мировоззрением имбецила.
За окном унылый ливень бьет в стекло, темно, и мрачно, и безысходность ведь диск один на двоих: так как же использовать меня? Да и не переносит он меня с ДНК имбецила…
Вот и пришло осознание. Осознание факта, что я никуда не убегу отсюда, что я остаюсь. Пришелец покидает этот мир, а я остаюсь. И вместе с осознанием: отчаянье, тоска, ведь я одинок теперь. Подставил единственных близких здесь людей, что могли бы поддержать, направить, защитить… Что же делать?
- Скажи, - задаю вопрос Пришельцу. - Так по всей планете? Ну, идолы правят…
- Почти… В Америке нет их, но в Америке кое-кто пострашнее есть. Некие мутанты. Исполины - громадные и настроенные на уничтожение. Вот с ними я вообще не знаю, как быть… Да и как быть с идолами тоже не знаю, и нет другого выхода, кроме как мне переместиться и попробовать изменить что-то так, чтобы облегчить участь оставшихся, а в частности - тебя-меня. Дальше? Как пойдет... В этот раз все очень непредсказуемо, ведь сын - координатор, и координирует реальность под себя...
Хм, координатор? Как и отец? Мне не хочется больше думать, я устал бояться и переживать, я обречен, так зачем мне напрягаться? Я хочу спать, мышцы болят от безумного марафона, мне надо отдохнуть… Кресло-качалка, убаюкивает равномерным маятником, я сплю… Только холодные руки Пришельца, снимающие с меня диск, только слова, напоследок:
- Я сделаю все возможное, все зависящее от меня… ты не один, я рядом, я всегда где-то рядом…
Утро: бодрое, солнечное, заглядывает упрямыми лучами в окно, после грозы парит, и амбре, до головокружения. Комнатка, скудно-обставленная и я в ней один. Собираю в голове воспоминания вчерашнего дня.
Отец-князь - его распяли. Подхожу к окну, с такой высоты не видно, но на опушке чернеют точками кресты. Где-то там он - мой отец, вместо меня умирает, или уже умер, прибитый вверх ногами. За опушкой темнеет лес, простирается до горизонта, там Соня умирает, или уже: а ведь я обещал ей, что не оставлю и не брошу…
Со всех сторон, вокруг города - дома, подобные тому, в котором я нахожусь: строгие, огромные, скрывающие содержимое, что смертельно человеку. Скрывающие «саранчу». Значит он не один здесь, подобный особняк - их несколько. И врагов много, но тем лучше - тем быстрее «саранча» уничтожит людей: сколько можно им мучиться?
И со слов Пришельца, - так по всему миру! Кроме Америки. Но и там не все гладко, вспоминаю рассказы Пришельца про мутантов-исполинов: для меня они далеки, как Луна, что зыбким диском смотрит с ясного неба. «Саранча» страшнее.
«Саранча» рядом, опасна простому смертному вроде меня, и нет больше рычагов воздействия на эту реальность, нет больше методов по исправлению ситуации, нет в голове подходящей ДНК, чтобы вытащить пластину, нет диска, нет и отца-координатора, а теперь и Пришельца нет.
Затхлая комнатка стала моим прибежищем до вечера, и все мне казалось, что меня ищут, что сейчас зайдет кто-то. Я вздрагивал от каждого шороха и даже пикнуть боялся. Но я имбецил и мне полагается есть, пить и ходить по нужде, а этими простыми благами здесь и не пахнет.
До вечера я отдыхал, глазел в окно на муравьев-имбецилов и на идолов, что с высоты и впрямь напоминали «саранчу», молился, лежал на кровати и качался в кресле. Я ждал.
Ждал каких-нибудь изменений, искажений пространства, других параллелей, но напрасно. Ничего не менялось. А к вечеру, когда жажда и голод стали нестерпимы, когда совсем стемнело и я понял, что в керосинке нет керосина, и сидеть мне в темноте до утра, то решился. Решился незаметно вернуться вниз - питомцем к Фрее, к новоиспеченной супруге Ульяне, к уродцам - но людям, милосердным, раз они жалели меня.
