За день до пенсии она начинала себя чувствовать хуже. И давление — без того высокое, повышалось, и ноги совсем переставали слушаться.
Чувство стыда выражалось у нее так что ли — головными болями, да почти полным обездвижением.
— Ты ела сегодня, мам? — спрашивала у нее дочка, придя с работы.
Лиза переспрашивала — в голове будто лес шумел.
— Ела, а как же, — отвечала как можно бодрее.
Завтра наступал самый трудный день. Приходила почтальонка Аня. Ставя свою повидавшую жизнь сумку на край стола, застеленного клеенкой долго искала извещение, потом отсчитывала деньги.
— Распишись, Лизавет Петровна, — нарисовав "птичку" подавала бумажку.
Расписывалась Лиза, благодарила Аню, уважительно называя Анной Михайловной и просила разменять деньги-то, не давать одной бумажкой.
Мне тратить — так объясняла. И просила взять рубль — "детям бубликов купите".
Наивно полагая, что бублики, которые она так любила своем в детстве — самое любимое лакомство и современных детей.
Аня уходила, а Лиза, не убрав деньги шла к кровати, держась за стенку.
Ей казалось, что все соседи видят, как приходила к ней почтальон, осуждают, что она незаконно получает такие большие деньги — пятьдесят рублей. Она даже занавесочки не раскрывала в эти дни. Так и лежала в серой комнате.
Получала Лиза не свою пенсию. Не заслужила она её — не работала всю жизнь. Точнее — работала только во время войны, в эвакуации в Уфе. Сначала в госпитальной столовой, а потом уступила место, перешла в санитарки.
Стажа, считай, никакого. Иждивенка. И вот сейчас пенсию получает. И стыдно перед людьми. Поначалу, как муж умер, она и не думала оформлять документы на пенсию, но дети сказали, что так надо. Да и денег у них особо нет помогать ей.
Со стыда чуть не сгорела Лиза, когда пришла за справкой. И хоть зима была на дворе, а ей жарко было, когда расписывалась за документ, да благодарила, кланяясь по привычке.
Одна дочь строится — нет денег, она понимает.
У Лидуськи, другой дочери, муж скаред скаредом. Даром, что она завуч, а он директор школы, уважаемые люди. Она ему приготовит, а сама ест, что от него останется. Не нравится Лизе зять, но не может она об этом сказать. Как сказать: дочери уж шестой десяток... Она, видно, и сама потужила, что вышла за него, ну да куда уж деваться — жизнь прожита.
И Вовик начал выпивать, разошёлся, новую жену ищет. А в той семье внук утонул, да внучка, любимица ее, Ларочка, умерла. Рак съел.
Думает Лиза, что она виновата в несчастьях своих детей. Назвала их в честь умерших. Вот были у нее Галка и Вовик. Умерли ещё до войны, от тифа. А эти дети родились, она их также и назвала. Передала им несчастья, стало быть. Но уж очень не хотелось ей их забывать, хотелось чтобы звучали их имена, будто они, те Галя и Володя живы...
И каждый месяц за день до пенсии она начинала хуже себя чувствовать. Потому, как совесть. Совестно брать не свое. Она бы не брала, да нужда заставила. Ложась спать просила, чтобы не наступал этот день — день пенсии...
Две большие шишки на плечах увидели дочки, готовя мать в последний путь. Заработала их Лиза, когда носила на рынок корзины с картошкой наперевес чтобы прокормить своих сестер и братьев, осиротевших после смерти матери. Шестнадцать километров в одну сторону и шестнадцать в другую. Было ей 15 лет. Бросила гимназию, потом вскорости замуж вышла "за комиссара". И так и пошло — он политработник, а она его жена. Не давал работать: расти детей. Вот только во время войны, когда Жора на фронт ушел она и работала, а так все дома.
Лиза, Елизавета Петровна — моя бабушка. Пережила своего мужа, моего дедушку на семь месяцев. И очень стыдилась незаработанной пенсии.
Спасибо большое вам за внимание. Берегите себя и своих близких. Пусть у вас будет все хорошо.