И вот, тусклый, пыльный коридор, двери с надписью «туалеты», пробираюсь не глядя по сторонам, страшно, но надо спуститься. Лестница, бетонная, гулко отсчитывающая мои шаги и от страха кажется, будто стучат мои ботинки громко, звонко, на весь огромный дом слышно. А снизу, тоже шаги, громкие и звонкие, ничуть не тише моих.
- Кто здесь? – эхом разносится голос сына. Бормотание, нервные стенания по поводу сломавшегося лифта и призыв поддержать его в этих стенаниях.
Я молчу. Остановился, вжался в темный угол и молчу. Что я скажу? Как? Он запросто узнает меня! Сын понял, что его слова остались без ответа, напрягся, тоже встал, прислушался.
- Так кто здесь? – голос его неуверенный, он обдумывает, как поступить. Позвать кого или обойдется без посторонних? Сердце у меня готово выскочить из груди, стучит не тише шагов сына, что поднимается быстро, решив разобраться без помощников. Да и кого бояться здесь? Имбецилов?
На лестничной площадке, совсем близко - он встал, дышит тяжело и прислушивается. А мне от стука сердца, от задержанного дыхания моего, кажется, что я выдал себя с головой, что сын прекрасно знает, где я, просто тянет время, наслаждаясь и питаясь моим страхом.
Но слышу:
- Хм, никого… - шаги удаляются на этаж выше, хлопает дверь, ведущая к коридору и тишина, только стук сердца в ушах, только одышка во все легкие.
Теперь продолжить путь. В темноте я хватаюсь за перила, ржавое железо подпорок их заскрипело, грохнула дверь верхнего этажа, с быстротой молнии спустился сын.
Слепо схватил меня за шиворот и выволок на бледный свет.
- Имбецил! Питомец сбежавший! Так я и подумал! Обратно давай, не то...
С силой он швырнул меня вниз по лестнице, кубарем я покатился, головой, спиной, конечностями отбивая чечетку по бетону, а в завершении падения, наткнулся лбом на штырь, торчащий из перил - и мрак.
Во мраке Доктор, прохаживается по уютному кабинету, глядит на меня и качает головой. Здесь не только Доктор, здесь много народу, но не видно лиц. «Очень интересный случай!» - говорит Доктор присутствующим. Вдруг, повернулся резко и глядя мне прямо в глаза, металлически, безапелляционно произнес: «Убей его! Убей сына! Самое время!» «Вот это да!» - отвечают голоса со всех сторон, - «Вот же он - отец! А кого мы тогда распяли?»
Меня тормошат, поливают водой, я поднимаю голову и открываю рот, ловя драгоценные капли. Жажда, и голова болит невыносимо. Распахиваю глаза.
Я уже внизу, в холле, надо мной вычурная громоздкая старая люстра переливается всеми цветами радуги, вонь до тошноты и склонился сын, и Фрея склонилась. В ее синих руках, сорванная с моей шеи цепочка, на которой солдатский жетон с выгравированной фамилией, инициалами и группой крови.
- Что, здравствуй, отче? – ухмыляясь, недобро говорит сын. – Надо же, в какого урода ты превратился! А ведь я говорил, что можешь ты менять облик, в зависимости от реальности, в которую попадаешь! Хотя, это не важно, теперь…
- Здравствуй, благоверный! – мурлыкает Фрея.
От боли в темечке: туман в глазах, рябые пятна и блики, но есть теперь другое. Освобождение. Травма головы, а через нее - освобождение от имбецила, что руководил мной в последнее время. Освобождение от «ангельской сущности», что диктовала мне правила.
Я злюсь. Я в ярости. Я вспоминаю загубленную жизнь Сони, замученного своего отца… И это от рук этих: псевдоблизких мне людей! Они отвратительны мне, противны, и руки мои свободны, а ведь они даже не соизволили обезопасить себя - привыкли быть неприкосновенными!
Но, даже зная, что меня убьют, что и мне не жить, я не собираюсь покоряться, а собираюсь бороться, авось хоть как-то мои действия помогут здешним людям. Как сказал Доктор? Убить сына? Так я убью!
Хватаю шею - точную копию моей, сжимаю в ладонях, сцепляю пальцы в тиски и давлю. Сын не ожидал - он хрипит, пускает пузыри и тянет мои руки в стороны. Я держу так цепко, как только способен, не отпущу, не оторвусь теперь, что ни делай - я борюсь за жизнь.
Я прикипел и приварился к сыну. К крови и плоти своей. Фрея визжит, бьет меня наотмашь куда попало, зовет на помощь, хватает мои запястья, тянет, снова визжит, но теперь уже поздно. Сын посинел и закатил глаза, пузыри изо рта окрасились в цвет крови и хрустит его расслабившаяся уже шея. Я сломал ее. Я убил сына. На этот раз действительно убил. Бесповоротно.
С разных сторон ко мне бегут идолы, разжимают мои руки, мертвое тело сына падает. Фрея склоняется над ним, причитает и воет. Идолы поднимают меня, пинки и хлопки по щекам, я дерусь, слепо машу руками и бью кулаками что есть сил. И лица идолов, удивленные, вытянутые, а в больших мутных глазах сплошное недоумение.
Они хватают мои руки:
- Успокойтесь, товарищ, что с вами?
Я воплю:
- А! Не ожидали отпора от имбецила? Фашисты! Изверги! Душегубы! – приоткрываю глаза, через муть и боль всматриваюсь в лица присутствующих.
Это не идолы. Это имбецилы. Точнее люди: вполне себе обычные, современные, чистые и светлые. Тот же холл, но светло, отовсюду электрические фонари и лампы. Люстры нет и хлама нет - нет вездесущего зловония, зато есть теннисный стол, бильярд, стулья и кресла, а в центре - двухметровый плоский телевизор подвешен, и показывают по нему какой-то фильм.
Меня отпускают, одергивают одежду на мне, участливо интересуются:
- Чего это вы товарищ, расшумелись? Мало того, с лестницы кубарем покатились - как только совсем не расшиблись?
Я потираю лоб, шишка огромная, да и висок разбит: но что это? Нет и намека на шрамы, на уродство, я прежний, как до путешествия в мир «саранчи».
- Лифтера вызвали, но перенес он явку на завтра, занят больно, а с лестниц - во-как! Падают!
Дико зыркаю, все еще не веря своим глазам, голова болит, и пространство расплывается в тумане.
- Где я? Какой год? – лопочу, ведь губы не слушаются.
- Вы товарищ, крепко видимо головой ударились! Вам бы к доктору! 2015 на дворе, вы упали с лестницы, в общежитии Луганской Коммуны, Украинской СКР, - совсем не помните? Что это на вас за одежда? Да и запах от вас! Надо бы вас в медпункт свести…
Меня подхватывают под локти, ведут в боковую дверь, через коридор, к стеклянной перегородке, с надписью «медсанчасть». Там копошатся люди в белых халатах, койки, застеленные по линейке, медицинские приборы и сидит пациент, с градусником и грелкой. Все как обычно, в привычном мне мире. Вот только... Луганская Коммуна Украинской СКР? Не помню я такого в нашем разделенном когда-то государстве.
Но сейчас не до осмысления реальности, боль в темечке усиливается с каждым шагом, и отдает пульсом в голову. Темнеет в глазах, во рту кислый привкус, тошнота. Еще чуть, и я снова потеряю сознание.
Затаскивают меня обессиленного внутрь медпункта, сдают в теплые влажные женские руки, укладывают на обработанное хлоркой белье, и запах чистоты щекочет ноздри.
Вокруг уже суетятся, трогают лоб, ощупывают шишку, накладывают мокрый компресс, пахнущий травами. Полевыми цветами. Как от Азанет пахло… Какое удовольствие оказаться в нормальном человеческом обществе, где нет имбецилов, и идолов нет, а есть люди…
Неужели у Пришельца все получилось? А может, повлияло на реальность то, что я убил сына? Вот только… Коммуна? СКР? Я отключаюсь. Я в беспамятстве.